А к лету появились дети. Собственно, даже и не к лету, а летом, точнехонько первого июня, на День защиты детей. Именно тогда и был зафиксирован первый детский казус, хотя сейчас уже трудно и припомнить, кто из поганцев обнаружился первым.
Мерзкие это были дети, отвратительные, и только издалека напоминали ангелочков или просто паинек. При ближайшем же рассмотрении оказывались они такими неприятными, что хотелось поскорее закрыть глаза, а то и убежать. Вроде бы открытые и ясные у них были глазки, красивые личики, но что порочное и хищное было в их мордочках, что-то неестественное в улыбках, что-то нарочитое в локончиках, что-то поганое в ушках и носиках.
Многие истории с детьми начинались примерно так, как это произошло с Клавдией Петровной, пенсионеркой из Блянска. Возвращаясь из магазина, Клавдия Петровна увидела на скамеечке во дворе хорошенькую крошку лет шести, голубоглазую, кудрявенькую, румяную, которая громко плакала и терла кулачками глазки. Женщина остановилась, села рядом с девочкой, стала ее успокаивать, гладить по головке, достала из сумки конфету, яблоко – крошка залилась ещё пуще.
Клавдия Петровна всю жизнь проработала в женском коллективе, так что выпытывать умела. И уже через несколько минут узнала, что мама девочки велела ей сидеть на скамейке и ждать, пока она не вернется, а сама села в машину к какому-то дяде. Выяснила и то, что девочка не знает, где живёт, и что негодная мать поступала так и раньше, а возвращалась всегда поздно, иногда даже на следующий день утром. Девочку звали Леночкой, и, обливаясь слезами, она пожаловалась, что ей очень хочется пить и кушать.
Окна Клавдии Петровны выходили во двор, ребенок был прелестным и несчастным, время близилось лишь к полдню. И женщина справедливо рассудила, что не будет большой беды, если она возьмет малышку к себе, умоет, накормит, уложит спать, а сама будет поглядывать в окно, чтобы не пропустить момент, когда вернется мать-волчица.
Дома Клавдия Петровна и Леночка перекусили и напились чаю, отчего малышка осовела и с радостью согласилась прилечь на диване в зале. И женщина решила тоже немного подремать и улеглась в спальне.
Проснулась она, когда уже смеркалось, и сразу даже не вспомнила, что произошло. А когда вспомнила, перепугалась, не случилось ли чего с ребенком. Кинулась к дивану – крошки не было. Включив свет, Клавдия Петровна обнаружила в зале невиданный беспорядок. Обшивка ее любимой мягкой мебели была вспорота, ткань висела печальными кусками, всюду грязным снегом валялся поролон.
Мебель эту Клавдия Петровна очень любила и долго-долго о ней мечтала. Это сейчас мебельных магазинов по десятку на каждой улице, и просто диву даешься, как это они все существуют, если в них сроду не увидишь ни одного покупателя, а цена любого задрипанного диванишки впятеро больше зарплаты честного человека. Вот продавцы и кидаются на каждого входящего, как куры на рассыпанные семечки. А ведь раньше мебель была в диковинку, и мебельных – всего два на город. Купить мягкую мебель было за счастье, а накопить на нее – почти невозможно. Клавдия Петровна о ней тогда и не помышляла, но уже в новой Стране, в середине девяностых годов, зашла как-то полюбопытствовать в один из новых мебельных магазинов.
И ахнула от красоты, увидев диван и кресла точь-в-точь такой расцветки, какая была на мебели у мисс Марпл в ее любимом сериале. Розовые английские розы с зеленоватыми листьями и голубые фиалки на сером фоне, гнутые спинка и подлокотники – эта мебель была ей совсем не по карману. Но Клавдия Петровна страстно полюбила ее. Она долго думала, взяла кредит, потом расплачивалась два года. Но мебель уже была, уже радовала глаз, и от этого и выплаты были не в тягость, и жизнь ее пошла по-другому, уютно и достойно. А теперь кресла напоминали поломанные розовые кусты, и розы свисали с них гобеленовыми лохмотьями, и фиалки завяли, и листья облетели.
