После достаточно плотного обеда внезапно и требовательно меня настигла проблема, о которой не всякому и расскажешь — найти нужник. Пришлось долго соображать, а потом и искать это место, но справился. Объект находился на улице внутри того сарая, где я и повстречал «бандита».
Выторговав у Милы еще и овса для коней, что обошлось по деньгам, как бы не больше, чем вино, я взял недоеденное мясо и хлеб и направился к саням. Уже давно стемнело, и морозец все больше цеплялся за оконечности тела. Хотелось укутаться в спальный мешок и забыться хоть ненадолго. Тщетно, и нет нам покоя, ни ночью, ни днем!
Если меня будут грабить, то сани, в первую очередь, обыщут. Саблю я не скрывал, она так и висит у меня на поясе, могли и арбалет присмотреть, а тати народ не боявитый. Трусом прожженный бандит быть не может, а вот опасливым — завсегда. Так что пограбить тишком и так, чтобы без контакта со мной, это можно, но вступать в прямое противостояние — нет. Могу и ошибаться, но существует же общее в характерах и поведении людей, к какой бы эпохе они не относились.
Укутавшись в спальник таким образом, чтобы можно было быстро его скинуть, попытался уснут. Но перед тем, как расслабиться, проверил и пистолет и арбалет. Натянул балаклаву, чтобы не отморозить уши и нос и закрыл глаза. Шах лег рядом.
Спать в санях было неудобно, да и ожидание опасности никак не способствовало отдыху. Усилием воли я заставил себя отринуть внешние раздражители. В этом мире, где я чужой, можно ждать опасности отовсюду. Удастся ли поспать в следующую ночь? В лесостепи, куда меня выбросило, было ли безопасно? Да пошло оно все!
Ожидал, что проснется интерес к познанию, историк же я. Или уже был им? Но просыпается нечто иное. Желание выплеска адреналина, событий, драки, крови, наконец!
Кровожадностью я не страдал никогда, но перед переходом, накручивал себя настолько, что был готов драться сразу же, как только увижу хроноаборигена. Любая эпоха требует крови. Не знаю ни одного временного периода, когда бы не лилась эта красно-алая жидкость, где не было бы слез по утрате. Каждому поколению свои испытания, своя война.
В это время, пусть я до конца еще не разобрался в менталитетах местного населения, крови должно быть много и становление в социуме невозможно без силы. Нельзя в средние века быть трусом и подняться вверх. Купцы, даже многие свободные смерды, труса не празднуют, а я боярина отыгрываю. Боялся я лишь одного — отката после первой пролитой чужой крови. Не сломается ли психика? Людей я еще не убивал.
Так, хватить рассуждений — спать! Время полдесятого. Тати могут заявиться под раннее утро. Накрутим будильничек на часах, ох, и замаялся я их собирать по мелким деталям после перехода и то — секундная стрелка не работала.
Раз барашек, два барашек — спать.
— Гав, Гав, р-р-р, — услышал я сквозь сон и резко подхватился.
Спросонья я качнулся в бок и приложился головой о край саней. Но не подал звука, попытавшись взять себя в руки.
— Слыш, Буня, Затетеха казала, что малец в горницу не пошел, — тихо отозвалось в проходе в амбар, куда и были оттянуты мои сани и привязаны кони.
— Суемудр, ты, Шинора, — отозвался один из бандитов, но голос был не похож на Буню.
Так, точно трое есть, может и больше. Как бы посмотреть, да опасно — сразу начнут действовать, а я лежу слишком неудобно, чтобы начинать схватку.
— А ну, цыц, трещите как бабы на торге, — отозвался командным голосом еще один человек. — Насупа, давай троих по правую руку, я с Буняй и Окаем по левую. Бзыря с луком стой тут и гляди, коли что — бей мальца стрелою, а псина рванет — и ее бей? Понятно? Ходу!
Началось. Их пятеро. Один стоит прямо и нацелил лук, значит уходить нужно в сторону и спрятаться от него за санями. Шаха натравливать нельзя — застрелят дурня.
Медленно, не суетясь, опускаюсь вниз по саням, потом перекатываюсь вправо. Убрать главаря — первая задача, потом перекатываюсь и в другую сторону. Черт! У меня же есть свето-шумовая граната. Ну как же так, забыл! Рыться в вещах нельзя — не успею.
— Шах сидеть, фу! — прошипел я на ухо псу, снял с предохранителя пистолет.
Так, начали! Это игра, это игра, не бояться! Так, так, еще немного слезть. Это игра! Перекат! Выстрел, еще, еще. Крик кого-то! Стрела врезается в сани, рядом с моей головой. Гаденыш, на звук стреляет!
— Шах сидеть! — прорычал я.
Перекат вправо. Выстрел, еще, еще. Попал? Не знаю. Стрела. Пока лучник перезаряжается, чуть приподнимаюсь. Выстрел! В открытой двери, откуда слегка проникал лунный свет, очерчивался силуэт лучника, он уже целился.
— А-А! — слышится крик, надеюсь, что это тот самый лучник.
Смотреть некогда. Секунда — новая обойма. Патроны еще были в старой, но лучше так.
— Ты, вымесок! — проорал один из бандитов и, уже не скрываясь, рванул в мою сторону.
Метров шесть, темнота, хлюпанье грязи от бега.
Выстрел, еще. Три метра. Выстрел. Огромная тень заваливается вперед и обрызгивает меня грязью. В сарае, где и до этого тишины не было, поднялся сущий гвалт. Посыпались ругательства, часто и непонятные для моего понимания. И эти звуки приближались. Левая опорная нога уже на санях, отталкиваюсь и прыгаю, сразу же после приземления бегу вперед. Грабители уже рыщут возле саней, зажгли небольшой факел, вероятно, будучи уверенными, что я уже мертв.
Шах! Там же пес остался!
— А-А, — заорал один из бандитов.
— Акаем, за мной — вон он! — крикнул бандит.
Видимо я поспешил с выводами, что уничтожил главаря, есть еще кому командовать этими ворами. И куда смотрит Войсил? Если вот так грабить всех и каждого, то кто отважится торговать?
Шаг, еще. До дверей остается метра три. Убегать дальше? За дверью такая грязь, что и двух шагов не сделаю — догонят, или метнут что-нибудь. Могут и лук подобрать у подбитого лучника.
— Стой сволота! — проорал я, резко развернувшись.
В левой руке сабля, в правой — пистолет. Сколько там осталось патронов?
— Стоим, щенок. Ты пошто, гад, болты вогнал людям честным? — три бандита остановились и даже, кричащие до этого раненые замолчали.
— Честные люди не грабят, а вы тати безбожные, — прорычал я, пытаясь подробно рассмотреть нападавших.
