Арбузов, отдохнув после долгого и трудного перехода (спал беспробудно десять часов), переоделся в новую форму и вышел из флигеля. Стоял тихий и теплый солнечный день. Маленький порт Де-Кастри был весь на виду. На просторной прибрежной площади ютились несколько жилых домиков, два длинных барака казарменного типа, большой приземистый склад, от которого широкими крыльями отходили навесы, прикрывая от дождей в беспорядке наваленные ящики, бочки, колеса, канаты, оконные рамы, тес. В небольшом отдалении возвышался еще один навес, отведенный под крохотную судоремонтную мастерскую. Под ним около старенького баркаса копошились мастеровые люди. Там дружно стучали топоры и молотки, разнозвучно визжали пилы, рубанки, фуганки. К складу и от него гуськом шли служивые: от берега — с тяжелыми мешками, к берегу — налегке, с пустыми «седелками» на спине.
Сама гавань Арбузову показалась довольно-таки просторной. В полутора кабельтовых от берега, насколько, видимо, позволяла глубина воды, стояли фрегат «Палла-ла», корвет «Оливуца», транспорты «Князь Меншиков», «Двина», «Иртыш» и «Байкал», паровая шхуна «Восток». А там, в стороне, что за суденышко? Уж очень знакомым оно показалось Арбузову. Он напряг зрение и прочитал название — «Аргунь». Это ему говорило о многом. Значит, псе правильно — Амур судоходен и в устье. Он впадает в Татарский залив, а может, даже и пролив. Здорово! Впол-
не возможно, что военный губернатор прибыл в Де-кастри раньше отряда.
Арбузов свернул за угол флигеля и в двадцати саженях увидел группу людей, среди которых был Муравьев. Военный губернатор стоял в окружении морских офицеров и штатских лиц. Рассмотрев в группе вице-адмирала, Александр Павлович остановился в нерешительности. Ему полагалось доложить по всей форме, что вверенный отряд прошел путь от озера Кизи до порта Де-Кастри благополучно, проявив мужество и стойкость. Однако удобно ли это делать сейчас, в присутствии штатских. Не покажется ли такой доклад не к месту? Но на размышления времени не было. Из неловкого положения вывел его Муравьев. Первым заметив Арбузова, он что-то сказал собеседникам и те повернули головы в сторону приближавшгося капитана 1 ранга.
— Рад вас видеть в добром здравии, Александр Павлович! — подал голос Муравьев, сняв с Арбузова нерешительность и напряжение. — Составьте участие в нашей беседе.
Александр Павлович степенно поднес руку к козырьку, представился. Ему приятно повезло. Около Муравьева стояли люди, которых Арбузов никогда не видел в глаза, но чьи славные имена не однажды слышал. Скажи Александру Павловичу кто об этом раньше, он не поверил бы, что в маленьком порту Де-Кастри, отдаленном от центра России на большие тысячи верст, увидит сразу столько известных на всю страну людей. Муравьев поочередно познакомил Арбузова со всеми.
Не трудно было догадаться, что плотный с отвисшими усами вице-адмирал есть ни кто иной, как сам командующий дальневосточной эскадрой Евфимий Васильевич Путятин. В человеке богатырского телосложения в черном одеянии, с седой до синевы бородой Александр Павлович без знакомства признал бы архиепископа Иннокентия. О неугомонном путешественнике, ученом-этнографе не однажды рассказывал ему тот же Муравьев. Сорокалетнего, склонного к полноте мужчину, со вкусом облаченного в штатское платье, с мягкими чертами лица доброго и покладистого человека, военный губернатор представил, умышленно не называя фамилии:
— Иван Александрович, — начальник Департамента внешней торговли, коллежский ассесор. Вместе с господином Путятиным прибыл на фрегате «Паллада», участвовал
в роли секретаря в важной дипломатической миссии. Бы.: в Японии, Китае, на Филиппинах…
Арбузов в знак удовлетворения кивнул.
— Он же, — дополнил Муравьев, — автор романа «Обыкновенная история».
— Господин Гончаров! — изумился Арбузов. Он хорошо помнил, как в 1849 году трудно было достать номера журнала «Современник», в котором напечатали «Обыкновенную историю». Люди светского общества собирались в кружки и читали роман вслух.
Александр Павлович, впервые видевший рядом с собой «живого» писателя, сочинение которого так восторженно воспринял свет России, горячо и долго тряс ему ру-ку.
