29 июля 1935 года Мария Лебедева сидела в кафе «Kranzler» на Унтер-ден-Линден. Ее встречи с Кохом были все чаще, и она чувствовала, что еще немного и Кох выведет ее на что-то очень важное. Но нельзя было забывать об осторожности. Кох был не дурак. Паранойя в ее профессии была постоянным спутником. Нельзя было исключать, что немцы ее проверяют. Каждый шаг был словно по минному полю. И всего одна ошибка могла решить ее судьбу.
Воздух в кафе был пропитан ароматом свежесваренного кофе, сливочных пирогов, сигарного дыма и духов с нотами жасмина. Подполковник Вернер Кох, заказал бутылку, своего любимого, рейнского вина и тарелку сыра с орехами. Его глаза, обычно холодные, как сталь, смягчались, когда он смотрел на Марию. За последние недели он всё больше доверял ей, приглашая на прогулки по Тиргартену, устраивая ужины в ресторане «Adlon», где подавали жареную утку и шампанское, они так же вместе сходили в Staatsoper на «Зигфрида» Вагнера. Его откровенность росла все больше, но Мария не расслаблялась: каждое его слово могло быть проверкой.
Кох, отпивая вино, улыбнулся:
— Хельга, ты так не похожа на всех этих берлинских женщин. Они, эти столичные штучки, такие… он задумался: — они все пустышки, думают только своих платьях и украшениях. А в тебе видна душа, в тебе есть какая-то загадка. Но мы с тобой редко можем поговорить. У тебя работа, я тоже постоянно занят. А хочется, иногда, просто поговорить по душам, с человеком, который близок тебе по взглядам. Расскажи о себе поподробнее. Где ты росла?
Мария, ответила, скрывая диктофон в сумочке:
— Герр Кох, я из Гейдельберга, я уже рассказывала вам. Мой отец был библиотекарем, и я часто приходила к нему на работу после школы. Я любила книги, много читала, я мечтала увидеть Париж, Рим. Мне хотелось быть героиней приключенческого романа. Каждый раз, засыпая ночью, я представляла себя героиней прочитанной книги. И я путешествовала во снах, по этим сказочным городам и странам, по выдуманным мирам, в которых мои способности были безграничны.
А вы? Вы так мало говорите о своем детстве, все больше разговоров о текущих делах. Расскажите о Мюнхене, о том, как вы жили с родителями, когда были маленьким. Вы как-то упоминали вашу маму в разговоре, но так и не успели мне подробно рассказать.
Кох посмотрел на нее, его лицо оживилось, голос стал теплее:
— Ох, Хельга. Мюнхен. Мюнхен — это мой милый дом. Там остались мои лучшие воспоминания. Я часто вспоминаю, как мама по воскресеньям пекла штрудель с яблоками, и запах ванили наполнял кухню. Как я любил такие дни и ждал их всю неделю.
Мой отец был офицером в армии кайзера, я помню, как он учил меня фехтовать в саду. Он был строгим человеком, но он любил свою жену и нас, своих детей. У меня был брат, Курт. В 1918-м я потерял его на той проклятой войне. Он был младше меня, ему было всего 19. Тогда я поклялся: Германия не должна пасть снова. Версаль оказался для всех нас ножом в спину, теперь вся надежда на фюрера, что он выведет Германию к величию.
Мария, посмотрела на него, поправляя серьгу:
— Вы так преданы нашей стране. Это похвально. Вы настоящий патриот и офицер. Но я мало разбираюсь в политике. Я слышала о пакте с Италией и Японией. Это тоже наш шаг к величию?
Кох, понизив голос, оглядел зал, где официанты в белых перчатках разносили блюда:
— Ты любопытна, Хельга. Но я доверяю тебе. Генерал Манштейн встретится с Чиано в Риме 10 августа. А сам Антикоминтерновский пакт подпишут в ноябре. Италия даёт три грузовых корабля для поставок через Роттердам — 200 тысяч снарядов предназначены для Японии. Геринг хочет для нас базы в Африке, а Муссолини обещает нам базу в Массауа после вторжения в Абиссинию. Так что, каждый получит свое.
Мария, скрывая волнение, спросила:
— Япония — это же Азия, это так далеко. Зачем им рейх? И что получит Германия?