— Ты саблю брось, да беги — догонять не станем. А виру с тебя возьмем тем добром, что в санях. Только собаку твоего на шкуру пущу, — прохрипел осипшим голосом один из ватажников.
— А ты возьми, коли не трус! — прокричал я.
Хотелось бы, чтобы этот переговорщик подошел ближе. А я не промахнусь с пару метров — точно! Честный поединок? Щаз!
— Порву! — прорычал ватажник и рванул на меня.
Выстрел. Тать скорчился и захрипел. Еще один бандит кинулся на меня. Я не стрелял. Секундная оторопь от вида скорчившегося в предсмертных судорогах человека, потом понимание, что патронов больше нет..
— Это игра! — шепотом сказал я.
Моя правая рука действовала, казалось, по собственной воле. Сабля взвилась вверх и встретилась с топором. Лязг металла об металл. Уход с траектории удара топора с отводом зверского вида сельскохозяйственного орудия труда, нырок под правую руку бандита и рассекающий удар снизу вверх.
— Етить твою, — в лицо брызнула кровь.
Рука бандита лежала в грязи, а он, покачнувшись, и выпучив глаза, завалился на бок.
Оставшийся грабитель глядя на меня через сумрак от чадящего факела, пятился задом, выставив руки, как будто это поможет в защите. Это хорошо, что он трусоват оказался. На сегодня я выпустил весь накопившийся пар, да и надолго вперед.
— Батюшка, боярин, меня Шинорой кличут, а я Феофаном крещен. Не губи, батюшка, — испугано, подрагивающим голосом говорил молодой парень уже не пятясь, а ерзая в грязи.
— Зачем ты мне, чтобы оставлять? — Сказал я и заржал не своим, звериным смехом.
Начался адреналиновый откат. Можно сколь угодно убеждать себя в том, что все происходящее игра, да только организм свой я обмануть и не сумел. Хорошо еще, что не вижу всего натворенного, точно ужин бы вылез, а там и Шинора бы мог исподтишка и завалить меня.
— Собирай оружие и мертвых в кучу. Пораненных оттащи в угол, подальше от саней, — давал я распоряжение оставшемуся разбойнику.
Ну никак мне не хотелось ни смотреть на тела, ни таскать кого-то или что-то по грязи из талого снега, сена и навоза.
— Да, господин! — поклонился пронырливый разбойник и стал выискивать тела.
Может ли сбежать мой пленник? В его поведении я не видел стремления побыстрее покинуть это место убийств, да и пусть бежит! Если на то пошло — есть еще стонущие раненные, а один так и проклятиями осыпает. Они то и расскажут, что случилось. Ну, на всякий случай, я взвел арбалет и стал у выхода.
Нужно уезжать, но вначале привести мысли в порядок. Вряд ли тут быстро будут реагировать на такие случае, тем более глубокой ночью. Да, точно не будут!
— Шах! Ко мне! — только сейчас я вспомнил о псе. И на мою радость он гавкнул и через несколько секунд подбежал. — Ай, ты мой молодец, жив целехонек. А что ты там натворил, проказник. Татя загрыз? Звереем мы с тобой дружище, звереем.
— Шинора, как работа спорится? — крикнул я.
— Боярин, я два татя уже обыскал и уложил, — ответил хитропопый бандит, демонстрируя, что он чуть ли не сразу был на моей стороне.
— Раненый кто, ты же всех знаешь? — спросил я, направляясь к саням, чтобы соорудить факел, одного было явно не достаточно, а хотелось бы уже увидеть картину произошедшего.
Морально я уже был готов увидеть и кровь и кишки с разлетевшимся мозгом.
Быстро соорудив факел, я огляделся. Возле саней лежал здоровенный мужик с рваной раной на шее. Это Шах его так? Мой щеночек догодок? Хорошо же пса натаскали кинологи будущего— советовали, мол, лучший. Сейчас верю. И это после только затянувшейся раны от волчьего укуса.
— Силен ты братец! — сказал я псу, который увлеченно наблюдал за действиями Шиноры, тем самым стимулируя пронырливого бандита не халтурить.
Так, что дальше? Нужно было бы спросить с раненных, кто навел их, узнать кто такая Затетеха. Я думаю на хозяйку Милу. Странно, хозяйку видел, а хозяина так и не показался. Почему они на меня напали, хотели ли убить? Грабить можно было по-тихому. Хотя как по-тихому, если я сплю на своем добре?
— Кто такие? — спросил я, подойдя к лежащим раненным.
Один был стрелок, вроде это к нему обращались, как «Бзыря», второй был без руки, но даже не отключился от шока.
Стрелок-снайпер был ранен в правую ключицу, молодой на вид парень закрыл глаза и что-то шептал себе под нос. Молится что ли? Безрукий, скорее всего, не выживет — крови потерял много, да и остановить ему кровь некому.
— Так ты, — обратился я к безрукому. — Кто таков?
Тать посмотрел на меня с превосходством и сплюнул.
Ага! Как там называется мероприятие? Экспресс-допрос! Я достал нож и… Ничего не сделал. Замешательство и меня вырвало. Как представить человеку двадцать первого века, нормальному человеку, пытки, да еще и однорукого? Так, вытереть слюни, — это игра, это игра. Я взял воткнутый факел и резко прижал его к культе татя.
— А-А! — заорал бандит. — Я княжий ратник, не смей!
Очень интересно! Княжий ратник! Коррупционная схема, оборотни в погонах или в чем, в кольчугах? Правда на этом кольчуги не было.
И чего теперь делать? Хотел же сразу бежать! Где ты, Войсил? Договорились же обо всем! Не его эти люди? Если бы он хотел ограбить или убить, то на заимке бы спокойнее это сделать. И уже давно мог рассматривать свою наглую рожу в мое зеркальце.
— Кто сотник? — прокричал я и направил факел в лицо тати, слегка подпалив его бороду.
— Лука Фомич сотник городской стражи, — не успел допрашиваемый ответить, как его доклад дополнил услужливый Шинора.
— Не с тобой говорю, — прорычал я проныре. — Кто навел на меня?
— Мила сказала, что в санях много скарба и кони добрые. Мы не убивать шли, а только взять. Ты мил человек не серчай, мы и виру добрую дадим, и людишек найдем холопьих, — заискивающе стал говорить тать, как будто забыв про отрезанную руку.
Мне же казалось, что он просто истечет кровью и все… а этот надеется и верит.
Я не увидел, как мне прямо в лицо полетел ком земли, заставив зажмуриться. Опоздало пытаясь закрыться, когда грязь уже попала в глаза, моя рука с факелом дернулась к лицу бандита.
— А-А! — заорал тот.
Борода! Длинные, неухоженные в колтунах волосы вспыхнули моментально, а факел жег лицо человека.
Опомнился я только тогда, когда запахло жареным мясом. Еле сдержавшись от рвотного позыва, я убрал факел. Тать, чье имя так и узнал — лежал бездыханно, но думается, что еще жив.