— Ас Геннадием Ивановичем Невельским, — Муравьев легким кивком показал на капитана 1 ранга с темными бровями и густыми усами, — вы, Александр Павлович, также заочно знакомы. Как морякам вам есть что сказать друг другу.
«Так вот ты какой, Невельской!» — Арбузов пожал крепкую шершавую руку «амурскому фанатику», о дерзновенных делах и твердости характера которого много слыхал от разных лиц.
Прерванный с появлением Александра Павловича разговор возобновился.
— Я успел посмотреть устье Амура, — сказал вице-адмирал Путятин и интригующе замолчал. — Если изволите, господа, знать мое мнение об этой реке, — пожалуйста, — готов честно высказать его где угодно. — Дождавшись полного внимания, он медленно продолжил — К сожалению, господа, не могу разделить с вами восторга. Амур — мелкая река, его устье — грязная лужа. Пароход «Аргунь», как слышал, по Амуру прошел. Плоты в расчет брать не будем — им глубина не нужна. Однако и их без судна сплавлять нельзя. «Аргунь» пароход маленький. Что же касается фрегата, он будет считать мели. И как бы вы горячо ни возражали, я убежден, что эта сибирская река — не Волга. Мне жаль, господа, ваши усилия, но поверьте — Амур бесперспективен…
Арбузов заметил, с каким недовольством выслушали адмирала Муравьев и Невельской.
Что ж, в порядке дискуссии годится и ваше, Евфи-мий Васильевич, мнение, — сдержанно отозвался военный губернатор. — К моему огорчению, вы не одиноки. Однако
не будем мешать общей интересной беседе. Давайте поговорим тет-а-тет.
— С удовольствием.
Муравьев и Путятин отделились от группы и не спеша пошли вдоль берега. Арбузов остался на месте.
— На чем, господа, я остановился? — спросил Гончаров, поспешив направить мысли собеседников по другому руслу. — Ах да, на Японии. — И он повел неторопливый рассказ о дипломатическом вояже фрегата «Паллада».
Арбузову любопытным показался факт встречи в Японии русских дипломатов с американцами. Александр Павлович знал о происках и недозволенных приемах на Дальнем Востоке англичан, но чтобы так уверенно и нагло вели себя американцы, слышал впервые. Однако перед ним стоял живой свидетель, который сам видел янки на островной земле, разговаривал с ними и японцами…
Американский коммодор Мэтью Перри был смел и нагл. Он прибыл в Японию на фрегате «Сусквеханна» в сопровождении других военных кораблей летом 1853 года. Суда дипломатической миссии зашли в Токийский залив и бросили якоря в порту Урага. Коммодор Перри имел неограниченные полномочия конгресса Соединенных Штатов на «открытие» портов в Японии.
— Как мы понимаем, — говорил Гончаров, — Соединенным Штатам, помимо рынка, нужны японские порты, которые являли бы собой промежуточные станции на пути к востоку Азии. Американцы страшатся конкуренции, посему спешат распространить свое влияние и оттеснить от Японии другие страны. Их дипломаты смотрят далеко вперед…
Коммодор Перри предъявил японским властям свои полномочия и письмо президента Соединенных Штатов Фильмора. В нем содержалось предложение заключить договор о взаимовыгодной торговле и об открытии некоторых японских портов для американских кораблей. Властный посланец конгресса Соединенных Штатов, оставляя письмо, заявил, что он отправится с эскадрой в Китай, но через полгода вернется в Японию за обязательно положительным ответом.
— Всякие ультиматумы, насилие возбуждают умы и порождают у людей протест, — прогудел архиепископ Иннокентий.
— Совершенно верно, — согласился Гончаров. — Так было и в Японии. Большинство феодалов высказалось за
оказание американцам военного сопротивления и кое-где начали возводить береговые укрепления. Однако правительству было ясно, что феодальная Япония с ее весьма слабой армией и старым вооружением не сможет противостоять натиску янки.
— И что же? — поинтересовался Арбузов.
— Все произошло так, как пожелали американцы, — ответил Гончаров. — Перри вернулся из Китая за ответом. Японское правительство пошло на переговоры. Они состоялись в Иокогаме и завершились подписанием договора. Американцы получили право захода в порты Хакодате и Симодо. Это произошло в марте сего, 1854, года.