Клавдия Петровна заплакала. А когда перевела взгляд на стол, то зарыдала в голос. На столе грудой лежали осколки, в которых Клавдия Петровна с горем узнала останки своих статуэток и вазочек. Они были разбиты на мелкие кусочки, тут же лежал и большой молоток. Попорчен был и стол, на полировке которого остались следы ударов, но это была ерунда. Настоящей трагедией было узнавать в этих кусочках цветы с ее любимых настенных тарелок, которые она собирала всю жизнь, и руку фарфоровой балерины, ещё маминой, стоявшей у них дома с шестидесятых годов, и хвост беленькой собачки, и голову милого котенка, и горлышко цветочной вазы с васильками.
Так, рыдая и не веря своим глазам, она пошла на кухню. Там было что-то невообразимое. Из всех банок, мешочков и пакетиков были высыпаны крупы, мука и специи, масло и сметана размазаны по стенам и поверхностям, везде разлиты разбитые яйца. Все баночки, тарелочки, чашки, стаканы разбиты вдребезги, с аккуратных кастрюль кусками обита эмалировка, вилки и ложки искорежены и даже ручка сковороды согнута дугой. Леночки нигде и в помине не было.
Клавдия Петровна кинулась во двор – и ни ребенка, ни женщины там не обнаружила. Она не знала, что и думать: шестилетний ребенок не мог учинить такой погром. Может быть, это пьяная блядь разыскала ребенка и со злости покрушила все, что смогла? Но ведь не было же слышно никакого шума, а дверь была закрыта на замок изнутри.
Вернувшись в квартиру, Клавдия Петровна позвонила в полицию, но толком ничего не смогла объяснить. Полицейские приехать отказались, доходчиво объяснив, что у них сейчас на участке два трупа и четыре разбойных нападения, а убирать за маленьким ребенком не входит в их обязанности, это уж сами, пожалуйста, а они в няньки не нанимались.
И тогда Клавдия Петровна вспомнила про деньги, два колечка и сережки, которые хранила в старом портмоне под постельным бельем в шифоньере. Белье, портмоне, деньги и украшения были на месте. Только простыни и пододеяльники были нарезаны неровными полосками, деньги порваны на мелкие кусочки, искусственные рубины и сапфир выковыряны из колечек и серег.
Висевшие в шифоньере платья тоже были изуродованы: на некоторых были огромные дыры, у некоторых оторваны рукава, из одного, выходного, вырезаны все крупные цветы, украшавшие его в течение последних двух десятилетий. Именно эти цветы, вернее, их отсутствие, почему-то убедили Клавдию Петровну, что весь этот ужас сотворила малышка. Когда-то ее маленькая дочь точно так же вырезала цветы из занавесок.
– Гадина какая! Сволочь! Чтоб ты сдохла!
Клавдия Петровна не умерла и даже не заболела. За долгую жизнь она кое-что повидала, и уже давно знала, что в таких вот ситуациях следует радоваться и благодарить Бога за то, что осталась жива. Она не могла узнать правды и исправить уже ничего не могла. Ей просто следовало как можно скорее забыть все, что произошло. Но и этого не получилось – по городу пошли слухи, что подобные случаи произошли ещё с несколькими сердобольными женщинами.
Одна из пожилых дам оказалась тещей капитана полиции, и та всё-таки вмешалась в происходящее. Проведенная полицейскими реконструкция событий показала, что в течение недели малышке каждый день удавалось громить по одной квартире. Похоже, что на разводку пенсионерок малышка ходила как на работу.
Рваные деньги Клавдии Петровне удалось поменять, а знакомый ювелир без труда вставил камушки в золотишко. А вот мебель, посуда и одежда восстановлению не подлежали. И женщина серьезно задумалась, какую часть своих небольших сбережений она может потратить на покупку новых вещей, да так чтобы, в случае чего, и на скромные похороны осталось. Дочери, которая жила в Главном Городе, она решила пока ничего не сообщать о происшедшем: у той и без того жизнь непростая, столица ж.
А через несколько дней, когда Клавдия Петровна, скрываясь от несусветной жары, сидела на скамеечке в соседнем сквере и с удовольствием ловила лицом долетающие до нее брызги фонтана, она услышала детское хихиканье. Повернувшись, она увидела свою малышку, которая, хихикая рассказывала что-то на ушко другой прехорошенькой девчушке, показывая на нее пальчиком.
