Москва, июль 1935 года
Июльская жара накрыла Москву, превращая Красную площадь в раскалённую сковороду, где брусчатка отражала солнце.
Вечером 1 июля 1935 года в Кремле, Сергей вызвал к себе Якова Алксниса, начальника ВВС РККА. На столе лежала карта Дальнего Востока, где красная линия Китайско-Восточной железной дороги пересекала Маньчжурию, уязвимая перед японскими диверсиями.
— Товарищ Алкснис, Япония угрожает КВЖД. Наша разведка подтверждает, что японцы готовят новые диверсии. К тому же, они недвусмысленно угрожают нам войной. Я думаю, что мы должны нанести упреждающий удар, чтобы отбить желание японских милитаристов, проверять нас на прочность. Яков Иванович, могут ли наши самолеты нанести удары по главным японским городам и японскому флоту? Нам нужно показать им силу.
Яков Алкснис, молодой, 38 летний командир, высокий, с аккуратно подстриженной бородой поднялся, держа отчёт, испещрённый схемами.
— Товарищ Сталин, это технически очень сложно. Расстояние с наших баз до Токио по прямой — около 1000–1200 км, до Осаки — около 1500–1800 км. С учетом необходимости возвращения, дозаправки и маневров, наши бомбардировщики едва ли могут достичь целей с полной бомбовой нагрузкой без промежуточных баз. Полет через нейтральные территории затруднен. К тому же, японский флот и их наземные базы имеют истребители Nakajima и хорошие зенитные орудия, для которых наши ТБ-3 легкая мишень. Они очень медленны и громоздки. Я считаю, что налет на их города и флот был бы слишком рискованной затеей и привел бы к большим потерям наших самолётов, не нанеся им существенного ущерба. Это только развяжет им руки. Они могут начать бомбить наши аэродромы и территорию и начать наступление. И в глазах мирового сообщества, они будут обороняющимися. Извините, что влезаю уже в политику, товарищ Сталин.
Сергей нахмурился, постучав карандашом по столу:
— Я понял вас. Спасибо за ваш доклад. Вы можете идти.
Алкснис вышел, а Сергей остался один. Он думал и не мог найти нужного решения. Неужели придется уступить японцам, как это произошло в реальности? Он должен был найти выход.
2 июля Сергей стоял у телефона в кремлёвском кабинете, где тусклый свет лампы отражался от полированного стола. Шифрованный канал с Вашингтоном был уже настроен, треск помех сопровождал голос Франклина Рузвельта, спокойный, с лёгким южным акцентом:
— Товарищ Сталин, я понимаю вашу озабоченность Японией. Их действия в Маньчжурии и угроза КВЖД тревожат нас тоже, но Япония — это наш важный торговый и экономический партнёр. В 1934 году мы поставили им 3,2 миллиона баррелей нефти, 600 тысяч тонн стали, 50 тысяч тонн химикатов. Standard Oil, Bethlehem Steel, DuPont зависят от японского рынка. Эмбарго или антияпонский пакт плохо повлияют на нашу экономику. Конгресс против эскалации в Азии, общественность боится войны, а ваша идеология вызывает недоверие. Пресса пишет о 'красной угрозе. Пакт с СССР против Японии — это не то, чего ждут американские граждане, я не могу рисковать перед выборами.
Сергей, сдерживая раздражение, ответил:
— Господин президент, Япония угрожает не только нам, но и вашим интересам — Филиппинам, Гавайям, Тихому океану. Их флот нацелен на ваши территории. Без совместного пакта они захватят Азию, и ваш Тихоокеанский флот не справится. Мы предлагаем координацию: санкции на нефть и химикаты, обмен разведданными. У нас есть доказательства сговора с Германией. Они планируют захватить совместно огромные территории. Пакт — это не союз с коммунизмом, а прагматичный шаг ради безопасности наших государств и всего мира.
Рузвельт помолчал, его дыхание было слышно в трубке, затем он ответил:
— Я понимаю вашу озабоченность, но вы предлагаете слишком резкий разворот в нашей внешней политике. Конгресс не поддержит пакт, сенаторы боятся втягивания в войну. Уолл-стрит против эмбарго, нефть — это 40% нашего экспорта в Японию. Я могу рассмотреть санкции на химикаты, но нефть — это явно нам не выгодно. Я свяжусь с премьер-министром Японии, Окадой Кэйсукэ, и потребую объяснений их действий по Маньчжурии. Но пакт… это пока невозможно.
Сергей, сжимая трубку так, что костяшки побелели, ответил:
— Я понимаю вашу настороженность и недоверие к нам. Но если Япония продолжит экспансию, ваш нейтралитет станет ошибкой, господин президент. Союз с нами — это ваш шанс предотвратить надвигающуюся войну.