— Что же получается? — проговорил Невельской. — Мы пытаемся установить с японцами дружеские отношения, а в это время у нас на глазах нахально янки диктуют им свою волю.
Слова Невельского прозвучали упреком участникам дипломатической миссии в островную страну. Гончаров пожал плечами, не сумев возразить.
— Но ведь Америка вон как далека от Японии! — недовольно продолжал Невельской. — Кому, как не нам, устанавливать с японцами добрые соседские отношения? Янки действуют энергично. У них свои далеко идущие намерения. Вот посмотрите, американцы по-хозяйки укрепятся на японских островах и нам же, России, будут показывать акульи зубы…
— Время покажет, — неопределенно ответил Гончаров. Что-либо более утешительное он сказать не сумел.
Помолчали, думая каждый о своем.
— А вас, высокопреосвященство, какая нужда привела сюда? — полюбопытствовал Арбузов, обращаясь к архиепископу.
— Чадо у меня тут, Гавриил, пребывает, — отозвался отец Иннокентий.
— Каково его занятие?
— Оный пожелал пойти по моим стопам. В Иркутске окончил духовную семинарию. Ноне служит священником и Амурской экспедиции. — И уже обращаясь к Невельскому, архиепископ пожелал при всех услышать мнение начальника о родном сыне — На Гавриила-то у тебя нет нареканий?
— Что вы, что вы, ваше высокопреосвященство! — горячо ответил Невельской. — Мы предовольны его отменным служением, превосходным воспитанием. Человек он
особой нравственности, не чуждается никаких полезных занятий.
— Ну и слава Богу, — смиренно произнес отец Иннокентий, чтобы на том и закончить разговор о своем сыне.
Арбузов легко взял Невельского под локоть и увлек в сторону. Ему не терпелось поговорить с этим удивительным человеком один на один.
Геннадий Иванович заболел Дальним Востоком с юношеских лет. Будучи еще в Морском корпусе, гардемарин Невельской увлеченно изучал карту тихоокеанского побережья, перечитывал всю литературу о мореплавателях, исследовавших берега восточных и северо-восточных лиманов. Он по тем же, тогда далеко не совершенным, картам с карандашом в руке проследил за трудными и длинными рейсами известных миру путешественников — российских моряков и ученых Степана Петровича Крашенинникова, Витуса Беринга и Алексея Ильича Чирикова, Ивана Федоровича Крузенштерна, англичан Джеймса Кука и Чарльза Кларка, француза Жана Франсуа де Гало Лаперуза. Молодой моряк восхищался мировыми открытиями путешественников и в то же время верил, что морские исследования продолжат их последователи, такие же смелые и мужественные люди с пытливым умом и дерзновенными замыслами. Они избороздят Тихий океан вдоль и поперек, досконально изучат его побережья и на белых пятнах географических карт сделают существенные пометки. Дальний Восток воспалял юношеский ум, развивал фантазию, воображение, манил своей суровой и дикой первозданной природой, экзотикой и романтикой необжитого края.
Гардемарин Российского Морского корпуса Невельской уже тогда знал, что море морю рознь. Балтийское (дворовое) и Черное (лечебное) его не влекли. Они исхожены и исследованы, как и сама Европа. Не привлекало юношу и арктическое плавание. По его тогдашнему мнению, в северных морских водоемах человек долго еще не найдет себе полезного применения.