Клавдия Петровна понимала, что девочек ей нипочем не догнать, поэтому осталась сидеть на скамейке, рассматривая нахалок. Вот тут-то она и поняла, как неприятны эти слишком нарядные крошки. Их щечки были слишком румяными, глазки светились слишком ярко, кудряшки вились слишком ненатурально, на платьишках было чересчур много оборок и бантиков.
Клавдия Петровна пожалела, что так и не завела себе сотого телефона, сейчас бы самое время позвонить в полицию, она тут совсем близко, в двух шагах. Хотя эти, молодые да ранние, сметливые, хитрые, наверняка обо всем сразу догадались бы и тут же бы смылись. Ладно, пусть, какой с них спрос, да и всё равно, уже ничего не поправить! А вот жопы им напороть было бы здорово и очень правильно.
И пока она так думала, вторая девочка смело подошла к ней и протянула конверт.
– Возьмите, тетя, – сказала она.
И голос её тоже показался женщине каким-то ненатуральным, слегка скрипучим, как у лилипутов в старом фильме про Гулливера.
Женщина машинально протянула руку и конверт взяла, а маленькая красотка тут же убежала прочь. А потом они с подружкой, взявшись за руки и хохоча, вприпрыжку побежали мимо фонтана и вскоре скрылись из виду. Клавдия Петровна пощупала конверт и медленно открыла его, ожидая увидеть там червяка, таракана или ещё какую-нибудь пакость. Но в конверте оказались деньги, много денег. Не веря своим глазам, женщина их пересчитала: их оказалось в несколько раз больше, чем весь её урон.
Смелостью Клавдию Петровну бог не обделил, и она тут же отправилась в банк. Дрожа, протянула деньги кассиру с просьбой проверить. И была почти уверена: её сейчас же заберут в полицию как фальшивомонетчицу. И удивилась, когда кассир любезно спросила, не хочет ли она открыть счёт в их банке. Ещё несколько дней после этого Клавдия Петровна ожидала неприятной развязки и нового визита шаловливой детки, но этого так и не произошло. И тогда женщина решила, что раз уж так случилось, то имеет смысл переехать из Блянска в Щастье, к сестре. Самое время, пока налегке.
Другой случай произошел с двумя приятелями из Звездеца. Один из них давно присматривал себе дом неподалеку от города, и ему порекомендовали одно местечко. Рассказывали, что там сказочные места, зайцы подбегают к крыльцу, ловятся караси, соловьи поют. И как-то раз к вечеру он, взяв с собой друга, отправился на смотрины. Мужики выехали из города, через несколько километров съехали с тракта, поплутали по проселкам и спустя некоторое время поняли, что сами не доедут. Тут-то и увидели с краю от дороги мальчугана, который ловил почти засыпающих стрекоз. Мальчишка был лет десяти-одиннадцати, светленький, веснушатый и на вид смышленый.
– Эй, пацаненок, где тут Сахарная Головка?
– Как доедете до развилки, поворачивайте направо, потом два раза налево, потом прямо и снова направо, потом назад и выедете на грунтовку, там до указателя, а оттуда четыре километра.
– Слушай, покажи, а?
– Не могу, стрекоз ловлю.
– Мороженое хочешь?
Паренек ухмыльнулся.
– Где его тут купишь? У вас что, с собой?
– А полтинник?
Мальчишка подбежал к ним, прыгнул на заднее сиденье, и они тронулись. Минут через двадцать, сделав с десяток поворотов, будущий домовладелец начал нервничать, поминутно спрашивая мальчонку:
– Ну, что скоро? Ты точно знаешь, куда ехать?
– Ага, – кивал паренек, не поднимая головы от игрушки, в которой полагалось закатить яйцо в корзинку.
– Чё ага-то? Ты хоть по сторонам-то посмотри!
– Я смотрю, – отвечал мальчишка.
Тем временем темнело, и мужики начали злиться.
– Слушай, ты, Сусанин, если не доедем затемно, по башке получишь, понял? Вон дядя Гена у нас гиревик.
– А чё это такое?
– Будешь так себя вести – узнаешь.
– Да и дядя Веня у нас не промах. Полгороду может по шее накостылять.
А когда уже почти совсем стемнело, мальчишка закричал:
– Вон, вон огоньки, нам туда!
