Нет, а я слыхала, мол, князя побили. Лежит теперь наверху, весь в крови!
Князь?
Да нет — Бернард Спера!
От всех этих толков Корнелия едва не хлопнулась в обморок — она кричала, бранилась и ни за что на свете не желала поверить, будто киязю наложили по загривку. Бедная ключница вела себя так, движимая любовью и страхом, который нашептывал ей, что дело обстоит именно так, как она того опасается. И вот, удручаемая мыслью, что князя побили, и горячо желая отвратить от него позор, она вкладывала в свои крики всю душу, повторяя:
— Нет! Нет! Нет! Я его знаю! Я-то знаю, какой он человек! Он бы никогда не позволил!
И она металась среди товарок, подобно супруге героя, услышавшей злую весть, и прижимала руки к груди, оставляя без внимания и распустившуюся прическу, и спустившийся чулок.
— Хотела бы я посмотреть, кто осмелится поднять руку на князя! — Тут она понизила голос до полушепота, намекая, что не худо бы поднести ей стакан воды.
Злосчастная! Своей опрометчивой любовью, в которой я и теперь, много лет спустя, различаю необузданное и высокомерное желание соединить пред взорами людей свою судьбу с судьбою князя, она ввергла нас всех в омут пересудов и сплетен, а затем и в беду.
По этим крикам, угрозам и брани товарки Корнелии легко могли догадаться о том, какие отношения связывают ее с князем. И я не колеблюсь заявить, что они действительно догадались обо всем. Но едва им открылась истина, они повернули на сто восемьдесят градусов; одни уперли руки в боки, другие скрестили их на груди, и в одно мгновение их сочувствие князю Алексею сменилось насмешкой.
Быть может, та или иная из кухарок воображала до сих пор, что князь задеряшвается в Отраде исключительно ради нее. Быть может, та или иная желала, чтобы с ней случилось то самое, на что теперь намекала Корнелия. Кто знает? А может быть, они решили, что заводить интрижку с ключницей слишком низко для князя… Как бы там ни было, ревновали они или поумнели разом, как сектанты, признавшие праздник святого духа, а князь лишился союзников.
Его чары рассеялись. Над ним смеялись.
Барышня Корнелия болтливостью своей, позорным себялюбием и неумением владеть собой сделала то, что Алексей Николаевич очутился на язычках всех служанок и лакеев, сколько их ни было в Отраде.
И что же приобрела она своею заносчивостью? Ничего, кроме презрения. Она осталась в одиночестве, без утешения, меж тем как в кухне пересчитывали всех ее любовников.
Корнелия, конечно, сообразила, что зашла слишком далеко, но так уж устроен человек, что в поступках своих он громоздит ошибку на ошибку. Корнелия не пошла спать, не села писать письмо родным, не занялась своими вещами, как то в обычае у рассудительных людей в трудные минуты; нет — набросив на плечи шаль, она с девяти часов стала поджидать князя за приоткрытой дверью своей комнаты. Бедняжка, подозревала ли она, что за ней следят? Хотела ли поведением своим вызвать приятельниц на то, чтобы они явились убедиться, что князь в самом деле к ней ходит, или же была она слишком простодушна и не верила, чтобы кто-либо из этих вездесущих созданий отважится подглядывать за нею?
Я, князь, Ян, Сюзанн, Эллен, семейство Стокласы и адвокат сидели в это время за ужином. Настроение у нас было не из лучших. Полковник ухаживал за Михаэлой, а пан Стокласа старался разговорить Яна. Однако молодой человек оставался мрачен, как туча. Он упорно отмалчивался, и Михаэла платила ему тем, что с удвоенной живостью обращалась к князю.
Шел десятый час, мисс Эллен с трудом подавляла зевоту, да и я прикрывал ладонью рот. Ах, до той поры не ведал я, что даже в скуке может быть счастье! До той поры я и не подозревал, что творится на кухне, и мне в голову не могла прийти мысль о том, какие безумства совершает Корнелия. Несчастье, готовое на нас обрушиться, не оповестило о себе никаким знамением. Стычка со скотником? Пфа, тут не было моей вины. Тем более что князь будет молчать, а работники не осмелятся жаловаться. Такая мысль пришла мне мимоходом, в паузе между двумя рассказами шотландки Эллен, когда я смотрел на дымок от моей сигары. Увы, я, к сожалению, очень плохо следил за тем, что делается вокруг, а лакей Лойзик слишком поздно улучил минутку, чтобы в двух словах обрисовать мне кухонные события. Я только посмеивался себе под нос, слушая, какой шум поднялся вокруг имени полковника, и спросил, а что говорят по этому поводу Франтишка с Вероникой.
Вам бы их слышать! — ответил Лойзик. — А Корнелия-то — господи, что вытворяет!
Какое счастье, что князь не знает об этом, — сказал я, суя в руку Лойзика горсть Стокласовых коротких сигар.