Кох, наклонился ближе, от него пахло вином:
— Хаяси, их атташе, платит 5 миллионов марок за 50 танков для Маньчжурии, там им надо потеснить русских. Рейх же получит нефть из Баку, если СССР падёт. А там ее гораздо больше, чем мы получаем из Румынии.Это новая ось — Берлин, Рим, Токио. Это сулит всем нам огромную выгоду. Коммунисты не остановят нас, в этом я уверен.
30 июля они гуляли по Тиргартену, где липы и каштаны отбрасывали длинные тени на гравийные дорожки. Кох, в лёгком сером костюме, был расслаблен, его рука случайно коснулась её:
— Хельга, я так устал от интриг. Геринг орёт на Манштейна, он хочет больше власти. Большие люди постоянно думают о делах и все время чем-то недовольны. Я же просто мечтаю о собственном доме в Баварии, с фруктовым садом и большой собакой. А ты? О чём ты мечтаешь?
Мария шла рядом, в лёгком зелёном платье, с зонтиком от солнца. Она ответила:
— Я мечтаю о мире, где не нужно лгать. О мире, где не будет больше войн и каждый будет по-своему счастлив. Но долг важнее наших мечтаний, вы же сами это говорили. Что значит ваш долг, Герр Кох? Военный пакт ради величия Германии?
Кох, остановившись у пруда, где утки плавали среди лилий, сказал:
— Совместный пакт против коммунистов — это необходимый союз. Муссолини даёт корабли, Япония — деньги. Абиссиния падёт, мы получим свою долю в Африке. Потом поделим Азию, Европу. Все это делается ради будущего Германии.
Мария спросила:
— А вы верите в победу?
Кох, взял её за руку, его пальцы были тёплыми:
— С тобой я верю. Ты заставляешь меня чувствовать себя живым.
30 июля 1935 года в Аддис-Абебе, окружённой зелёными холмами и эвкалиптовыми рощами, подготовка к войне с Италией набирала обороты. Город, раскинувшийся в долине, дышал жаром и пылью, смешанными с ароматами кофе, ладана и жареного тефа. Улицы, вымощенные красным туфом, гудели от голосов торговцев, криков ослов и звона колоколов церквей, вырезанных в скалах. На рынке Меркато женщины в белых шалях, с корзинами, полными зёрен кофе и плоского хлеба ынджера, торговались с крестьянами, чьи лица были обожжены солнцем.
Иван Соколов, агент «Кобра», координировал поставки через тропы Аваш, где караваны мулов, ведомые погонщиками Оромо, шли по узким тропам, окружённым колючим кустарником и красными скалами. Соколов, в пропылённом сером костюме, проверял ящики с винтовками и противогазами, спрятанные под мешками с зерном. Он встретился с погонщиком Алему, чьё лицо было изрезано морщинами:
— Господин Соколов, британцы усилили патрули в Джибути. Их корабли в Красном море, а мы теряем время, которого у нас все меньше.
Соколов ответил:
— Алему, используйте ночные тропы. Мы доставим ещё 5000 винтовок и 10 радиостанций к 5 августа. Британцы знают о нас, но пока особо не препятствуют нашим кораблям. Однако, мы не будем давать им повода.
В лагере у гор Энтото, где акации и эвкалипты отбрасывали тени на выжженную землю, советские военные советники обучали эфиопскую армию. Молодые воины из племён Оромо и Амхара, в льняных туниках, сжимали винтовки, их глаза горели решимостью, но руки дрожали. Эти воины еще не знали, насколько тяжело вести войну против современной армии. Но их желание защитить родную землю вселяло в них решимость.
Советник Алексей Иванов, кричал через переводчика:
— Цельтесь ниже! Стреляйте по три патрона!
Солдаты, потные и запылённые, учились заряжать пулемёты, их голоса смешивались с рёвом мулов и звоном патронов.
Елена Власова, агент «Гриф», в госпитале Аддис-Абебы, организовала медпункты для защиты от химического оружия. Здание, с белёными стенами и запахом йода, было переполнено медсёстрами в белых халатах, раскладывающими противогазы. Власова, учила их:
— Надевайте плотно, проверяйте клапаны! Газ убивает за минуту. Нельзя терять время.
Медсестра Лидету, молодая эфиопка лет 25-ти, спросила:
— Мемсахиб Елена, спасут ли нас эти маски? Мой брат боится за детей.
Власова ответила:
— Спасут, если будете одевать их быстро. Мы обучим всех и подготовим людей к газовой атаке.