— Так, теперь ты, — обратился я к лучнику. — Говори, а то сожгу заживо.
— Так я что, я ничто. Я скажу. Новик я в сотне Луки, а это, — он показал на лежавшего безрукого. — Ратник, остальные тати местные. Шинора вот тут у Милы живет, да грабить всех, кто во хмели.
Я посмотрел на вора-карманника, который сжался и закрыл глаза, ожидая толи удара, толи кары небесной.
— Дальше! — крикнул я и поднес факел ближе к лучнику.
— Вон тот, — стрелок указал на один из нападавших, которого я подстрелил последним. — Хозяин двора, Насупа зовут, Евлампием значит в церкви. Он бывший ратник, а хозяйку Милой зовут, но все Затетехой кличут. Мила казала, что ты пришел с обозом Войсила, а скарб твой богатый и ты без роду, может и изверг безродный. Вот мы порадели, да решили…
Пошевелился однорукий и я, даже не совсем осознав, что делаю, рубанул ему саблей наотмашь, снеся полчерепа. И ничего не почувствовал. Это я становлюсь маньяком? Сколько на мне уже смертей? Четыре! Шах мой пес, наверное, то, что он загрыз человека тоже мой грех.
Но что же действующие ратники делают в этой ватаге? Сами решили выйти на скользкий промысел? Или все сложно и тут задействованы силы сотника городской сотни? А кто в этом городе Войсил и станет ли за меня просить, или требовать? Во, влип! И бежать — это так себе вариант. Куда? Я уже обрисовал себе ближайшее будущее. И еще уверен, что подобное будет в той или иной степени, но везде. И пограбить отрока еще очередь выстроится.
Надежда только на то, что все обойдется и сам городской сотник откажется от своих подопечных.
— А сотник знает, что вы делаете? — задал я лучнику очередной вопрос.
— Невместно мне то знать, — ответил стрелок.
— Знаешь, вижу, что знаешь! — сказал я и решил поиграть в колдуна.
По моим представлениям, суеверия в этом времени столь сильны, что проклятия порой больше боятся, чем смерти.
Только я собирался с мыслями изречь «проклятия» и «заклинания», как у дверей послышался быстрый, обрастающий звуками, топот копыт. А через десять секунд в сарай ввалились восемь человек с мечами и топорами наперевес и двое лучников, разошедшихся по сторонам и взявших меня в прицел.
Ну, вот и все…
— Что тут произошло? Кто такие? И ты Шинора тут? — начал задавать вопросы седобородый, но еще молодцеватый мужик. — А ну, брось зброю!
Я кинул саблю, но пистолет просто спрятал сзади под ремень.
— Никола, ты что ли? — крикнул удивлённо мужик, явно бывший за главного.
— Я, дядька Лавр, — тихо отозвался лучник и потупил взгляд.
— Раненый? — спросил Лавр.
— Так, дядька, — все еще не поднимая глаз, ответил Никола.
— Так, а кто тебя? Тати? — сотник показал на убитых разбойников.
— Дядька ты Федору скажи, что тут так вышло? — попросил Бзыря. — И про отрока скажи, а я пойду, дядька, в бега уйду, к извергам в марийском лесе.
— Воно как? Ты с татями этими? — десятник опустил меч и почесал бороду. — Не будет тебе добра с отступниками и затворниками. Ты погодь, разберемся, — десятник поднял меч и громогласно заявил. — Так, Никола — ты домой и отцу поклон от меня. Ты новик, веди к сотнику этого отрока. Митька, Демка — вы тут за скарбам приглядите, спросите Милу что да как. Вон Евлампий, муж ейный лежит. Неужто отрок всех положил? Евлампий сильным был, на мечах люто бился. И смотрите мне, чтобы ничего не пропало! Не верю я, что отрок сей простой и за ним род не стоит.
Под руки меня не брали, осмотрели и просто велели идти за конвоирами. Надеюсь, что ничего не возьмут.
Интересно, что десятник городской стражи не знает, что ратники из другого десятка делают. Вон как удивился, знакомого увидав, даже домой отправил. Интриги! Но радует, что не все в коррупции погрязли. Осталось узнать, как поведет себя городской сотник, да Войсил. Кто из них важнее городской сотник или сотник сторожи?
Проводили меня в детинец, где возле главных ворот по правую сторону от входа был зиндан. Вряд ли местные знали это слово, но зиндан был. Глубокая яма метра в четыре в глубину, которая закрывалась плетнем. Хорошо еще, что не раздели, и в куртке было не так зябко, да и подымалось уже солнце, судя по лучикам солнца, днем сильного мороза не должно быть. Выдержим. Оставалось только ждать и держаться.
Ожидания были долгими как морально, так и физически. С психологическими проблемами пытался разобраться игнором внешних раздражителей. Декларировал стихи, даже пел песни. Может поэтом-сказителем заделаться? Нет, а что? Что-нибудь придумаю. Там у Лукоморья дуб зеленый, или вставай страна огромная…
Еще сотни тысяч русских ратников будут маршировать по улицам Берлина. Тьфу ты на кой ляд этот Берлин, а вот Ригу да Мемель можно, да еще пока Крым их, а надо наш, или не надо?
Черный ворон, что ты вьешься…
А чего я хочу? Да, по сути, и ничего! Может монголов нагнуть? Да сдались они мне. Не пустить на Русь — пожалуй, хочу. С ними бы равноправно дружить. Разные культуры, технологии, а Русь на стыке цивилизаций — сильная и богатая Русь. И через нас идут караваны с бумагой, порохом, нефтяные трубопроводы, нефтедоллары. Медленно схожу с ума! Если бы не просачивающийся через плетень солнечный свет, был бы уверен, что прошло уже не меньше двое суток.
Родина, еду на Родину, пусть кричат уродина…
А что, если сказать, что я прорицатель, нагадать что-нибудь из событий — и в святые податься? Молитвы подучить и вуаля — на Руси свой пророк! Нет, тут так не станешь почитаемым. Вот, к примеру, развалить великую страну, быть убитым, как и миллионы бывших своих граждан и святой! Как Николай 2. Нет, тут нужно идти через лишения и очищения, ни разу не ошибиться, всегда быть праведным. И то можешь и не быть святым, если хотя бы где не то скажешь, а я могу, я чуть иного цивилизационного кода. Так что путь такой не по мне, тем более с моей любвеобильностью. Эх, Божана… Ты-то где? Где Тургеневская женщина, которая на край света за своим романтиком-утопистом пойдет?
Эй, начальник!
— Чаво орешь-то? — пробурчал старческий голос сверху.
— А кормить то будут? В тюрьме вон ужин — макароны дают! — прокричал я невидимому собеседнику.
