Старая круглолицая диктор обливалась слезами и лепетала на щебечущем восточном языке что-то ужасное, переполняющее ее горем. Голос за кадром спокойно рассказывал по-русски о кончине правителя. Год заканчивался смертью диктатора.
Жители Пхеньяна были не в силах стоять на ногах от боли и печали, но о смерти этой скорбели не только люди – плакали сороки, застывали в страшном горе вернувшиеся с юга маньчжурские журавли. Сотни птиц слетелись из ниоткуда и зависли над статуей отца великого покойника в районе Мангёнде-Гуёк, рассказывая страшную весть о внезапной кончине возлюбленного сына. Семейства медведей просыпались от зимней спячки и выходили из берлог, оплакивая любимого вождя, а редкие водители сквозь потоки собственных нескончаемых слез видели, как мать-медведица и несколько детенышей стояли вдоль дороги и рыдали навзрыд.
Кончина эта вызвала страшную снежную бурю, а ледник на горе Пектусан треснул от горя. Земля, реки, деревья содрогались от боли при звуках горького плача тоскующих военных и стонов несчастного народа. Лед треснул на озерах так громко, что содрогнулись небеса. Сияние озарило вершины гор, внезапно украсившихся надписями «Горы революции». А в соседней маленькой, но великой стране так перепугались, что запретили упоминать даже имя почившего.
Накрыло и прочий мир. Сначала затрясло всегда спокойную, гладкую Сибирь, затопило потоками мировых слез Скандинавию, окутало теплыми туманами Россию, отрезало от мира страшными снегопадами Альпы. Вождь и после смерти не утратил дара Повелителя погоды – стенания и судороги оплакивающей его природы перепугали мир.
А Страна, как те медведи, вдруг проснулась и забурлила митингами. Вернее, не забурлила, а так, вскипела слегка. Вдруг стало обидно: ведь обманывают, снова обманывают. Манипулируют, будто ясельными детишками. Врут нагло, подло, прямо в глаза. Потому что хотели ведь как? Как всегда, зимой, под шумок, перед праздниками, когда все устали и расслабились, сделать свои делишки и получить привычное большинство. Думали: не заметят, проглотят, поленятся протестовать.
И поленились бы, но донесшийся со странного Востока дым пылающей корейской дури взбодрил и освежил. Заставил продрать заплывшие от сытой жизни глазки и оторвать их от экранов и мониторов. А потом поднять с диванов толстеющие попы и впервые за двадцать лет повести себя, вечно уставших и слегка упирающихся, на улицы и площади.
Ведь сколько же можно, что мы, маленькие что ли? Эдак можно и до скорбящих маньчжурских журавлей дожить, и до рыдающих медведей, а то – и до собственных степных волков с зайцами, встающих во фрунт при виде отечественных вождей и отдающих дрожащими лапками заслуженную честь.
Разом объединились и организовали митинги, тем более что и нетрудно это вовсе в эпоху всюду развешанной социальной паутины, в которой, словно глупенькие мушки, трепыхаются решительно все. Ведь в нынешнюю славную вирт-эпоху любой протест – всего лишь очередной флэшмоб, спонтанная вспышка толпы, абсурдная, по определению. Когда и сам толком и не знаешь, зачем собрался и с кем, но делаешь вид, что знаешь. А со стороны кажется, будто в этом сборище и смысл какой-то есть, и цель, и правда. И будто это всем нужно и даже необходимо.
Вот и собрались огромными толпами, все подряд, вперемежку. Ленивые интернетовские зеваки и трудолюбивые блогеры. Телевизионные красотки и великие умы современности. Потенциальные президенты и утратившие потенцию главные министры. Забредшие с Красной площади ряженые, артисты и писатели всех мастей. Студентики-пофигисты и взволнованные своей востребованностью пламенные пенсионеры.
Видели даже кого-то, сильно напоминающего только что усопшего Ким Чен Ира и все ещё здравствующего Фиделя. Но в нашей стране крохотных узкоглазых мужчин, как, впрочем, и огромных глазастых бородачей – пруд пруди и не меньше чем собак нерезаных. Так что все узнаваемые оказались двойниками, у кого их нет, среди семи-то миллиардов.