31 июля император Хайле Селассие встретился с вождями Оромо и Амхара в деревне Дебре-Либанос, у монастыря, окружённого эвкалиптами. Каменные стены, покрытые мхом, и звон колоколов создавали торжественную атмосферу. Вожди, в накидках из леопардовых шкур, с длинными копьями в руках, слушали его:
— Братья, Италия хочет забрать нашу землю. Их армия сильна, но мы с вами — дети Бога. Бог лично оберегает нашу священную землю от захватчиков. СССР дал нам оружие, и мы разобьём врага, как при Адуа!
Вождь Оромо, Кебеде, крепкий мужчина около 50 лет, с седыми волосами, сказал:
— Лев Иуды, мои люди готовы, но нам нужны еще пулемёты. Британия закрывает порты Джибути и поставки могут не дойти до нас.
Селассие сказал твердым голосом:
— СССР доставит нам оружие через горные тропы. Они уже завезли его. На счет поставок не волнуйтесь. Главное то, что нам надо быть сплоченными. Мы должны быть едины, иначе падём.
Толпа воинов, размахивая копьями, кричала: «Тафари! Тафари!» Женщины пели гимны, а священники благословляли крестами.
Селассие, стоя у монастыря, смотрел на звёзды над холмами. Он вспоминал Адуа, победу деда, и он знал: у него нет выбора, он просто обязан победить.
27 июля Сергей отправил Виктора Рябинина, в Испанию, чтобы прощупать почву среди коммунистов перед надвигающейся гражданской войной. Рябинин, под видом французского торговца оружием, коммуниста Пьера Лефевра, прибыл в Мадрид.
Город бурлил: Пласа Майор, окружённая каменными домами с балконами, украшенными красной геранью, пахла хересом, оливками и жареным хлебом. Уличные торговцы, в потёртых кепках, продавали чуррос и каштаны, их голоса смешивались с криками газетчиков: «Фаланга готовит мятеж!» Барочные церкви, с позолотой и статуями Девы Марии, соседствовали с тавернами, где гитаристы в чёрных шляпах играли фламенко. На Пасео дель Прадо толпы рабочих, в запылённых пиджаках, кричали: «Вива ла Република!» Плакаты коммунистов, анархистов и социалистов висели на стенах, а полиция в чёрных шинелях с дубинками разгоняла митинги. Слухи о Франко в Марокко и поставках оружия от Германии будоражили город.
28 июля Рябинин встретился с Хосе Диасом, лидером Компартии Испании, в кафе «Ла Гранха» на улице Алькала. Зал, с деревянными столами и запахом кофе, был полон рабочих и студентов, спорящих о революции. Диас, с усталым лицом, одетый в тёмную рубашку, сказал:
— Сеньор Лефевр, наша республика на грани. Фалангисты и монархисты готовят путч. Нам нужны винтовки, пулемёты, инструкторы. Армия ненадёжна, Франко сейчас в Марокко, а СЕДА предаёт рабочих.
Рябинин, одетый в серый костюм, поправил очки и спросил:
— Сколько у вас бойцов, Хосе? Есть ли у вас склады, где вы можете спрятать оружие? И скажите, насколько вы сплоченные? Кто ваш враг внутри левых?
Диас, потирая виски, ответил:
— В Мадриде у нас примерно 20 тысяч сторонников, в Барселоне примерно 10 тысяч, еще в Валенсии около 5 тысяч. У нас есть склады в Толедо и Сарагосе, но нам нужны 8000 винтовок, 70 пулемётов, и 15 тысяч гранат.
Правым группировкам уже помогают иностранцы. Немцы везут ящики в Кадис, я видел их маркировку — Krupp.
Что касается левого движения, то анархисты из CNT и POUM раскалывают нас. Нин хочет своей собственной революции и славы, он троцкист и этим все сказано.
Рябинин, делая заметки в блокноте, спросил:
— Что нужно, чтобы объединить левых? Москва не даст оружие без плана.
Диас, ударив кулаком по столу, заявил:
— Оружие и деньги. Вот что нам нужно. Если Москва даст 10 миллионов песет и 5000 винтовок, мы заставим Нина подчиниться. Но нам нужно торопится. Франко близко, он может вернуться в любой момент, а его шпионы и так в Мадриде.
