– Всё?
– Всё. – Сергеев полез за деньгами.
Дом Андрюхи стоял на южной окраине Клязьмы, недалеко от Ярославского шоссе. Днем шум машин почти не был слышен, зато после захода солнца становился отчетливым, раздражающим, как работа старого, то и дело готового заглохнуть и в то же время какого-то сверхмощного мотора…
Побыть в абсолютной тишине здесь, как и в Москве, не получалось.
Путь от станции до Андрюхи неблизкий – километра три, а вещей набралось – хоть бросай. Лямки рюкзака давили на плечи, пакет в левой руке потихоньку рвался, и очень быстро Сергеев пожалел, что столько всего набрали: “Потом бы вместе со всеми, когда собрались…
Наташка наверняка на машине будет. Сгоняли бы…” Мешала и бутылка
“Старого мельника”, которую он купил в ларьке в последний момент – пиво на ходу не пилось, а бросать было жалко; хотелось идти быстрее, но жена с кенгурушником на груди отставала, сын постоянно наклонялся за палыми шишками, набивал ими карманы, терял, опять нагибался. Жена ругалась:
– Ну куда ты их пихаешь?! Саша! Пойдем!
– Я в костер хочу!..
– У Андрея там наберем. У него много.
Сергеев чуть не сказал, что у Андрюхи никаких шишек нет, с его участка даже сосен не видно, но тут же осекся: сын поверил и побежал вперед…
Дома, заборы, ворота справа и слева были в основном по моде и возможностям пятидесятых годов. Но среди них вдруг появлялось такое, на чем взгляд сам собой задерживался и тяжесть рюкзака слабела, – резные воротца, теремки, остатки ажурной беседки под огромной елью.
И вспоминалось, что здесь когда-то бывали Савва Морозов, Шаляпин,
Шолохов жил, бегал Тимур со своей командой; где-то стоит расписанная
Васнецовым церковь поразительной, говорят, красоты… “Надо погулять, посмотреть, – говорил себе Сергеев. – Обязательно в этот раз погулять одному спокойно”. Но чувствовал, что опять не погуляет и ничего не увидит – как-то так всегда получалось, что они торопливо доходили от станции до Андрюхи, а через сутки, двое, трое так же торопливо шли обратно на станцию самой короткой дорогой…
Укрытая лесом старая часть Клязьмы кончилась, начались коттеджи.
Когда-то здесь было опытное поле, и вдалеке еще оставались ряды теплиц с побитыми стеклами, но лет десять назад на нем начали давать участки под дачи. По шесть соток. Андрюха участок получил от церкви, для которой писал иконы. Поставил купленный сруб, насобирал мебели; мастер сложил печь. Но привести дом по-настоящему в приглядный вид – обшить рейками, сделать веранду, второй этаж достроить – никак не удавалось. Хотя это была для него не дача, а постоянное жилье – старенькие Андрюхины родители жили в однокомнатной квартирке в Мытищах.
А вокруг быстро выросли особняки из красного и желтого кирпича, вытянулись мощные глухие заборы в полтора человеческих роста. Но один пятачок – как раз напротив Андрюхиного участка – все пустовал, и это было даже символично: верующий Андрюха с крыльца видел купол тарасовской церкви. “Вот всё у меня по правилу, – любил говорить он, вытягивая руку в сторону церкви, – в любой момент могу на святой крест помолиться”. И гости неизменно приходили в восторг, искренне соглашаясь, что это действительно правильно, когда церковь видна…
– Никита! Никита, смотри! – сзади испуганно вскрикнула жена.
Он резко обернулся:
– Что?
– Смотри, строят все-таки!
– Бли-ин, – Сергеев досадливо и облегченно выдохнул, – вижу я, вижу… Думал, с Дашкой что…
И вот пустующий пятачок перестал пустовать – посреди него появилась яма и кучи земли, рядом лежал штабель бетонных плит.
– Кошма-ар, – чуть не плакала жена, – бедный Андрюшенька…
– Ну, что делать… – Сергеев сунул руку в щель в калитке, продвинул влево железный штырь. Калитка приоткрылась. – Пошли. Потом обсудим…
Ключ от дома лежал в условленном месте – внутри старинного угольного утюга в тумбочке на недостроенной веранде.
Сергеев открыл дверь, тут же почувствовал знакомый дух Андрюхиного жилища – смесь из запахов каких-то сушеных трав, специй, чего-то подкисшего, вареной рыбы, печной сажи… Но раньше здесь пахло иначе
– масляными красками, скипидаром, лаком. Он вспомнил об этом с грустью и сожалением. Сожалением то ли об Андрюхе, который стал совсем другим, то ли о себе той поры, которую не вернуть.
– Кубик! – закричал сын. – Кубичек!
Ответный приветливо-снисходительный мявк, а следом изумленный голос жены:
– Узнали! Никита, ты слышишь?! Они друг друга узнали… Здравствуй,
Кубик! А где твой хозяин?
Сергеев щелкнул выключателем, стал стаскивать рюкзак.
Обстановка на кухне не изменилась. Овальный обеденный стол с большим столетником посредине, стулья вокруг, толстые, похожие на пледы, шторы; на стенах висят картинки и фотографии – края их загнулись, а сами они потускнели от пыли. Полки с посудой, этажерка, электрочайник, полуразвалившийся антикварный буфет в углу.
Холодильник, печь, обогреватель, телевизор…
Дом Андрюхи по-деревенски состоял из двух частей: большая кухня, она же главная комната, и горница, куда раньше старались не заходить – у
Андрюхи там была мастерская. Потом она стала спальней для гостей.
Сергеев поставил рюкзак на стул, подвигал торсом влево-вправо, чувствуя ломоту в костях. Жена расстегивала кенгурушник. Дашка, слава богу, спала. Сын играл на веранде с Кубиком.
– Дверь надо закрыть, – сказала жена, – дует.
Сергеев крикнул сыну:
– Саня, ты или зайди, или дверь закрой! Не май месяц.
Дашка от этого всхлипнула и заворочалась. Жена досадливо зашептала:
– Чего кричать-то?! Концерта хочешь?
Сергеев пошел и закрыл дверь. Включил обогреватель в закутке возле прихожей. Заглянул в спальню. На натянутой веревке висели женские вещи. Топик, лифчик, трусы… Вернулся к столу:
– Там чье-то белье висит. И кремом пахнет.
– Да-а? – Жена тут же пошла посмотреть; дочка лежала на столе.
Сергеев стал выкладывать рядом продукты из рюкзака. Выкладывал с машинальной деловитостью, а в голове завертелось: “Зря приехали…
Блин, зря приехали…”