Рузвельт ответил:
— Я ценю вашу прямоту, товарищ Сталин. Я поговорю с Окадой, но не ждите чудес. Но спасибо вам за этот разговор, я уверен, мы продолжим с вами плодотворное сотрудничество.
Сергей положил трубку, его пальцы дрожали от сдерживаемого гнева. Рузвельт был человеком, играющим на двух флангах торговля с Японией приносила миллионы, но их флот угрожал Тихому океану. Изоляционизм США был помехой для совместного союза, а страх перед «красной угрозой» был сейчас сильнее чем перед Японией или немцами. Окада не остановит Квантунскую армию, а без Америки война с Японией станет кровавой мясорубкой.
Вячеслав Молотов, стоял в мраморном зале Лиги Наций в Женеве, где хрустальные люстры отбрасывали блики на полированные столы. Его голос, нарушил тишину зала, где делегаты из 50 стран перешёптывались, листая бумаги:
— Господа, Япония готовит диверсии на Китайско-Восточной железной дороге, угрожая стабильности и миру в Азии. Наши источники подтверждают империалистические планы Японии. Которая, к тому же, находится в сговоре с Германией, так же имеющей захватнические планы. СССР требует немедленных санкций против Японии: эмбарго на нефть, сталь, химикаты. Без этих мер Япония захватит Китай, а затем двинется на колонии Британии, Франции и интересы США в Тихом океане. Лига Наций обязана действовать немедленно, иначе она станет соучастницей войны.
Лорд Роберт Сесил, британский делегат, с седыми усами, поправил пенсне и ответил:
— Обвинения серьёзны, товарищ Молотов, но они требуют проверки. Санкции на нефть ударят по нашим колониям — Индии, Сингапуру, Гонконгу. Усиление СССР в Азии вызывает у Британии озабоченность: ваши войска на КВЖД могут угрожать нашим интересам. К тому же, ваша страна тоже имеет свои экспансионистские планы, под лозунгом продвижения коммунизма.
Жозеф Поль-Бонкур, французский делегат, добавил:
— Франция опасается эскалации в Азии. Германия — наша главная угроза в Европе, а Индокитай — это наш приоритет в Азии. Но мы сейчас не видим поводов для обострения с Японией.
Юкио Мацуока, японский делегат, с холодной улыбкой, возразил:
— СССР фабрикует обвинения, чтобы захватить Маньчжурию. Ваши доказательства — фальшивки, а случай на КВЖД — это ваша провокация. Япония действует в своих законных интересах.
Молотов, сжимал портсигар в кармане, его пальцы дрожали от сдерживаемого гнева, ответил:
— У нас есть доказательства. Ваше бездействие, господа, разожжёт войну, которая затронет ваши колонии и интересы. СССР борется за мир и стабильность, а не за захват территорий. Лига Наций должна выбрать: действие по недопущению эскалации или позорное попущение милитаристским планам.
В подвале Лубянки, Виктор Рябинин, сидел на железном стуле, его руки были скованные наручниками. Лицо покрывали синяки, шрам на щеке кровоточил, рубашка была разорвана, пропитана потом и кровью. Его глаза, несмотря на боль, горели упрямством. Напротив, стоял капитан ОГПУ Иван Лебедев, с хищным взглядом и жёсткими чертами лица, держа поддельное письмо из Берлина, обвиняющее Рябинина в шпионаже. Лебедев бросил письмо на стол:
— Предатель, ты встречался с Гретой Шмидт в Берлине, есть сведения, что она агент гестапо. Это письмо от немецкого агента, указывает на тебя как на шпиона. Назови сообщников! Кто шпионит в ЦК? Кто в армии? Тухачевский? Кто-то еще? С кем ты связан?
Рябинин, задыхаясь от боли, поднял голову, его голос был хриплым, но твёрдым:
— Письмо — фальшивка. Я добыл чертежи гаубиц Круппа, перехватил письма Хаяси. Я служу СССР, а не Германии.
Лебедев ударил его кулаком в челюсть, кровь брызнула на бетонный пол, Рябинин дёрнулся от боли.
— Ложь! — закричал Лебедев. — Ты встречался с Шмидт в Тиргартене, передавал ей документы. Назови имена, или мы сломаем тебя!
Рябинин молчал, его дыхание было тяжёлым. Сержант госбезопасности Пётр Волков, подключил провода к пальцам Рябинина, пустив электрический ток. Тело Виктора задрожало, он стиснул зубы, подавляя крик, пот заливал лицо. Ток бил снова, мышцы сводило судорогой, но он не говорил. Лебедев схватил его за волосы, рванув голову назад:
— Кто твой куратор в Берлине? Кто в Москве? Говори, или хуже будет!