И в самом деле, вдали горели огни. Машина поползла к ним по колдобоинам, но, попав колесом в какую-то яму, заглохла. А паренек выпрыгнул из машины и порскнул куда-то в сторону.
– Вот сучонок! Это куда же мы приехали-то?
Они были на кладбище.
– Ни хера себе, Сахарная Головка!
Мужики вышли из машины, спотыкаясь и матерясь, прошли несколько метров вперед.
Гавкали собаки, ухали совы, цикады пели свои маленькие ночные серенады
– Чёрт, впору ау кричать.
– Пойдем, попробуем джип вытащить.
– Все равно дорогу не найдем, ещё два часа проплутаем. Смотри, вон фонарь, может, сторож.
И они пошли на свет, мерцавший чуть в стороне. Идти пришлось дольше, чем они думали, они натыкались на ограды, протискивались между деревьями, перелазили через какие-то брёвна и кучи. А когда дошли, то увидели фонарь, висевший на покосившемся кресте, а под ним – старую, заросшую травой могилу. На ней сидело шестеро ребятишек, мал-мала-меньше, девчонки и мальчонки, и играли в карты.
Бледный мерцающий свет лился на них сверху, и такими отвратными казались их личики, такими злорадными улыбки, такими злобными глазки, такими жадными ручки, такими хищными пальчики, что гиревик заорал и кинулся прочь. А будущий домовладелец закричал:
– Ты чего, Гена, спятил? Чё этих шибздиков-то бояться? Я дуну, и они разлетятся.
Но и сам чуть не описался, когда увидел заостренные кверху, слегка покрытые пухом уши детей и загнутые коготки на маленьких пальцах. И услышал:
– Жулик ты, Мормышка. Ну, уж ладно, этот твой.
Маленький Мормышка, погано улыбаясь, двинулся к огромному Вене. И тот рассмотрел, что клыки у него металлические, а низкий лобик покрыт глубокими морщинами. Эти клыки-морщины отправили силача в нокаут, он обмяк и первый раз жизни опрокинулся в обморок. А когда очнулся от прохлады, то детей уже не было. Ощупав себя, мужчина понял, что все его члены на месте, обнаружил лишь шишку на затылке и решил, что легко отделался. Он встал.
Было то граничное ночное время, когда тьма сгущается всего плотнее, но за плотной, почти осязаемой чернотой уже угадывается первый близкий блик света.
– Как темно, когда нет ни фонарей, ни фар, ни витрин, – подумал Веня. – А звезды какие громадные, смотрят, мигают. Сто лет звезд не видел.
Но смотреть на звезды и в этот раз было недосуг, потому что нужно было выбираться из мерзкого местечка. Тут-то и послышалось собачье ворчание. Оно обрадовало мужчину, потому что это был не вой, а мирное приветствие. Да и друзья собаки людям, раз пёс – значит, где-то неподалеку деревня, и рассвет скоро, всё будет хорошо.
– Кутя-кутя-кутя, – позвал Веня и посвистел.
Собака приблизилась, а Веня достал из кармана зажигалку, зажег её и увидел неподалеку большого остроухого пса, держащего что-то в зубах. Пес выплюнул свою ношу и потрусил прочь, а мужчина подошел, присел и осветил предмет. Это была человеческая рука. Обжигая пальцы, он заворожено смотрел на чью-то недавно отрезанную кисть, понимая, что она мужская, крупная, грубая. На безымянном пальце светилась тяжёлая серебряная печатка, и Веня наклонился совсем низко, чтобы разглядеть ее. Ухнула сова, а мужчина увидел на кольце знакомого рогатого муфлона. Это была рука приятеля.
Бежать по кладбищу было невозможно, но Веня бежал. Несколько раз падал, вставал, метался, натыкался, продирался, пока не заметил, что рассвет делает мир вокруг светлей и светлей буквально с каждой минутой. Лишь тогда он остановился, увидел разорванную одежду, разглядел ободранные свои руки и пожалел о руке чужой.
– Дурак я. Может, он ещё жив. Надо было взять руку, сейчас научились всё, что угодно, пришивать.
Но руку искать не рискнул, а отправился на поиски машины и увидел ее совсем скоро, перекошенную, стоящую передним колесом в канаве. А открыв машину, увидел мирно спавшего Гену, обеими руками обнимавшего себя за плечи. Он растолкал приятеля, и тот, придя в себя, рассказал, что, убежав, сумел добраться до машины и закрылся в ней.
