- Они воровали тоже?
- Никак нет... А все-таки... На всякий пожарный случай. - Он гладит Каштанку. Каштанка, играя, старается укусить ему палец. Федя смеется: - У, беззубая... У, животина... А с нашим братом, господин полковник, иначе нельзя. Учить нас надо. Малохольный мы, господин полковник, народ... Только о себе и мечтаем.
31 июля
Вреде и Иван Лукич помирились. Они больше не спорят: каждый думает, что он прав. Но Иван Лукич "шутильник", по выражению Феди. За обедом он говорит:
- Значит, ваше благородие, вы теперь спец?
- Я спец?.. По какой это части?
- По дамской.
Вреде краснеет.
- Что вы хотите этим сказать?
- А вот, Грушенька эта... В розовой кофте... Жанна д'Арк из Столбцов... "Узнаю коней ретивых..." Как сказал господин поэт, Александр Пушкин.
Вреде опускает глаза в тарелку. Мне жаль его. Я заметил: ему нравится Груша. Но он застенчив. Он не смеет к ней подойти. Он не знает, что и как ей сказать. Он барин... Может быть, она действительно кажется ему Жанной д'Арк?
Федя подает на подносе час. Поднос старинный, серебряный, с чернью. Его "покупил" в одном из "совхозов" покойный Каплюга. Иван Лукич продолжает:
- А вы бы конфеток ей поднесли, сладких, дворянских, от Абрикосова или Сиу. Или вот духов от Брокара... И вообразили бы, что она не мужичка, а вдруг княгиня или, по крайней мере, генеральская дочь...
- Аграфена Степановна? - щурит Федя единственный глаз. - Да если ее нарядить, так ведь она всех княгинь за пояс заткнет, так ведь она первой красавицей будет... Не девка, а настоящий бутон, господин поручик.
Аграфена Степановна... Груша... Я ее не люблю. Но делиться ею не буду ни с кем.
1 августа
Груша ночью прокралась ко мне. Она обнимает меня и шепчет:
- Слава богу, погубил ты их, проклятых бесов. Только боязно: вернутся обратно...
Да, вернутся обратно. Да, сожгут Столбцы и не оставят камня на камне. "Каратели" усмиряют повсюду. Уже киргизы хозяйничают под Духовщиной. Уже китайцы расстреливают в Можарах. Уже "работает" в Сычевке "Чека". Что делать?
- Возьми ты меня, Христа ради, с собою...
- Куда?
- Куда хочешь... В Москву.
Опять Москва. Опять ни тени смущения. Опять нерассуждающая уверенность в своих, - в моих - силах. Но вот лицо ее потемнело:
- А та... А барыня... Где живет?
- В Москве.
- В Москве...
Она плачет. Льются женские, обильные, слезы.
Мне скучно. Я говорю:
- Груша, а Вреде?
- Офицерик-то, баринок-то этот?.. Мало их, что ли? Липнут, точно мухи на мед. Для баловства они это, стоялые жеребцы...
Я знаю: она целиком со мною. Но что я могу? Ведь, может быть, завтра не будет Груши, не будет меня... Я целую ее. От нее пахнет сеном.
2 августа
Иван Лукич - фабричное производство. Таких, как он, Россия ежедневно штампует десятки. Но он не нашего штампа. Мы выросли в парниках, в тюрьме или в "вишневом саду". Для нас книга была откровением. Мы знали Ницше, но не умели отличить озимых от яровых; "спасали" народ, но судили о нем по московским "Ванькам"; "готовили" революцию, но брезгливо отворачивались от крови. Мы были барами, народолюбцами из дворян. Нас сменили новые люди. Они "мечтают" единственно о себе.
Вечер. Теплится восковая свеча. Иван Лукич ночует сегодня в палатке. Он зевает, потом говорит:
- Хутор куплю, заведу голландских коров, лен посею... И женюсь на богатой.
- Да ведь вас сперва на "сосиски"...
- Не беспокойтесь. Я их рыбье слово знаю... Почему я от них ушел? Очень просто. Мне все равно: Совнарком, Советы, Учредительное собрание или даже пусть черт собачий... Но я работать хочу. Понимаете, для себя хочу, а не для барских затей или для социализации дурацкой. Ну, а при коммуне разве это возможно? Зубри книжонки, пой "это будет последний..." да "товарищам" взятки давай. Вот когда мужик одолеет, то будет порядок. Мне нужен порядок: я за собственность. А где собственность, там должен быть и закон.
- А вы собственник?
- Нет. Но буду... Покойной ночи. Приятного сна.
Он тушит свечу и отворачивается к стене - к брезенту. Ему нужен порядок. Поэтому он "бандит". Он за собственность. Поэтому он был коммунистом... А Россия? Россия - "прикраса"... Не счастливее, не богаче ли я его?
3 августа
Я иду проселком, между полями. Еще не скошена рожь, еще алеют красные маки, и в янтарных колосьях прячутся синие звездочки, васильки. Полдень. Сладкой горечью пахнет полынь.
У Можар я сворачиваю на большую дорогу. На дороге знакомый хутор. Здесь живет "резидент", мой старый приятель, купец Илья Кораблев.
Пусто на огородах. Пусто в конюшне. Пусто на просторном чисто выметенном дворе. Только в пруду полощутся и брызжут водою утки. На заборе - десятилетний мальчишка. Он болтает голыми, черными от загара ногами.
- Здравствуй... Не узнаешь, что ли, Володька?
- Проходи.
Проходи... Я люблю детей, люблю и Володьку. Он всегда выбегал мне навстречу. Он рассказывал про свои мальчишеские дела. Про голавлей, про кукушкины гнезда, про крыс, про жеребую кобылу Феклушу. Но сегодня он мрачен. Он глядит исподлобья, волчонком.
- Тятька дома?
Он нахмурился и молчит.