Я скрыл услышанное от Алексея Николаевича, ибо почитаю ошибочным вмешиваться в суждения о наших поступках. Я никогда ничего не опровергаю и ни в чем но оправдываюсь, будучи уверен, что это куда лучше, чем размазывать дело.
Итак, князь ничего не подозревал. Он отпускал комплименты мадемуазель Сюзанн, шутил с Михаэлой, поглаживая то свои колени, то икры.
Часов в десять мы встали от стола и отправились на покой. Часть дороги к спальням у меня была общей с князем, и тут уж я не смог удержать язык за зубами и рассказал ему, что произошло.
Все это, казалось, очень его позабавило, и распрощался он со мной сердечно.
— Будьте осторожны! — крикнул я ему еще вслед, но он только рукой махнул.
Слегка разочарованный, я стал подниматься на третий этаж, а князь — спускаться на первый. Путь его лежал мимо дверей Корнелии, и тут он наткнулся на свою приятельницу. Представляю, какие великолепные слезы сверкали на ее очах, как бросилась она князю на шею и как увлекла его к себе.
Войдя в свою комнату, я снял платье, готовясь лечь. Думал я о Корнелии. Опершись на локоть, я стал вызывать в памяти наши прежние встречи. Воспоминания взволновали меня, и какой-то злой дух нашептал мне взглянуть, что-то поделывает моя подруга и что князь.
Заснули они? Расстались?
Эта мысль подтолкнула меня к двери. Накинув старый халат, я спустился впотьмах на площадку ключниц.
У Корнелии в комнате было тихо. Но я очень хорошо знал, что к ней ведут двойные двери, не пропускающие ни звука. Я потянул дверь — она оказалась незапертой. Я приоткрыл ее и юркнул в темный тамбур.
Я достаточно стар и искушен в мирских делах — и все же у меня сильно заколотилось сердце. Я услышал голос князя — с оттенком скуки в тоне он корил свою любовницу за неумение себя держать.
— Я уезжаю, — сказал он под конец.
Корнелия ответила слезами. Я представлял себе, как упала она лицом в подушку, и — между двумя всхлипываниями — расслышал ее молящий голосок:
— Возьми меня с собой!
— Этого я никогда и не думал делать, — возразил князь. — Однако уже поздно. Ложитесь спать. Прощайте, барышня!
Я понял, что мне пора исчезнуть, и выбежал в коридор.
Боже мой! Что я наделал! Весь замок был залит ярким светом, и всюду полно женщин! Я хотел было вернуться, захлопнуть дверь, я готов был провалиться — но мне оставалось только удирать, приподняв полы халата.
Дверь-то я все-таки захлопнул, нимало не заботясь о том, что подумают Корнелия с князем.
В коридоре было светло как днем, я бежал мимо шпалеры кухонных служанок, выстроившихся здесь на страже! Призываю за это раскаленные камни на их головы, проклинаю их вместе с их неуместным любопытством! Пусть они каждое утро находят мышь в своих туфлях!! Они хохотали во все горло, показывая на меня пальцами. Я, под их приглушенные визги, улепетывал как мальчишка, а они, хватаясь за животики, выкрикивали:
— Бернардик-то! Бернардик!
— Я ж говорила — куда Корнельке до князя! Куда ей! Куда! Как бы не так!
Этот внезапный шум остановил князя. Спас его! Бессовестный, он остался у любовницы, а я нес кару за его гнусные проделки!
Но, ей-богу, я своими глазами видела князя! — кричала Франтишка. — Когда я вас окликала, князь был у нее, а не Бернард!
Что ж — мы, по-твоему, сумасшедшие? — отвечали ей подружки.
Но этого спора я уже не слышал. Натянув одеяло на голову, я со стыдом размышлял о том, как трудно защитить истину. Я был уверен теперь, что прослыву потаскуном, а князь вернет себе прежнее доброе имя. Но я оказался прав лишь наполовину.
Знаете ли вы, до чего непостоянна приязнь человеческая! Знаете, как легко люди дают себя сбить с панталыку, как они ни с того ни с сего склоняются на сторону врагов человека, которого прежде сами же превозносили!
Еще вчера в кухне с почтением отзывались о князе, еще вчера, когда мне случалось проходить по двору, то один, то другой брался за шапку, а что сегодня? Кухарка стоит в дверях кладовой и, начищая замок, загораживает вход до тех пор, пока я не уберусь. Фи! Вероника скалит зубы, а судомойки поглядывают на меня свысока.
Прохожу мимо Марцела — бедняга смущается донельзя и не знает, что сказать.
Встречаю Франтишку — та прыскает и убегает прочь.
Короче, я впал в немилость… Вон даже и старый Котера намекнул мне, что сыт по горло моими с князем попойками и хотел бы досчитаться корзинок с бургундским…
Что я мог на это возразить? Как защититься? Довольно долго я молчал — человек я по натуре добрый, но, знаете ли, когда тебе все время поют одну и ту же песенку! Когда всякий болван болтает о вас, называя авантюристом или распутником, который-де каждую ночь спит с Корнелией, откуда же в таком случае набраться терпения?