— Ты чаво там лаешься, безбожник, и не Макар я, а Матвей, а что тебе Макар по ужину дает, то и не ведомо. Седи там, не положено разговоры разговаривать. А что ты сделал, отрок? — сам себе же противоречил собеседник, призывающий молчать.
— Татей порубил, дядька, — ответил я.
Хоть с кем поговорить, может, чего у любопытного охранника узнаю. А то уже и весь свой песенный репертуар исполнил.
— А сколько татей, а аружно, али конно бились? — не унимался пожилой ратник.
Его голос выдавал одинокого, но любознательного старичка, которому и поговорить не с кем.
— Оружно, дядька, четырех убил, одного поранил, — сказал я.
Через некоторое время плетень отодвинулась, и чуть ли не скатываясь сверху в зиндан, плотненький седобородый ратник согнулся и стал рассматривать меня как диковинного зверя.
— Брешешь! — после осмотра, тоном эксперта, заявил старичок.
— Может и брешу, посидишь тут седмицу и не так брехать станешь, — философски заметил я.
— Ты это, может пить, али снедать хочешь? Токмо у меня сухари, да водица. А ты боярин, купец, али смерд? Чудна адежа на тебе, не понятно, кто ты есть, — Опять перепрыгнул с темы на тему старичок.
— Пить хочу, Христа ради, и поесть можно. А я сын боярский, — ответил я, придерживаясь своей легенды.
— Пить принесу. Так ты татей порубил? — уже скрывшись из виду, отдаляясь, кричал ратник, не веря моим словам.
Ну и как тут отвечать. На один вопрос ответишь, а тебе еще пять вдогонку!
— Матвей, почему яма открыта? — послышался голос еще одного человека. Конечно, один старичок не может быть на охране. Видимо, напарник. — Слыхал, двух из десятка Федора тати зарубили? Еще и Евлампия убили. А татя того изловили.
— Что ты брешешь? Если изловили, так его сюда и кинут. А тута вона отрок только, говорит, что татей порубил ажно четверых! — ответил Матвей.
— А коли он татей, дык чего кинули в яму? Вот так, этот он и есть тот тать! — сказал собеседник моего старичка.
Через минуту лицо Матвея показалось вновь, и он еще пристальней рассматривал меня. Через пару минут, ничего не говоря, плотнее закрыл яму и ушел. Вот так и закончилось человеческое общение. Остается только с собой беседовать.
Сколько я еще просидел — не понять, но солнце, видимо еще не скрылось, только светить стало не ярко. Может и облака закрыли светило, а может уже вечер. Часы-то я перед уходом спрятал в свой маленький сейф. Уверен, что аборигены не додумаются до универсального кода 11112222. Подумал, что, если что — пусть в относительной сохранности побудет. Болгарки тут нет, а как иначе открыть изделие 21 века даже не представляю.
— Эй, отрок, хватай, — прокричал незнакомый голос имне сбросили веревку.
А я, оказывается закимарил, через открытую яму показалось звездное небо.
Встатваь было тяжело, ноги затекли, рук практически не чувствовал. Вот же изобретение — зиндан! Да через пару дней мне и по лестнице отсюда было бы не выбраться. Как там показывали в Голливуде? Сидит сиделец в яме год, а потом всех нагибает — и вперед. Бежит, скрывается, сражается. Теперь можно было, подражая Станиславскому, кричать: «Не верю!».
С большим усилием я ухватился за веревку и подтянулся.
— Вот, а ты говорил, что лестницу нужно нести. Вон, как медведь лезет, — комментировал мои неловкие потуги подтянуться неизвестный охранник.
Когда я все же вылез, мне дали воды, и стоило больших усилий хотя бы отмыть кровь, которая засохла на голове и лице. Да и отмыл ли все? Зеркала не предложили. А я бы предложил за гривен так двадцать. Нет! За сто!
Пока, насколько мог, приводил себя в нормальный вид, а по дороге к большому дому в центре детинца, думал о зеркалах.
Стремление отвлечься, которое я уже прокачал в яме, вовлекло в пространные мысли о будущем, которое покрыто плотным туманом.
Долго от реальности не побегаешь, а по факту, два ратника вели меня к большому двухэтажному зданию в центре детинца, где практически силой усадили на лавку и приказали ждать. Суд? Потом голову с плеч и все… был попаданец, да весь вышел. Причем, в моем понимании, большинство тех самых попаданцев, о которых писали в книгах, именно так и должны были закончить свой героический путь всенагибаторов.
Мысли перенеслись в сторону возможной казни. Что там? Четвертование, обливание водой на морозе, поспросят посидеть на коле. Последнее вообще вызвало отвращение.
Здание было добротным, не смотря что и деревянное. Создавалось впечатление фундаментального строения, чего я еще не видел в этом времени. Бревна, размером больше моего охвата, лежали на мхе в стыках, и являли собой невообразимо массивные стены. Поверху и по углам стен на бревнах была декоративная резьба. Просторное помещение с колонами, куда в итоге меня и привели, было оштукатурено и расписано растительными орнаментами.
Мы вошли в комнату с большой печью. Было настолько натоплено, что ломило кости и сразу же начал обильно стекать по спине пот. В конце комнаты восседали двое. Один сидел на большом стуле, другой же на лавке у массивного стола. Кто был передо мной? Даже не догадывался! Хотелось выкрикнуть: «А судьи кто?».
— Кто ты? — обратился ко мне человек, сидящий на большом стуле.
Сперва, как только меня ввели в комнату, было рассмотреть людей, что присвоили себе право задавать мне вопросы, но глаза быстро привыкали с полумраку. Когда же глаза привыкли, я увидел в восседающем на стуле человеке бывшего культуриста лет под пятьдесят. Когда люди, постоянно занимаются атлетизмом и после десятилетий бросают, становятся большими, но и обрюзглыми. Небольшой, но явный живот, выпирал из-под богато расшитой рубахи. Но это был все еще могучий человек, с брезгливым и отстраненным выражением лица, что сразу же вызвало у меня антипатию. Не люблю гримасничающих людей, возвышающихся надо всеми.
Мои провожатые разошлись стороны, как бы демонстрируя, что судят именно меня.
— Корней, сын Владимира — воеводы полабского. — Чуть запоздало ответил я.
— Воеводы? — ухватился за слово главный клоун этого цирка и посмотрел на сидящего у стола человека, который и вовсе пересел так, чтобы я его не видел.
— Да, мой отец был в походе с немецкими рыцарями в землях сарацинов, где и сгинул, а я на Русь пришел, — начал я свой рассказ, но был перебит.
— Так ты сирый и рода на Руси не имеешь? — как-то обрадованно спросил сидящий на большом стуле.
— А кто спрашивает меня, но сам не назвался? — горделиво приподнял я голову, догадываясь, что может сейчас произойти.