В толпе бродили старушки с кудельками и карминовыми щечками, похожие на пронафталиненных, с полвека пролежавших в чуланах мальвин. Шмыгали слегка подпившие интеллигенты в летних туфлишках образца восьмидесятых. Столпами стояли широкие, суровые, никому и никогда не дающие себя в обиду женщины, пришедшие поглазеть на знаменитостей. Но большинство пришедших было благополучно на вид, благопристойно и добротно одето, правильно, по погоде, обуто и старательно нацелено на собственный успех.
Холодно было, но выслушали всех. Словно на октябрятском утреннике что-то вяло скандировали, невнимательно слушали песенки и стишки, слегка морщились от левых призывов, без энтузиазма внимали либералам. Всласть болтали.
– Нет, этому президентом не бывать – длинный слишком. У нас со времен Петра высоких не было, все мелкие, как один.
– А Почти Последний Генсек? Высокий же был мужик!
– Сравнили тоже! Он всю жизнь к власти шел, да ещё через такие структуры. А так бы ему с его ростом никогда в первое кресло не сесть.
– Да все они через эти структуры идут.
– Я вот чего никак понять не могу. Мы вроде все умные, всё знаем, всё понимаем. А вот руководить собой позволяем мудакам всяким. Вы посмотрите, какие у них хари! Все, без исключения, похожи на каких-нибудь животных. По мордам просто гнусь течёт, глаза – как кусочки холодца, мутные, клейкие. Неужели их кто-нибудь выбирал?
– Не просто на животных. А на животных вида «двор-хлев»: в лучшем случае – коты и кобели, в худшем – хряки. Но полно и гусей, козлов и баранов. Помните, того, который поборами ведал? Вот у него натуральная козья морда была – не мужик, настоящая коза урюпинская. Не Народное Собрание, а скотный двор.
– И поле присоедините. Среди них поразительно много сусликов. Это же почти закон: пришел худой, глядишь – налился, морда гладкая, лоснится, тронь – брызнет, и мешки защёчные по плечам. Как будто лоснящаяся будка – главная их цель. Особенно в провинциях, через одного. Жрут, словно их час назад из Освенцима выпустили. И это притом что они все типа на диетах сидят, следят за здоровьем, ходят в спортзалы и, как бабы, – в косметические салоны.
– Какой там – за здоровьем! Порют за милую душу все, что горит! Выпендриваются: ирландский виски и коньяки «Хеннеси»! А когда не хватает – лакают любую бормотуху. Что я, их не видал, что ли?
– Не беда, дело поправимое. Им ничего не стоит привести себя в порядок. Всего-то и надо – каждый день есть на полведра поменьше.
– А как они говорят! Это песня! Ладно бы – неправильно, но ведь и с каким-то чудным акцентом. Неидентифицируемым.
– Не акцент это, а обычное косноязычие. А кто говорит более-менее грамотно, сразу приобретает фору. Мол, этот хоть говорит без ошибок.
– Но, согласитесь, должен же хоть кто-нибудь правильно говорить! Этак скоро все захрюкают и заквакают.
– Уже хрюкают. Недавно слышал: греческий поэт Василий Гомер.
– Хорошо – хоть не Василий Иванович.
– О чём вообще может идти речь, если мерилом литературного совершенства становится «длинно – не длинно»? Даже для критиков.
– Вполне естественно – большинство-то читает только ценники и этикетки.
– А знаете, как теперь всякие политические сборища называют? Ток-шоу всякие? Крокодилёз.
– Это почему?
– Потому что собираются крокодилы и начинают слёзы лить, оплакивая то, что едят.
– Политики позже скотинеют. А сначала нормальные люди все.
– Норма условна. Так же, как и здоровье. Вот недавно на параолимпийских играх выяснили, что безногие имеют преимущества в беге перед здоровыми людьми – у них некоторые мышцы отсутствуют, и молочной кислоте накапливаться негде. Аналогично даун не испытывает психологических стрессов, делающих нездоровыми многих интеллектуалов.
– Мозгов нет и неприятным впечатлениям накапливаться негде?