Невельской мечтал попасть на Тихий (он же Восточный и Великий) океан. Его мечта осуществилась через много лет после окончания Российского Морского корпуса,
который возглавлял тогда известный мореплаватель Иван Федорович Крузенштерн. Мичман Невельской ходил по Балтийскому морю десять лет, с 1836 по 1846 год, служил лейтенантом под флагом малолетнего великого князя Константина на фрегате «Белона» и корабле «Ингерман-ланд». Ясное дело, что мальчишка-несмышленныш из цар-ской семьи был только обозначен на корабле флагманским флагом. Фактически же эскадрой «его высочества» командовал мореплаватель и ученый контр-адмирал Федор Петрович Литке. Почти семь лет из десяти Невельской был вахтенным офицером корабля «его высочества». Он добросовестно обучал мальчика из царского двора искусству мореплавания, сам углубляясь в науки мореходства. Плавал в основном у берегов Европы. Был с ним в Северном, Белом, Баренцевом, Средиземном морях и, естественно, выходил в Атлантику. В 1846 году Невельского по его просьбе перевели на транспорт «Байкал». А через два года капитан-лейтенанту поручили самостоятельное кругосветное плавание. В августе 1848 года он повел транспорт с грузом для Российско-американской компании в Камчатку. Держа связь с новым губернатором Восточной Сибири, откровенно надеясь на его содействие в исследовании сахалинских берегов и Амурского лимана, Геннадий Иванович с волнением готовился к необычной работе. Окрыленный последним обещанием Муравьева в поддержке и посильной помощи, капитан-лейтенант провел «Байкал» до Камчатки в рекордно короткий срок — за восемь месяцев и двадцать три дня. Сдав чин по чину груз, Невельской в конце мая 1849 года принял волевое решение. Не дождавшись официальных полномочий (а таковая бумага по ходатайству Николая Николаевича была выслана из Санкт-Петербурга), капитан-леитенант направил «Байкал» из Петропавловска к Сахалину. Через три месяца с небольшим, 1 сентября, в Аяне Геннадий Иванович восторженно доложил возвращавшемуся с Камчатки Муравьеву об удачном исследовании сахалинского побережья и Амурского лимана. Рукописные карты подтверждали полезность кропотливого труда экипажа «Байкал». Моряки практически доказали, что между Охотским морем и Татарским бассейном есть пролив, а в устье Амура можно заводить корабли. Так родилось новое Отечественное открытие.
Дальнейшие события развернулись в столице, куда вслед за бумагами отправились Муравьев и капитан 2 ран-
га Невельской (очередной чин он получил за «благополучную доставку грузов в порт Петропавловск»).
Письменный рапорт командира транспорта «Байкал» о результатах исследования Сахалина и Амурского лимана вызвал в Санкт-Петербурге веселое оживление:
— Российский морской офицер сделал мировое открытие! Ха-ха-ха!
— Досужая выдумка наивного мечтателя!
— Бред, болезненная фантазия сумасшедшего, пожелавшего поставить свое имя в ряд прославленных исследователей…
А если к документам Невельского отнестись всерьез? бумаги с Дальнего Востока с фактическими выкладками и рукописными картами Амурского лимана, Татарского пролива и острова Сахалина обошли многие кабинеты различных министерств и ведомств. Русский морской офицер уверенно заявлял, что Лаперуз и Браутон, в разное время огибавшие Сахалин, ошибочно принимали его за полуостров, что Амур впадает в Татарский пролив. Окажись Невельской прав, и приоритет морского открытия будет принадлежать России. Шуточное ли дело!
О новоявленном исследователе доложили государю. Подумав, Николай I велел созвать Особый комитет по амурскому вопросу, а возглавить его поручил доверенному лицу, ведавшему политикой страны, государственному канцлеру Карлу Вельгельмовичу Нессельроде.
Министр «нерусских дел», горбоносый карлик на кривых хилых ногах, подобрал в комитет тупых и консервативных сановников-единомышленников. Кто-то из них вспомнил, что несколько лет назад об исследовании устья Амура были доставлены в Санкт-Петербург бумаги. Покопались в архивах, нашли. Они гласили о том, что в 1846 году, выполняя задание Главного морского штаба, поручик корпуса флотских штурманов Александр Михайлович Гаврилов на бриге Российско-американской компании «Константин» вошел из Охотского моря в Татарский залив, побывал в устье Амура. Каких-либо уверенных выводов после исследования Амурского лимана офицер не сделал. Он был скован инструкциями тех же высоких сановников и самовольно продолжить исследование не рискнул. Поручик сетовал на короткий срок, отведенный ему на путешествие, и просил повторить эксперимент. О результатах экспедиции Гаврилова сообщил в столицу председатель Главного правления Российско-американской
компании адмирал Фердинанд Петрович Врангель. Письмо адмирала показали царю. Николай I изволил повелевать: «Дело о реке Амур считать конченным и всю переписку об этом хранить в тайне».
И вот, спустя четыре года, Нессельроде с пристрастием ухватился за старые бумаги.
— Пустил поручик Гаврилов казенные деньги на ветер, — недовольно высказался политический пигмей. — Теперь другой офицер их транжирит в ущерб политике.
Узнав от самого же Невельского, что капитан увел «Байкал» от Камчатки к Сахалину, не имея на рука^ столичной бумаги с официальным на то разрешением, Карл Вильгельмович покраснел:
— Самовольник! Как посмел так поступить? Наказать ослушника!