Если у меня нет рода, который встал бы на защиту, то можно и грабить.
— Я княжий тысяцкий, а тут еще и Лука — сотник городской стражи. Ты убил его людей, — с раздражением и усилением голоса сказал представитель власти.
— Убил я татей, а людей боярина Луки я не трогал, — негромко, но с нажимом сказал я.
Хотелось рассказать про Войсила, вовлечь его, не мог же он столько времени просто врать? Зачем? Но козырь придержал. Думается, что сотня лесного охотника, который и вовсе непростой человек, действительно может повлиять на ситуацию.
— Ты убил двух моих людей, Николу поранил, Евлампия — честного человека убил, значит, ты — тать, — проорал выбежавший Лука.
— Так это твои люди пришли меня грабить? Ты приказал им воровать у сироты? Так суд княжеский вершиться в Унже? — кричал и я по принципу — лучшая защита — это нападение.
Да и чего уже терять, понятно же, что не суд это, а судилище, фарс, исполнение, так сказать, протокола, который уже и подписан.
Как же здорово все перевернули. Теперь я и убийца, и самый злобный тать.
— Пострелял всех из самострела, тать и есть! — продолжал кричать Лука.
— Они пришли к моему скарбу с мечами, топорами и луком. Поговорить пришли? Али меду налить? Тысяцкий я виру прошу и суда честного. Ты спросил Николу? Спросил Шимору? Милу, что навела на меня посадил в поруб? — Остановиться в эмоциях было уже сложно.
Меня несло. Они что на лоха нарвались? Разведут деды средневековые сироту, заберут все. И что я отдам так просто? Путь казнят, или что там в приговоре? Но суть дела потребую донести до народа. Молва и так узнает, уверен, что «сарафанное радио» уже запустило эфир. Не я первый, кто с коррупцией столкнулся в этом городишке, это точно. Это же просто беспредел!
— Плетей дам, коли не успокоишься! — проорал тысяцкий и пристукнул по стулу.
Я замолчал. Позицию свою я высказал. Пусть думают, а придумают что — потребую рассказать о происшествии Войсилу.
— В яме посиди! Подумай! Виру дашь за убитых. Конями, оружием, двумя мешками перца, — подвел итог тысяцкий.
— Тысяцкий, а князь прознает, что подарки, кои я ему вез, ты за виру взял? Напиши ему грамоту, что кони, которые для князя на помет, ты так же забрал. И за что? Что татей я побил?! — уже выкрикивал я, когда меня взяли под руки сопровождающие и начали волочь из зала судилища.
*………..*……….*
Василий Шварнович слушал своего десятника, который докладывал о произошедшем с Корнеем и злился. Рано, рано все случилось! Тысяцкого и сотника городской стражи менять нужно, да так, чтобы великий князь как бы ни причем. Юрию Всеславовичу, по существу, все равно кто тысяцкий в Унже. А Войсил хочет город сделать центром сбора всех вестей. Да спокойно новиков науке ратной, да разным воинским премудростям учить.
Не дадут же спокойно, если не вырезать всю гниль в городе. Старый интриган хотел вначале вынудить к действиям Вышемира. Выбить его людей, которых уже двадцать шесть человек. А земли этого похотливого вдовца, что и жену свою извел, забрать себе или Божане отдать, вирой.
Извел Вышемир бабу свою, все ненасытный был, а та как понесет, так и выкидыш, только вот Юрия и родила — первенец. Один и выжил. А тот бил жену, да всю злобу на ней и на сыне вымещал, что Бог не дает детей. Вот и померла она неизвестно, толи от очередного выкидыша, толи от побоев.
Расчет был на то, чтобы Вошемир стал действовать и напал на поместье Божаны. А тут уже новый хозяин и, если он отпор не даст, то придет грозный родич и поразит всех, а вирой земли возьмет, да выбьет самых разбойных ратников городской сотни. Нужно было только проследить, чтобы Божана жива осталась. Корней? Да спаси его Христос, но так нужно, коли и убьют. Для дела нужно. Да и чего хоронить парня раньше, может и сам отобьётся или спасется. Ему же Войсил и в подмогу людей даст, от себя оторвет, уж больно крепкие и смышленые парни. Вот с ними, выдюжит, должен.
Сейчас же нужно его выручать. Это же надо — четырех уложил, одного ранил, а сам ни царапины. Странный парень. Войсил не знал слова «перспективный», но именно его бы он употребил.
Войсил дал распоряжение следить за парнем, и возле постоялого двора постоянно были его люди, но не успели помочь.
— Гаврила, почему не помогли татей убить? Твои люди были там? — расспрашивал сотник.
— Были, да не ведали, что он ночью пошел спать в свои сани. Ратники изготовились взять на стрелы всех, кто вышел бы из клети, — оправдывался десятник. — А оно вона как! Самострелом всех убил, да болты успел собрал.
— А стражники были? — спросил сотник.
— Были. Пришел десяток Лавра. Тоже искали болты, не нашли, хотели доказательства представить, да обвинить Корнея там еще среди воров был крестник Лавра. Честный человек десятник Лавр. Вот бы его сотником? — десятник вопросительно посмотрел на Войсила.
— Поглядим еще. Где сейчас Корней в порубе? — задумчиво спросил сотник дальней сторожи.
— Нет, в яме был, а сейчас повели его на суд к тысяцкому. Да там и Лука тоже, — быстро проговорил Гаврила, как будто сейчас поступит приказ.
Десятник умел складывать факты и понимал, что затеянное дело и все приготовления, в которые так хорошо ложился фактор юнца, летят под хвост.
— Лука… Вон виру за своих брать захочет, — еле слышно, скорее для себя, сказал Войсил. — Подымай сотню, пусть прячут ножи и будут около детинца. Пришли ко мне конно Еремея и Филипа. Я к тысяцкому поеду.
— Еремея? Кхе! Добре, — усмехнулся Гаврила.
Еремей был великаном. Его боялся даже тысяцкий. Этот молчун на спине быков носил, кожу руками рвал. Его топор половина ратников поднять не может. В дальней стороже такой воин вроде не нужен — примечательный, огромный, не спрячется. Казалось, что увалень, но он мало чем уступает другим ратником. Такого на десяток поставить, но не умеет Еремей командовать. Филипп, приятель Еремея, лучший мечник в городе, да и за его пределами далеко не последний. С ним не могут сравниться ни один ратник городской стражи. Вот этот управлять может и его десяток уже пятнадцать воинов насчитывает. А ведь молод еще — чуть больше двадцати лет. Скоро и до сотника дорастет.
*………..*……….*
— Куда волочите? — в зал, по которому меня тащили, влетел Войсил в сопровождении двух ратников.
