Сергей Федорович вспомнил давнишнюю историю, решившую для него раз навсегда этот вопрос, и не нашел сказать ничего лучшего:
- Да вот так оно уж получилось!
Тетка, оказывается, кое-что знала. Она быстро сказала:
- Ведь это когда было! Сколько лет прошло! Другую какую-нибудь мог найти... Или нет?
- Нет, - сказал Апахалов, внимательно разглаживая пальцами скатерть.
- Вот оно! - с сокрушением тетка подняла палец кверху. - Это все наше упрямство.
- Очень может быть. Да ты, тетка, вот тоже замуж не собралась.
Она пренебрежительно отмахнулась:
- Замуж! Я, птичка моя, в приют с восемнадцати лет воспитательницей поступила. И в како-ой! Фабричный. Благотворительный. В Кораблевской слободке! Молебен отслужили, сунули мне на руки шестьдесят семь птичек этих, сироток. Одному седьмой годок, другому пятнадцатый. Которые еще в куклы играют, которые уже водку пить научились, и все разутые и есть хотят, а смета у приюта - кто сколько пожертвует... Где мне тут с мужем-то возиться было, что ты! Я как в этот омут попала, так и на всю жизнь.
Она потянулась к самовару наливать ему четвертую чашку.
Апахалов перехватил ее руку, чувствуя, что и так распарился как в бане.
- Ну так чего тебе дать?.. Ты ведь небось куришь? Приучился?
- Да нет, доктора не велят.
- Наверное, покуриваешь потихоньку! И очень плохо. Привыкнешь - потом не отстанешь... Ну, если напился, карточки надо посмотреть. Ты ведь у меня не видал многих.
Тетка зажгла свет в маленькой комнатке, где стояла ее плоская койка, покрытая чистым тканьевым одеялом.
Стена пестрела старыми фотографиями.
- Вот это тетя Вера. Помнишь? Ну, Лукашкова. Муж ее - высокий, здоровый такой, студенческие песни пел басом, его при царе в Сибирь сослали за беспорядки... А вот этого не узнаешь?
Апахалов нагнулся, вглядываясь. Желтые фигуры людей, очертания деревьев и дощатого забора еще выступали из общего желтого тона карточки. На лавочке у забора сидела старушка в черном платке. Вокруг нее стояли и сидели усатые мужчины в пиджаках и косоворотках и женщины в длинных юбках, с короткими кофточками, подпоясанными широкими поясами. Два мальчика и неясная, смазавшаяся тень от собаки были на переднем плане.
- Это ты сам и есть.
- Хорош, - сказал Апахалов. - Только который же, собственно, я? В мятых штанах или этот, что арбуз лопает?
- Конечно, арбуз, - засмеялась тетка, - сразу догадаться можно. Все сели сниматься как люди, а ему хоть по-глупому, да по-своему надо: вот в арбуз по уши впился. Одна корка и получилась. Безобразник.
Апахалов, усмехаясь, рассматривал бледную тень худенького, стриженого мальчика, кусающего ломоть арбуза, потом женщину, стоявшую позади, и, запнувшись, спросил:
- А это позади стоит... мама? - И у самого что-то отозвалось внутри, до того странно было все: пятидесятилетний человек, придерживая на грузном плече одеяло, вдруг выговорил нечаянно, наверное впервые за сорок лет: "мама"...
- Спасибо, хоть мать узнал все-таки, - сказала тетка и вздохнула очень коротко.
Как все люди, много имеющие дела с малышами, она не была склонна к сентиментальности.
- Это не та Соня, которая мне к празднику открытки пишет? - Апахалов разглядывал карточку девочки лет двенадцати, с гребенкой в волосах.
- Где? - удивилась тетка и, посмотрев, махнула рукой. - Ну что ты! Это же моя Клава... Севрукова Клава. Она тебе ровесница. Надо тебя к ней сводить.
Апахалову послышался заглушенный тонкий смех из-за занавески в столовой.
Тетка, не оборачиваясь, позвала:
- Соня!.. Не спишь?
За занавеской была тишина.
- Ну, не притворяться у меня! - строго приказала тетка.
За занавеской послышалось задушенное повизгиванье долго сдерживаемого смеха, и детский голосок пропищал:
- Сплю-у-у!..
Тетка усмехнулась, очень довольная своей проницательностью.
- Как ты смеешь не спать, чертенок?
- А кто к нам приехал? - необыкновенно бойко протараторил голос из-за занавески.
- Ну ладно, покажись, поздоровайся. Сережа к нам приехал.
Занавеска заколыхалась волнами, и в разрез высунулась раскрасневшаяся со сна худенькая, востроносая девочка лет десяти. Она с любопытством обежала глазами Апахалова, потом всю комнату и накрытый стол и вдруг с размаху поклонилась, отчаянно мотнув встрепанной головой:
- С добрым утром!
- Петрушка! - Тетка угрожающе постучала костлявым пальцем по столу. Не петрушничай!
- Вы, значит, наши поздравления получили? Ну хорошо! - Девочка кивнула. - Тетя Паша, я тоже хочу чай со всеми вместе пить.
Тетка досадливо крякнула, налила полчашки и сердито спросила:
- Ну, с чем хочешь пить, безобразница?
Соня, поеживаясь от удовольствия, два раза снова обежала глазами все стоявшее на столе и, безошибочно определив, что будет самое смешное спросить ночью, попросила солененьких грибочков.
- Вот я сейчас одеяло тебе подниму да таких грибков тебе нащелкаю! сказала тетка, с сердцем зачерпывая и шлепая на блюдечко полную деревянную ложку соленых рыжиков.
Девочка, смеясь, поела грибы, причмокивая, высосала рассол и попросила разрешения не пить чаю.
- Ну, хватит фокусов! - уже без крику, от которого делалось только веселей, а спокойно, но так, что приходилось слушаться, объявила тетка. Спать, без разговоров! И тебе спать! Всем спать.
Тетка сама потушила лампу, и уложенный на диван Апахалов слушал в темноте, как тикают ходики. На столе самовар спросонья время от времени начинал потихоньку бурчать. За окном уже не было шума дождя, и только журчала по земле стекающая вода и капало с мокрых деревьев. Постепенно в темноте проступали неясные квадраты нижних окошечек. Дверь в кухню была открыта, и оттуда волной шло тепло и пахло березовыми вениками.