А через короткое время машину окружили освещённые всё тем же фонарем дети, стали ломиться в нее, стучаться, прижимать к окнам бледные злобные мордашки, дразниться, делать отвратительные гримасы, расплющивать о стекла носы, высовывать языки. Но дети были не одни. Гена утверждал, что помимо детей в окна бились кошки, белки, маленькие свинки, стучали клювами синицы и галки, и все какие-то на редкость отвратные, препоганые.
Никогда, даже во время своей службы в горячих точках, не испытывал он подобного ужаса. Вид бледных глазастых личиков, оскаленных зубок, прижатых к стеклу растопыренных когтистых ладошек вперемежку с омерзительными рыльцами животных привел гиревика в такой трепет, в какой не приводили ни звуки разрывающихся гранат, ни вид разорванных на части мужских тел, ни прикосновение к спине дула вражеского автомата. И натренированная Генина воля, всегда работающая на благо хозяина и много раз спасавшая его из самых разных переделок, отдала приказ послушному сознанию на некоторое время покинуть перепуганное тело. Так что не спал Гена, а пребывал в глубочайшей отключке, которая и спасла его от того, чтобы съехать с роликов.
Мужчины кое-как вытащили машину из ямы, поплутав, добрались до дороги и вернулись в город. А впоследствии даже и не пытались найти то место, чтобы при свете дня посмотреть, что же их так перепугало. Покупку дома за городом Веня раз и навсегда выбросил из головы, хотя ему предлагали неплохие дома и в Большой Пупсе, и в Овнище, и в Куяше.
Подобные истории случились и с некоторыми другими автолюбителями, с той лишь разницей, что в итоге оказывались они на свалках, на заброшенных скотобойнях и птицефабриках, в болотах и в песках, в замусоренных оврагах, в местах массового обитания бомжей и на других столь же привлекательных территориях.
Были и другие страшненькие случаи, связанные с участием детей. Некоторые обитатели квартир на верхних этажах элитных новостроек и владельцы роскошных пентхаусов видели стоявших снаружи на подоконниках маленьких мальчиков и девочек. Дети прижимались к стеклу худенькими тельцами, делали жалобные мордочки, явно просясь внутрь. А потом, пока хозяева или гости раздумывали, как открыть огромные пластиковые окна, чтобы не смахнуть ребенка в бездну, стремительно падали вниз. Ни с чем не сравнимый ужас хозяев жилищ сменялся ошеломлением, когда приехавшая полиция не обнаруживала внизу не только расплющенных об асфальт трупов несчастных крошек, но даже и слетевших в полете сандаликов или панамок.
Случились в это время и многочисленные мелкие происшествия с участием поганых кошек, отвратительных собак, омерзительных птичек и негодных морских свинок. Эти животные встречались людям в самых разных местах и вели себя непотребно. Кошки нагло крутили лапой у виска, однозначно показывая тем, кто на них смотрел, что сомневаются в их здравом смысле. Морские свинки дразнились, косили маленькие глазки, показывали людям языки, плевались, вставали на задние лапки и гадко приплясывали. Собаки делали непристойные движения и демонстративно мочились туда, куда не следовало. Канарейки и попугаи залетали в магазины, офисы и квартиры, гадили там и мерзко хихикали. Все попытки поймать хоть кого-то из поганцев привели только к укусам, царапинам, ушибам, синякам и ссадинам тех, кто ловил, а также к порче самого различного имущества, включая даже пару разбитых витрин. Всё это сильно ослабило позиции зелёных, уже сильно отодвинутые весенним нашествием мухоловок и змей, и привело к массовым выступлениям против беспривязного содержания собак и кошек, которые тоже ничем конкретным не закончились.
Пакостные детки и мерзопакостные животные покуролесили недели три, до конца июня. А затем всё постепенно прекратилось, и об отвратительных мальчиках, девочках, кошках, собаках свиньях и птицах стали забывать.
– Почему ты отказалась?
– Не знаю. По глупости, по жуткой глупости.
– Ты у меня дурочка совсем. Ну, не плачь.
– Я не плачу. Да, я дура. Чудовищная дура.
– Забудь.