29 июля Рябинин прибыл в Барселону. Собор Санта-Мария-дель-Мар, с его стрельчатыми арками и витражами, возвышался над домами. На Рамбле торговцы продавали розы и фиалки, художники рисовали портреты, а анархисты из CNT раздавали листовки с надписями: «Долой буржуазию!» Фабричные рабочие, с мозолистыми руками, шептались о забастовках, женщины в ярких платьях пели в тавернах, где пахло ромом и жареной треской. Фалангисты рисовали свастики на стенах, а коммунисты призывали к единству.
Рябинин встретился с Андреу Нином, лидером POUM, в портовой таверне «Эль Пескадор». Зал, с деревянными балками, где ели рыбу и пили ром, был полон моряков и рабочих. Нин, сидел напротив в потёртой куртке. Он сказал:
— Сеньор Лефевр, Испания сейчас на краю пропасти. Компартия подчиняется Москве, но мы хотим революцию рабочих, а не диктатуру. Фаланга получает технику от Германии, я видел их в порту. Нам нужны минимум 4000 винтовок, 30 пулемётов, нам нужны инструкторы.
Рябинин сказал:
— Москва изучит вашу просьбу. Но вы раскалываете левых. Почему вы не с Диасом?
Нин занервничал, его голос стал резче:
— Диас — это марионетка Сталина. Мы не хотим диктата Москвы над Барселоной. Мы хотим дружить с другими левыми, но не быть их марионетками. Дайте оружие, и мы свергнем буржуазию сами.
Рябинин нахмурился:
— У вас есть бойцы, готовые взять оружие? Есть склады для оружия?
Нин, немного помолчав, ответил:
— У нас 6000 бойцов по всей Каталонии, есть склады в Таррагоне и Жироне. Чего у нас нет, так это времени, ведь фаланга готовит удар.
Рябинин отправил шифровку: «Коммунисты готовы, но они расколоты. Нужны 10,000 винтовок, 100 пулемётов. Фаланга вооружается Германией».
29 июля Николай Ежов был избит следователями. Его лицо, покрытое синяками, кровоподтёками и ссадинами, опухло, левый глаз заплыл, кровь стекала по разбитым губам, а рубашка пропиталась потом и кровью. Камера, с бетонными стенами, пропахшая сыростью, освещалась тусклой лампой, качавшейся на проводе. Следователь Пётр Левин, кричал, ударяя кулаком по железному столу, от чего у Ежова звенело в ушах:
— Предатель, ты организовал взрыв Тухачевского! Назови сообщников!
Ежов, хрипя, сплюнул кровь на пол, его голос дрожал от боли:
— Ложь! Немцы, японцы, поляки — их шпионы, они все в Генштабе! Тухачевский был предателем. Я предупреждал товарища Сталина!
Левин, схватив Ежова за ворот, ударил его по скуле, кровь брызнула на стол:
— Кто работал на тебя? Кто твои сообщники в ЦК?
Ежов, говорил задыхаясь, его тело дрожало:
— Я искал врагов! Я защищал партию!
Левин разозлился, его лицо покраснело от гнева. Он ударил Ежова в живот, тот согнулся, кашляя кровью:
— Завтра будет хуже! Назови имена, или мы сломаем тебя! Кто ещё в заговоре?
Ежов, упав на колени, прохрипел:
— Я не виновен! Иностранцы убили Тухачевского! Товарищ Сталин ошибся, арестовав меня!
30 июля в камере нашли повешенным Льва Троцкого. Его тело, с верёвкой из рваной простыни на шее, висело у ржавой трубы, лицо посинело, глаза были открыты. Охрана доложила: следов борьбы нет, камера была заперта. Следователь Левин докладывал Сергею в кремлёвском кабинете:
— Товарищ Сталин, Троцкий повешен. Охранники ничего не видели. Это самоубийство.
Сергей, стоя у карты СССР, сжал кулаки. Тухачевский, теперь Троцкий — смерти множились, но ведь Ежов был в камере. Кто же их убивал? Немцы? Японцы? Заговор в ЦК? Он вызвал Глеба Бокия, который был сейчас наркомом ОГПУ:
— Глеб, проверь охрану Лубянки. Найдите виновного. Кто-то действует за моей спиной.
Сергей прошёлся по кабинету. Тухачевский был нужен ему, хоть он и не доверял ему до конца, Троцкий был угрозой раньше, но он был в тюрьме и не мог больше навредить. До этого еще Каменев. Их смерти не укладывались в логику. Ежов, избитый, твердил о шпионах. Если он прав, то кто в ЦК предатель? Если лжёт, почему смерти не прекращаются? Сергей чувствовал, что найти ответ будет не просто.