Один был… Былинный богатырь Святогор. Оплывший культурист, тысяцкий, был юнцом прыщавым в сравнении с этим гигантом. Его движения были плавными и выверенными. Чувствовалась мощь. От другого, который был невысокого роста, шла аура чести и уверенности. Этого невысокого человека даже при взятии с поличным на месте преступления, я бы тотчас освободил. Честь, долг, достоинство и не показное — природное. И вот не знал его — чувствовал, что так и есть.
— Тащите на суд? Еще я с свое слово не сказал! Еремей помоги ратникам честным! — кинул через плечо Войсил и гордо зашагал в ту комнату, где происходило судилище.
— Здрав будь, Лазарь Иоанович и ты Лука, — с порога поприветствовал администрацию Унжи, сотник дальней сторожи.
— Спаси Христос и тебя, Василий Шварнович, — удивленно проблеял тысяцкий. Лука же только злобно зыркнул. — Ты пошто пришел?
— Так, поговорить, да честный суд послушать, — Войсил развел руками.
Во время разговора Войсила я, отделавшись от охранников, те просто отпустили, входил в помещение с гордо поднятой головой. Следом шел огроменный ратник, который прибыл с Войсилом. Наблюдать за выражением лиц тех, кто только что устраивал судилище, было истинным удовольствием. Тысяцкого покоробило, и он заелозил на своем троне, Лука же как-то попятился на пару метров и плюхнулся на лавку, не прекращая растерянно смотреть на большого, но молчаливого моего сопровождающего. Хитрый сотник дальней стражи удачно подобрал спутников, которые, наверняка, уже отметились подвигами и наступили на мозоли местной администрации.
— Так суд был уже, — неуверенно проблеял тясяцкий.
— А я послушаю, что решили, — напирал Войсил. — Корней Владимирович скажи свое слово.
Тысяцкий с городским сотником переглянулись.
— А я скажу то, что и на суде сказал. Коли в этом граде тати грабят люд честной, а стража среди тех татей обретается, да зовутся не христианским именем, а как ватажники, так те ратники и есть тати и бить их несчадно. А виру брать мне нужно за беспокойство мое и на том стою, и стоять буду. И вы свидетели тому, — я обратился к стоящим рядом ратникам, что сопровождали Войсила, а после и к стражникам, которые меня тащили — пусть морально терзаются.
Наступила пауза. Тысяцкий понурился и опустил глаза, Лука тяжело дышал. Войсил с одобрением, а молодой ратник с интересом, смотрели на меня, сокрушителя унжанского непотребства.
— Он людей моих убил, — процедил сквозь зубы Лука.
— А Затетеха уже поет, много интересного рассказала. Не нужно тебе, Лука, брать виру и мы виру брать не станем и на свадьбу приходите завтра, — продолжал говорить Войсил, не давая опомнится тысяцкому и Луке и вгоняя в оторопь уже меня.
— Иди, Корней с Еремеем и Филиппом, а я еще тут поговорю, — сказал Войсил.
Я в компании, как было не сложно догадаться Еремея и Филиппа, еще бы знать где кто, вышел на улицу.
— Кто ты? — спросил Филип, как только мы спустились с крыльца.
— Встретил Войсила и его сыновей в лесу, вот и прибился, — ответил я, набираясь терпения, чтобы рассказать свою легенду.
Оба ратника слушали с большим интересом, Филип, я все же выявил кто из них кто, все время рассматривал меня, как рентгеном просвечивал. История закончилась, и посыпались вопросы.
— А как там ратники у сарацинов, сильны ли? — спрашивал Ерема.
— Да могучее тебя я и не встречал нигде, — ответил я, веселясь.
— А оружие их крепче нашего? — это уже Филип.
Фанаты войны какие-то попались.
— Ну, бывает и добрая. Вот у меня сабля булатная крепкая, — сказал я и решил переменить тему. — А ответьте и мне теперь! Я волен, или меня снова в яму посадят?
— Не посадят. Войсил, если надо и весь город взять может, а он прилюдно взял тебя под защиту рода.
На улицу вышел Войсил и стражники. Василий Шварнович степенно, величаво пошел в нашу сторону, стражники же побежали к амбару. И уже через пару минут оттуда под уздцы вывели Орла и Араба, следом рыча на палке, как на поводке, вывели Шаха.
— Орел, Араб, Шах, — выкрикнул я.
Отдали все, но виру давать отказались, да и на том ладно. Это сейчас я подумал о вире для себя, как говориться: «аппетит приходит во время еды». Только что просто хотел жить, сейчас же уже хочется жить богато.
Оставались вопросы. Какую роль все же играет Войсил, он же сотник дальней стражи, он же Василий Шварнович, может еще кто? Прийти, все переиграть, когда уже прозвучал приговор. Судя по всему, даже готовый чуть ли ни на штурм детинца. Ну не из-за меня же, право дело. Я стал фигурой на доске? Или еще запасная пешка?
Странно, но вот вопросы о свадьбе ну никак не вызывали диссонанса. Ну и хорошо, а как иначе, договорились же?! Хочет сохранить земли племянницы в роду? Нормальное желание.
А мог ли Войсил просто забрать себе земли брата? Законы Руси не очень хорошо знаю, но если по лествичному праву, так и вовсе все ему должно перейти. Тогда почему практически неизвестному чужому человеку отдавать самое ценное — землю? Или это временно, пока не убьют? И что делать мне? Да, жить пока, просто жить и наслаждаться здоровым телом, которое до скрежета зубов хочется тренировать.
Так бывает, не знаю у меня или у всех, но при хорошем здоровье хочется себя еще и еще больше нагружать. Становишься как наркоман, для которого очередная физическая нагрузка за счастье. Пока только разминался, в обозе старался уйти в лес от глаз, чтобы устроить бой с тенью. Мне-то только теоритически рассказывали принципы единоборств. Нет, по молодости в той жизни занимался и видел мастеров, но с годами мышечная память притупилась. А тут в таком теле, да хотя бы, зная лоуткики да маваши с урокенами, да дыхательную гимнастику, да много чего, можно со временем замахнуться и на свой стиль единоборств.
Отличным бонусом еще шло то, что о пистолете, которым я укладывал татей, не было сказано ни слова. Если станет понято для местных, что это за такая игрушка у меня в руках, то ничего не останется, как прикрыться китайцами. Кто ж его ведает, что «енти китайцы зробити могуть»? Только не пугать, что монголы имеют такое оружие, а то разбегутся по лесам за пару лет до прихода врага.
Сани шли плохо. Солнышко, которое по весеннему начинало слегка пригревать подтопило снег, смешанный с конским навозом и грязью, и Орлу приходилось периодически дергать застревавшие полозья. Но все же доехали мы достаточно быстро. Это не на метро больше часа до работы добираться. Тут городишко меньше микрорайона в мегаполисе 21 века.