– Получается, что идеал здоровья – это безногий даун.
– Потому что всех обгоняет и совершенно не волнуется. Но это у нас. А если в Америке – то чернокожий безногий даун-гомосексуалист.
– Уверяю вас как психиатр: к власти стремятся только безумцы или мерзавцы. Они абсолютно убеждены в своем превосходстве, уверены, что им просто положено управлять.
– Это вы человеческими мерками меряете. А тут сплошная биология. Все, кто у власти, – альфа-самцы. Поэтому и нет у них на собственный счет ни сомнений, ни комплексов. Альфа-самцы не должны быть ни умными, ни добрыми, они и слов-то таких не понимают. Они просто выполняют две основные задачи: вести за собой куда-нибудь стадо, по большому счету, – всё равно куда, и оплодотворить за свою жизнь как можно больше самок. Их основное качество – уверенность в себе. Они даже не охотятся, им всё должны приносить другие.
– Вот им и приносит в клювике вся Страна.
– Ну да, а вшивые интеллигенты всё сомневаются, всё думают. А тут сомневаться не надо, руководи себе, да и все. И знать ничего не надо, советники всё расскажут, а спичрайтеры все напишут.
– Чтобы во власти крыша съехала у любого, нужно всего три года. Это известный факт. За это время тебя так вылижут, что поверишь: да, я особенный, самый-самый, лучше всех. И поэтому никто, кроме меня, не может быть главным. Параноики.
– И ведь никто из власти по своей воле не уходит! Раньше в белых тапках выносили, а теперь пинка дают.
– Хороши пинки! Мне бы кто такого пинка дал! Выгонят из одного кресла – тут же в другое сажают. Вот так они и мотаются из ведомства в ведомство, из министерства в министерство. Тут замминистра побыл, там – министром. Ценные специалисты, причем сразу во всем. Им один хрен – банное хозяйство возглавлять, мясомолочную промышленность или культуру. Универсалы, гении.
– Как же иначе? Они ведь друг другу свои, почти родные. Потому что одинаковые. А представьте, что туда кто-то отличный от них попадёт – интеллектуальный или высоконравственный. Будет же твоя моя не понимает. А кому это приятно?
– Да уж, глядя на них, никогда не скажешь, что мы великая держава.
– Какая, к чёрту, великая держава! На каком основании мы считаем себя выше тех, у кого мы постоянно одалживаемся?
– А у нас это в традиции: хаять тех, у кого просим милостыню. Потому что богатые и здоровые всегда плохие, а бедные и больные – хорошие. Смесь христианских и совковых представлений плюс достоевщина.
– Если величие определялось бы только деньгами… Ведь есть что-то ещё, согласитесь.
– Ну, конечно, конечно. Пушкин, балет, да?
– А эта зачем на трибуну полезла, блондинка ведь…
– Вы совсем как моя соседка – девочка четырех лет. Слышу, она недавно спрашивает: мама, почему у нас киска беленькая-беленькая, а какает такими чёрными какашечками?
– Не скажите, по виду можно многое определить. Чёрные курицы несут темные яйца.
– Дух высекает себе резцом лицо? Представляете, какой дух высек, например, вот это?
– Неужели к власти никогда не придет кто-нибудь снизу, настоящий народный избранник?
– Да что мы, в Великом Новгороде, что ли? В двенадцатом веке? Где это вы видели народных избранников у власти?
– Так вспомните хотя бы Валенсу. Или Гавела.
– Ну, и где они? Вот Гавел умер – про него и не вспомнил никто, наши даже соболезнования не выразили. А ведь отец бархатных революций.
– Демократы они потому что, и в странах этих демократия. А плачут всем миром только о диктаторах. И попробуй, не поплачь.
– Про Гавела у нас не упомянули, потому что он Второму помешал международную премию получить.
– Зато корейцы рыдают – это что-то!
– Как им не рыдать – генетика. Забитый в геном культ предков, тысячелетия конфуцианства и семьдесят лет коммунизма.
– Неее, это не с конфуцианством связано, а с шаманизмом. Он у них традиционен.