Рябинин, задыхаясь, выдавил:
— Я… добыл доказательства… сговора Германии и Японии.
Лебедев плеснул ледяную воду в лицо Рябинина, затем ударил дубинкой по рёбрам. Виктор закричал, его тело обмякло, но глаза оставались живыми. Волков принёс металлический прут, нанеся удар по коленям. Кровь текла по ногам, Рябинин кашлял, задыхаясь, но не называл имён. Лебедев, вытирая пот, сказал:
— Упрямый. Продолжать?
Допрос длился четыре часа. Рябинина били кулаками, дубинкой, пускали ток, топили в ледяной воде. Он терял сознание, но каждый раз, приходя в себя, шептал:
— Я не предатель…
Рябинин, на грани обморока, видел перед глазами Берлин: выстрел в Тиргартене, крики Греты Шмидт, кровь Шульца на мостовой. Боль в рёбрах, коленях, пальцах была невыносимой, но страх за сына и жену был сильнее. «Я должен выжить, — шептал он. — Ради них, ради правды. Если я сломаюсь, Ежов уничтожит всех».
В ночь на 2 июля майор Алексей Соколов получил шифровку от агента «Сокола»: капитан Танака, японский офицер, связанный с диверсиями Семёнова, скрывается на складе на улице Наньцзин в Харбине. Соколов собрал отряд, вооружённых револьверами Нагана и пулемётами ДП-27.
В 03:00 отряд окружил склад, пропахший рыбой. Тёмные переулки Харбина были пусты, только фонари отбрасывали тусклый свет. Соколов дал сигнал, солдаты ворвались через главный вход. Танака, пытался бежать через чёрный ход, стреляя из пистолета Nambu. Пуля оцарапала плечо сержанта Ивана Козлова, но тот сбил Танаку с ног. Двое охранников, белоэмигранты, открыли огонь из винтовок, но были убиты ответными выстрелами. На складе нашли 150 килограммов тротила, 20 винтовок и письмо Семёнова с коротким текстом: «Диверсии: Хабаровск — 10 июля, Владивосток — 20 июля».
Танака был доставлен в Москву 9 июля.
В подвале Лубянки следователь допрашивал Танаку. Танака, с синяками на лице, хрипел:
— Ямагути… он планировал диверсии. Хаяси, Араки, Уэда… больше не знаю.
Следователь ударил по столу:
— Назови имена в Токио!
Танака молчал. Следователь плеснул воду в лицо, затем ударил кулаком в челюсть. Допрос продолжился.
Мария Лебедева, агент «Сова», с поддельным паспортом на имя Хельги Шварц, прибыла в Берлин по приказу Сталина. Её немецкий был безупречен, а поддельные документы — диплом Гейдельбергского университета, и письма от «дяди» в Мюнхене выдержали проверку. Она устроилась секретарём в офис фирмы Круппа, связанной с поставками 105-мм гаубиц для Японии.
4 июля Мария, под видом курьера, встретилась с Карлом Крамером, немецким коммунистом, который изображал из себя члена НСДАП. В кафе на Унтер-ден-Линден, Крамер, говорил тихим голосом:
— Поставки через Роттердам идут по плану. Геринг лично следит за сделкой. Японцы заплатили 2 миллиона марок.
Мария, скрывая диктофон под шарфом, задавала невинные вопросы. Крамер упомянул Геринга и Роттердам ещё раз. Она отправила шифровку: «Крамер подтвердил Геринга. Подробности о Роттердаме добыты».
В Генштабе Михаил Тухачевский, стоял у карты, его форма была мятой, глаза покраснели от бессонных ночей.
Тухачевский смотрел на карту, вспоминая 1920 год, Варшаву, обвинения Троцкого в провале. Письма из Берлина были фальшивками, но Ежов верил им, а Ворошилов завидовал его успехам. Он должен был хорошо проявить себя в гипотетическом конфликте с Японией или Германией. Должен был доказать Сталину свою полезность. Иначе, его шансы на выживание были малы.
Утро 6 июля 1935 года в Москве было прохладным, дождь стучал по мостовым, смешиваясь с грязью. Виктор Рябинин, вышел из подвала Лубянки, его лицо было покрыто синяками, шрам на щеке кровоточил, рёбра ныли при каждом шаге. Несколько дней допросов — кулаки, электрический ток, ледяная вода, удары дубинкой — не сломали его. Рябинин, еле держась на ногах, вдохнул сырой воздух, его взгляд был полон решимости. Он думал о жене Анне и сыне Мише, ждавших его дома.