Усадьба, к которой мы подъехали, была не больше, чем постоялый двор, но разнилась существенно. Во-первых — чистота. Снег был убран, навоза так же не было видно. Только мощенные увесистыми обтесанными бревнами дорожки, самая большая из которых разветвлялась на две. Первая вела к крыльцу двухэтажного дома, вторая же вела в амбар, к которому можно было проехать и с другой стороны через вторые ворота. Видимо для того, чтобы и сани проехали. По чистому двору передвигаться было возможным только на телеге.
— Ну, чего развалился, как на лавке, давай иди в дом, — ворчливым тоном сказал Войсил, уже спешившийся и отдававший своего коня подбежавшему парню лет четырнадцать-пятнадцать. — Не волнуйся, Прошка хорошо обиходить и скотину, и пригляд за твоим добром будет. Ты в доме моем и на том мое слово!
Я вылез из саней, к Орлу подбежал еще один парень, но не взял того за поводья, и стал отвязывать Араба. Прошка гневно зыркнул на парня и, держа в одной руке уздцы коня Войсила, второй взял Араба, уводя коней в сторону Загона.
— Прошка! — прокричал я в след. — Доля овса и три доли сена.
— Добре, боярич, — Прошка развернулся и не выпуская поводья, поклонился.
— Вон оно как! Боярич. И мне так спину не гнет, видать из-за коней сразу и тебя зауважал! — сказал Войсил, почесывая бороду и глядя в след уходящему парню.
— Да, конь добры, а Прошка душу конскую чует, как ведун. Это не Корнею был поклон, а хозяину коня доброго, — сказал Филип, который так же спешился, но держался немного позади.
— А коли Корней десяток коней добрых приведет, так Прошка на меня лаяться будет, а спину гнуть — вон бояричу, — сказал Войсил и все, кроме меня засмеялись.
Ох уж этот средневековый юмор!
К крыльцу подошли практически все вместе, кроме самого хозяина, который степенно шел сзади, как будто выдерживая время. Еремей, Филип и вместе с ними я, остановились и ждали хозяина усадьбы.
Стало понятно, чего тянул время Войсил, он ждал, пока хозяйка приготовится достойно встретить хозяина. После того, как дверь дома открылась и на крыльцо вышли четыре женщины, и среди них была Божана. Самая статная, одетая в богатую шубу и с массивными украшениями на кожаной повязке вокруг головы поверх расписного платка, женщина спустилась с крыльца и подошла к Войсилу. Поклонилась и, взяв, серебряную чашу из рук одной из молодых женщин, с поклоном подала хозяину.
— Испей сбитня, батюшка Василий Шварнович! — сказала женщина.
Войсил выпил, перевернул кувшин, который оказался пустым и троекратно расцеловал женщину.
— По здорову ли Агафья Никитишна? Все ли дома добре, не хворает ли скотина, есть ли зерно и мясо? — как-то церемониально обратился к женщине Войсил.
— Все божьей помощью добре, — ответила женщина.
Прямо пароль и отзыв. Еще бы про славянский шкаф сказал. Столько церемониала между мужем и женой, а догадаться, что это жена сотника было бы не сложно.
Войсил взял под руку и повел на крыльцо. Супруги поднялись на крыльцо, но в дом не пошли, а развернулись как будто и вместе встречают гостей.
— Испей и ты, десятник Филип, — сказала женщина и дала протянутый ей кувшин подошедшему молодому десятнику.
Филип с поклоном взял кувшин, выпил и поблагодарил хозяйку. Такой же церемониал сложился с Еремеем. И получалось так, что хозяйка находилась выше, чем гости. Показывала свой статус, к мужу то спустилась при встрече. Вот стану боярином, на хрен все эти церемонии. Жену на руки и в койку. И вообще, я то думал, что Войсил сразу домой подался, а он только сейчас приехал, где-то гулялся. Или так должна жена встречать, даже если хозяин за солью к соседям сходил?
Подошла и моя очередь. Тут церемониал изменился.
— Испей с дороги и ты, Корней, сын Владимиров, — сказала хозяйка, но не подала мне кувшин.
Кувшин поднесла Божана. Спрятала глаза, спустилась на одну ступень со мной и поклонилась, но не низко. Перехватывая кувшин, я обнял ее руки своими. Образовалась пауза и Божана подняла глаза. И столько было в них… Нет, не было обожания и покорности. Она просила прощения, она просила быть, оставаться рядом, она просила защиты. Сердце стало биться чаще, а Божана стала громко и прерывисто дышать. Может мне все это и показалось, хотелось верить именно с то, что между нами есть она, магия чувств.
— Ну, буде, буде, — усмехнулся Войсил. — Повенчаетесь и все будет.
Наваждение прошло, я выпил сладкий, тягучий напиток, и так же показал, что кувшин пуст.
— Проходите в дом, — пригласил Войсил и взяв под руки жену первым вошел.
Дальше порог дома переступили Филип и Еремей.
Я же опять не знал, как быть. Нужно ли Божану вперед пропустить, или я должен идти первым. Подсказала сама Божана, которая, потупив взор, стояла и не шла в дом. Я выдохнул и вошел. У порога уже вытирали свои сапоги ратники, хозяев не было. Я последовал примеру Филипа и Еремея и прошел следом за ними.
— Ну, поснедаем и поговорим, — сказал Войсил, вернувшийся к нам уже раздетый и ухмыляющийся. — Пошли!
Следом за хозяином мы прошли в просторную комнату, которая была раза в два больше, чем место моего судилища. Две расписные оштукатуренные колоны поддерживали потолок в середине комнаты. У окна стоял длинный, метров в шесть-семь стол, вокруг которого приставлены массивные лавки. На таких лавках и спать можно — не полуторный размер, но близко к этому. Все перелезли через лавку на другой ее конец и встали, потом, как будто отрепетировали, одновременно сели. Запоздал только я, постоянно копируя каждое движение ратников.
Стол был пуст. И было непонятно! А в этом доме кормят? А то ну очень хочется! В животе забурчало. Сбитень у крыльца напомнил, что уже день ничего не ел. Этот напиток, хоть и был сытным, но утолить зверский голод не мог.
Войсил встал, и сразу же встали ратники, я замешкался и с опозданием в пару секунд тоже приподнялся. Что опять ритуалы.
— Отче наш иже еси… — начал молитву хозяин дома.
После которой все перекрестились и снова сели.
Сразу же принесли кувшины, от которых шли разные ароматы. Где ягодные, где явно было пиво. Принесли и кубки — всем серебряные, а хозяину дома с драгоценными камнями. Все это происходило в молчании. Пить никто не стал, и ратники смотрели на Войсила. Когда же принесли миски с каким-то бульоном — Войсил взял кубок и приподнялся.
— Выпью за свата своего Владимира, коий почил в рати с сарацинами на святой земле, — провозгласил хозяин и выпил залпом из кубка, вновь опрокинув его.