– А теперь вот умер Великий Шаман… Главный Фокусник…
– Все они фокусники…Ещё те…
– Самый главный для северных корейцев культ – Чхондогё, Небесный Путь.
– Слушайте, это ж надо, какое сходство! Ведь и мы только и говорим о каком-то особенном нашем пути, предначертанном нам то ли историей, то ли богом. Это и есть наш Чхондогё.
– Путь нашей страны напоминает след бешеной козы на длинной привязи. Петляем, бегаем зигзагами, сигаем и мечемся, но всякий раз приходим к одному и тому же.
– Да мы и не можем к другому придти! Если кому-нибудь, кто всю жизнь прожил в бараке, выпадает возможность построить дворец, он строит огромный барак. Это же известно.
– Но у нас теперь не только свой путь, но и своя идея чучхе – новизна новейших инноваций…
– И свой Великий Шаман. Вчера смотрю по телевизору: оказывается, в девяносто восьмом году нынешнее Второе лицо, тогда ещё мало кому известный чиновник всем известного ведомства, в одиночку спас Страну от падения в пропасть, поэтому и стал Первым лицом. Тут уж даже рыдающие сороки с медведями нервно курят в сторонке. И Сталин отдыхает.
– Тогда Страну спас, а теперь вообще весь мир от пропасти спасает. Уж и не знаю, что мир без него делал бы.
– Какие там, к чёрту, инновации, со старой наукой разобраться бы. Вон, вся бывшая оборонка до сих пор стоит! Институты и заводы – словно после атомной бомбежки, а ученые – нищие старики, просидевшие полжизни без зарплаты. Я называю это – руинизация всей страны.
– И в башках у большинства одни руины. Старые мозги вынесли, а новых не положили.
– Главное, чтобы не заставили в каждой квартире завести маленькую доменную печь, как в Китае во времена культурной революции.
– Не, печь теперь неактуальна. Теперь нужны домашние нанопроизводства. Иначе нам проклятых капиталистов никак не перегнать, а ведь нужно зачем-то.
– Мы все болтаем, болтаем. Там, наверху, – ярмарка тщеславия. А тут, внизу, – вечная школа злословия. Не пора ли начать делать дела?
– Ага, дела. Мы вообще деловые. Стишок знаете?
Слава богу, вот и я
Начал обживаться.
Продал дом, купил ворота,
Буду запираться
– Не просто деловые – деятельные. Груши околачиваем, из пустого переливаем и шкуру неубитого медведя делим. ИБД.
–Самая главная наша работа – писать отчёты и отчёты про отчёты
– А уж какие мы демократичные! На всякое «против» найдется свое «за», на всякий митинг – антимитинг, на каждое шествие – противошествие, на любых оранжевых – свои синие. И вот что интересно: у властей наших очень тонкая душевная организация. Любой митинг до заикания пугает, любой антимитинг успокаивает. Демократия, бля!
– Сегодня весь день по радио оранжевые песни передают: «Оранжевое небо» и «Желтую подводную лодку». С юмором люди.
– Господа, но, согласитесь, если мы всё-таки объединимся и все, дружно, как один, призовем…
– Где это вы видели, чтобы призывы, особенно дружные, дошли до тех, к кому обращены? Вот я третьего дня выхожу на балкон, смотрю: котяра, поганый такой, крадется к моей кошке. Кричу ему: вон отсюда, гадость мерзкая! Тут же ретировалась присевшая на скамеечку чужая старушня, порскнула от двери подъезда расклеивавшая объявления девица, кинулся прочь слонявшийся во дворе мальчуган и спрятался за дерево поджидавший подружку паренек. А котяра и ухом не повел и продолжал свое дело. Думаете, если бы мы с женой дружно его призвали, он бы нас послушал?
– Да уж, когда один призывает, куда больше толку. Сегодня вот с утра Первое Лицо Церкви выступало, призывало к бдительности и «сюда не ходить – туда ходить». Дескать, сам Господь против провокаторов, ему это во время молитвы открылось. Это как же называется-то, а?
– Это называется тяжелая артиллерия.
– И Гидрометцентр призывал, заботился: морозы, говорит, из дома не выходите, опасно.