Рябинин шёл по Москве, игнорируя боль. У булочной на углу старушка продавала пирожки, их запах напомнил ему дом. Ежов не остановится, а Глеб Бокий спас его лишь ради своих целей.
Виктор смотрел на лужи, отражавшие серое небо. Боль в теле была ничем по сравнению с воспоминаниями о Берлине: выстрел в Тиргартене, последний взгляд Греты Шмидт пред ее пропажей, кровь Шульца на мостовой. Ежов хотел уничтожить его, обвиняя в предательстве, но он добыл чертежи гаубиц Круппа, перехваты писем Хаяси. Скоро его ждала встреча со Сталиным. «Я докажу правду, — шептал он. — Ради семьи, ради страны».
Мария Лебедева, она же, агент «Сова», работала секретарём в офисе Круппа под именем Хельги Шварц. Её задача была в том, чтобы углубить разведку о немецко-японском сговоре и выйти на окружение Манштейна.
7 июля в ресторане «Адлон», она познакомилась с подполковником Вернером Кохом, 42 лет, близким к Эриху фон Манштейну. Кох, в штатском костюме, был обаятелен. За бокалом рейнского вина он сказал:
— Фройляйн Шварц, ваш акцент — это Гейдельберг? — Правильно ведь? Мой дядя преподавал там.
Мария, улыбаясь, ответила:
— Да, я училась в Гейдельберге.
Кох расслабился. После светских бесед и нескольких бутылок вина, его язык развязался, и он заговорил о работе, упомянув поставки через Роттердам:
— Япония платит 2 миллиона марок за 50 гаубиц. Геринг лично следит за сделкой.
Мария старалась сделать вид, что ей мало интересна эта тема. Она допускала, что Кох может проверять ее. Скрывая диктофон в сумке, она спросила, как бы, без особого интереса:
— Это сложная операция?
Кох, потягивал очередной бокал вина:
— Манштейн всё продумал. Нейтральные суда, никаких следов.
Позже она передала шифровку: «Кох подтвердил Геринга и Роттердам».
На следующий день, Мария встретилась с Кохом в парке Тиргартен. Он пригласил её на прогулку, намекнув на встречу Манштейна с японцами 15 июля.
— Фройляйн, вы интересуетесь политикой? — спросил он, внимательно глядя на нее.
— Только делами фирмы, герр Кох, — ответила Мария, скрывая напряжение.
Кох похвастался своими связями с Майнштейном и выходом на немецкий генералитет.
Тем временем, 11 июля в подвале Лубянки капитана Танаку нашли мёртвым. Верёвка свисала с потолка, лицо было синюшным, глаза были открыты.
Ежов доложил Сергею:
— Самоубийство, товарищ Сталин. Он сломался, не выдержал давления.
Глеб Бокий взглянул на Ежова холодным взглядом:
— Это убийство, товарищ Сталин, сказал он глядя на Сергея. На нем замечены следы борьбы. Я считаю, надо проверить охрану.
Сергей приказал расследовать смерть Танаки, подозревая Ежова. Ежов, похоже, зашел слишком далеко и нужно было принимать меры.
12 июля Сергей принял посла США Уильяма Буллита в кремлёвском кабинете. Буллит, в строгом сером костюме, с лёгкой улыбкой, но настороженным взглядом, сел, напротив. Сергей начал:
— Господин посол, Япония угрожает миру. Показания Танаки, чертежи Круппа, перехваты писем Хаяси, подтверждают сговор с Германией. СССР требует санкций: на нефть, сталь, химикаты. Без них Япония, имеющая ресурсы для ведения войны, захватит Азию, и ваши интересы пострадают.
Буллит, поправляя галстук, ответил:
— Господин Сталин, Президент Рузвельт изучил копии документов, о которых вы говорили. Санкции на химикаты возможны. Но нефть — это 40% нашего экспорта. Standard Oil и Bethlehem Steel зависят от Токио. Тем более, что мы придерживаемся политики изоляционизма и идти на такую резкую конфронтацию было бы странно для нас. Президент Рузвельт поговорит с Окадой Кэйсукэ, потребует объяснений по Маньчжурии.
Сергей повысил тон:
— Окада плохо контролирует Квантунскую армию. Их генералы — Хаяси, Уэда, планируют диверсии на КВЖД: 150 килограммов тротила найдено в Харбине. Без санкций война неизбежна, и США окажутся втянуты в эту войну, когда последствия будут уже слишком тяжелые.
Буллит, теребя ручку, ответил:
— Я передам ваши слова президенту. Но не ждите от нас слишком резких действий, господин Сталин.
Сергей проводил Буллита. Его мозг лихорадочно искал ответы на вопросы. Американцы боялись «красной угрозы», но он должен был найти способ заставить их играть по его правилам.