После этого церемониального тоста, за который я поблагодарил, ужин пошел на лад.
Меня много спрашивали, особенно Филип, который был фанатом войны и оружия. Рассказывал я про оружие монголов, арабское, даже сюрикены и нунчаки упоминались в моих рассказах. Слушали все с большим интересом, Войсил же практически не вмешивался в разговор, но было видно, что слушает внимательно, может и не столько его оружие интересует, сколько ловит на несоответствиях. Даже понимая это, я не мог молчать, когда спрашивали. Пытался выверять сказанное, но не уверен, что выходило безупречно.
— Железо тех ипонов плохенькое, сабля татарская перерубает его легко, — распылялся я.
Мы оживленно говорили, а блюда все прибывали и прибывали. Рыба жареная, караси в сметане, потом появилась большая кабанья ляжка, было и печеное мясо на углях и яйца, миски с орехами. Женщины за стол не садились, а только обслуживали, периодически появляясь из других комнат, чаще всего поменять кувшины.
Я заметил, что кувшинчики мне стараются поменять почаще, как бы задавая ритм. Подпоить, видимо, захотели. Мне и самому было интересно, как этот молодой организм будет реагировать на алкоголь. Когда-то на фестивалях я выиграл не одно и даже не десять соревнований, где такие же идиоты, как я соревновались в количестве выпитого, но сейчас старался, пусть и пить, но жирным закусывать. Лучше иметь возможность слегка прикинуться пьяненьким, чем таковым являться.
— Ну, Филипп Далевитович, здравия передай Анастасии и чадам своим, — в какой-то момент сказал сотник. Делая недвусмысленный намек. — И тебе Ермолай здоровья. Оно потребно нам будет.
Оба ратника встали со стола, низко поклонились и вышли из комнаты. Ну да, Войсил четко провел все границы субординации и знает же, как зовут жену десятника, и выказывает чуть меньше внимания Ермолаю, который простой ратник, как я понял из разговора.
— Шинора был у ворот, спрашивал тебя, Корней, — после небольшой паузы сказал Войсил.
— И что нужно этому прохвосту? — спросил я сотника.
— Вот, точно сказал — прохвост и есть. Шинора он и есть Шинора, — усмехнулся Войсил. — Увидел, что у тебя и кони добрые, узнал, шельмец, что я заступился, вот и будет себя предлагать во служение. Тут ты сам, но он и полезным быть может.
— Если придет, я его поспрашал бы, а там поглядим, — отреагировал я на слова хозяина дома, стараясь закончить эту тему.
Есть более важные вопросы. Но поднять их должен Войсил.
— Венчание послезавтра. Нужно одежду тебе подобрать, в церковь сходить. Я, прости мя Господи, сказал батюшке, что постился ты и причащался. Нету времени у нас, чтобы все каноны выдерживать. Но ты еще раз причастись, да когда исповедоваться будет, думай, что говоришь! — давал указания дядюшка Божаны, не оставляя шанса на отрицательный ответ.
— Так, Василий Шварнович, — ответил я, приподнявшись со стола и отвесив поклон.
— Будет! Я сказал, будет! Иначе и нельзя! Лука зело злой на тебя, его племянник Вышемир так же. А поместье Божаны граничит с его. Кабы какую пакость не учинили, — посерьезнев, говорил Войсил.
Вот и начался тот самый разговор, где не вокруг да около, а хотябы хоть как информативно. Меня женят, но и Лука и этот, пока мне неведомый Вышемир уже у меня во врагах. Потому и спешка со свадьбой, чтобы те имели меньше возможностей подготовится и что-то сделать. После венчания Божана уже моя, а там и дети возможны, которые и унаследуют все имущество, а Войсил за этим проследит.
— И что делать будет этот Вышемир? — задал я вопрос.
Вот так и не понимаю. Если у Войсила сила, почему какой-то десятник может угрожать интересам сотника? Неужели нет возможности приструнить этого товарища?
— Сам он ничего делать не станет, скорее всего, а вот какие тати, то да. Но ушкуйников еще нанять нужно, найти, а это время. Сам не пойдет. Если будет точно он, да пожжет усадьбу, то я так же его дом и землю пожгу, буду в праве- Войсил задумался. — И тысяцкого тогда убить нужно.
— Нужно брать их, когда они пойдут жечь усадьбу. Убить всех в бою. А большой ли его род? — начал размышлять я.
— Во, мудрый, отрок, — саркастически сказал Войсил. — Мал его род, только Лука да и пригрел. Если случись что, то можно забирать его земли.
— Одному мне не по силам. Нужны ратники, — сказал я, чем вызвал смех у хозяина дома.
— Это точно, что один ты не справишься! — вытирая слезы, проступившие от смеха, сказал Войсил.
Резонно, что один я не смогу никакие планы Войсила реализовать. Да и кому это поместье достанется? Но об этом позже.
— Один в поле не воин, — продекламировал я пословицу.
— То так. Филип со своим десятком и Еремей помогут, больше людей нельзя оставлять в усадьбе, испугается Вошемир, тогда и иное выдумает, подлое. Еще в поместье живут старые ратники, десятка два. Там калеки есть, но десяток взять на луки, или самострелы можно, старые, но дело воинское помнить должны, — перечислял сотник возможные силы «антивышемировской коалиции».
— Тысяцкий должен знать, что на усадьбу тати напали, что среди них и весь десяток Вышемира, но это уже мое дело, как сладить. А коли все сладится, что земля пойдет вирой за нападение, — я посмотрел пристально на сотника — вот очевидно, что подставляет.
Самое парадоксальное, мне хочется вот так подставиться.
— Дозволишь, сотник, с Божаной поговорить? — принял я окончание темы и заговорил о наболевшем.
— Зудит? В баньку хочешь? — рассмеялся Войсил.
— В баню хочу, после перехода и не мылся, да и в яме сидел, — сказал я, умолчав, что уж очень хочу, чтобы Божанка попарила.
— Добре, баня будет, а Божана, — Войсил взял паузу. — Что люди скажут? Да, не дева она уже, но скоро и венчание, вот там и… все там будет
— А как венчаться, кто хоть будет на свадьбе, что должен я делать, русских обычаев то и не знаю, — запаниковал сил я, но Войсил только отмахнулся.
Сам я и в той жизни не был женат, но знаю, что готовились люди к этому событию и полгода и больше. А тут — раз и свадьба!
Один мой хороший товарищ влюбился без памяти, решил жениться. Долго готовились к свадьбе, муторно. Пошли выбирать кольца — разругались, поссорились и разошлись. А деньги родители на свадьбу давали, так он и его «суженная» поженились в назначенный день, только на других, да еще и в том же загсе. Ничего, даже дружили семьями! Вот так и не знаешь, где найдешь, где потеряешь!