– Может боженька, и правда, против?
Они потрепались ещё немного, а потом ещё немного и разошлись. Флэшмоб, он и есть флэшмоб – не преследует иных целей, кроме возможности чуточку поразвлечься, сделать хоть что-нибудь бессмысленное и отдохнуть от повседневных дел. Да и не лето – замерзли все. Хорошенького понемногу, пора домой и как следует подкрепиться. Да и опрокинуть стопочку-другую не повредит. А то ведь так и заболеть недолго, а кому охота перед праздниками? Но сами себя изрядно порадовали и успокоили, потому что ведь теперь все иначе: все активны, и все протестуют, и гражданское общество. А значит – не допустят и изменят, так что все пойдёт правильно, и все будет хорошо.
А после Нового года, когда все окончательно объелись, обпились обоспались и оботдыхались, начались новые чудеса с погодой и природой. Бескрайний Китай, словно Асфоделиевы болота, скрылся в беспросветном тумане. В теплой Швейцарии, будто на Северном полюсе, намело двадцатиметровые сугробы. Почти потонула в ливневых потоках заасфальтированная Европа. А в Калининграде над могилой незабвенного Канта зацвела январская сирень.
На родине же погоды стояли чудные, и всякий день падал прошлогодний снег, пока в пятницу, тринадцатого, не наступил наконец наш собственный Новый год. Тогда уж и снег стал новогодним, но все продолжал падать, и от этого вокруг было тепло, мягко, сыро, славно. И сумерки были ранними, и улицы были темными, и окна светились ярко, и все было очень хорошо.
– Богатая у нас страна. Всего-то у нас много. Новых годов – два. И Рождества – два. А Пасхи – целых три. Нет, и Новых годов три. Ещё один будет двадцать третьего. И к нам прилетит Чёрный Дракон, он добрый.
Но прилетел не чёрный дракон, а Ужас. Тот самый, пятимиллиардный и громадный, небрежно выброшенный нашими во Вселенную ещё в ноябре, а теперь сбитый проклятыми врагами. Махина поначалу перепугала ни в чем не повинных жителей экватора, а потом удивила и весь мир: плюхнулась так, что обнаружить следов ее падения не удалось никому.
Тут же случилось и новое престранное событие – любовь попрала расчёт. Главный Злодей Страны, которому многие сограждане отказывали в любых человеческих чувствах, кроме алчности, влюбился, в одночасье оставил все, нажитое непосильным трудом, прежней жене и женился на умнице-красавице.
Пространство и время сгущались, рождая природные казусы и переплетая события. В Африке пошел снег, и не просто пошел, а повалил, все занес. И пальмы стали похожи на заснеженные сибирские сосны, недоумевающим павианам пришлось пробираться через высокие сугробы, а Сахару нельзя стало отличить от тундры.
Всё портилось, крушилось, взрывалось и застревало. Затрясло в Вероне и Венеции, а в сказочном далеком Рио обрушились дома. Всё время сходили с рельсов поезда, тонули пароходы, сразу десятками сталкивались грузовики. А по черному новогоднему дракону ударили белыми крещенскими морозами, да так сильно, что разноцветные астраханские цапли и пеликаны вмёрзли в голубоватый южный лёд.
По Европе бродили призраки – где замки, там и призраки. И призрак нищеты, и призрак голода, и призрак войны, и воскресший, словно Озирис, призрак коммунизма. Они выгоняли людей на улицы, на мороз, под дождь и ветер, заставляли бояться, сопротивляться и неистовствовать.
Бесновались и политики. Словно гадкие, злые дети, дрались в парламентах, ругались на экранах, щипались в лифтах, пинались под столами, плевались, строили друг другу рожи и показывали кукиши. И врали, врали, врали так, что уши в трубочку сворачивались даже у кошек и собак.
Но в Отечестве всего случившегося почти никто и не заметил. И лишь пара-другая умников в одуревшей от праздников стране лениво подумала, что мир с каждым днём всё больше и больше напоминает выжившего из ума старикашку, чудящего перед скорой смертью и постоянно удивляющего всех новыми причудами и странностями.