С Нессельроде и его клевретами воевать Невельскому было трудно.
— Предать якобинца за самовольство суду военного трибунала! — вторил канцлеру вешатель декабристов военный министр А. И. Чернышев.
И даже припертые к стене убедительными фактами и обоснованными доказательствами, что Сахалин остров, а Амур судоходен, Нессельроде и его компания не сдавались. Постигнуть закулисную тайну их конъюнктур сторонникам Невельского, казалось, непостижимо. Карл Вильгельмович с пеной на губах утверждал, что Амур дорого обойдется русскому государству. Англия возмутится действиями России. Она заставит Китай объявить претензии на Амур и Приморье. Соединенные Штаты примкнут к антирусской коалиции — их мечта хозяйничать на Тихом океане. И канцлер сделал вывод: «Необходимо ради благосклонности морских держав пресечь честолюбивых офицеров, рвущихся нанести свое имя на карту».
Особый комитет нашел действия Невельского по исследованию Сахалина и Амурского лимана «считать в высшей степени дерзкими, мои должны повлечь за собой строжайшее наказание виновного». Военный министр А. И. Чернышев предложил разжаловать капитана 2 ранга Невельского в матросы. Он так и сказал: «Надеть на самовольна серую куртку!»
Вот уж воистину верно евангельское выражение: «Несть пророка в отечестве своем».
Всплеснул руками Карл Вильгельмович, когда узнал, что военный губернатор Восточной Сибири стоит за про-
должение работ в Амурском лимане. Вот чего не ожидал, того не ожидал Нессельроде. Муравьев одобряет действия Невельского и даже больше: настоятельно просит разрешения и средств, чтобы снарядить и отправить по Амуру многолюдную экспедицию, которую намерен возглавить сам. Военный губернатор печется о будущем Дальнего Востока. А мы тут разве тупоголовые, дегенераты? Вот бумага Муравьева. Он намерен ее показать самому государю! Нессельроде прочитал рапорт вторично: «России, натурально, если не владеть всею Восточной Азией, то уж непременно господствовать на всем побережье Восточного океана. Мы допустили вторгнуться сюда Англию, которая из своего маленького острова предписывает законы во все части света. Законы же английские не имеют целью благосостояния человечества, а пишутся они в удовлетворение лишь коммерческих интересов Великобритании, нарушая спокойствие других народов… Овладеть Камчаткой, Сахалином, отрезать Россию от Восточного океана — вот, полагаю, ближайшая цель Англии».
— Безумец! Бездумный реформатор! — вскричал Карл Вильгельмович и заходил по своему просторному кабинету. — Мысли Муравьева о Дальнем Востоке так же нелепы, как и предложение об отмене в стране крепостного права. Этот прожектер не разбирается в большой политике. Зачем нам нужен необжитый и дикий край? Так он поссорит Россию с великими державами! — Негодованию Нессельроде не было предела. — Дался графу этот Амур! Ну, допустим, он окажется судоходным. Что, куда, зачем мы будем сплавлять по таежной реке? Только укажем путь государственным преступникам, каторжникам, которые убегут из мест ссылки к океану, а там сядут на иностранные суда и — поминай как звали молодых отпрысков Трубецких, Якушкиных, Волконских. Улизнут из Сибири Пет-рашевские и иже с ними…
Однако не таков был военный губернатор Восточной Сибири, чтобы без боя сдать свои позиции. Категорическое возражение Нессельроде и его приверженцев он назвал палками, которые вставляют в колеса.
Россия, наверное, не была бы Россией, если бы в ней не жили люди мыслящие, мужественные, горячо любящие свою Отчизну и не жалеющие силы ради ее прогресса. Муравьев в амурском вопросе занял принципиальную позицию. Его поддержали начальник Главного морского штаба светлейший князь А. С. Меншиков и новый министр
ннутренних дел Л. А. Перовский. Они обошли по-солдафонски ретивого военного министра Чернышева и во всем потакавшего ему Нессельроде, попросили у царя аудиенцию и раскрыли перед ним отрадную картину Дальнего Востока в будущем, благодаря отечественному открытию. Один из них сказал, что исследование Приамурья и Приморья несет невиданный прогресс и решает два гло^ бальных вопроса — пограничный и морской, — которые, есть надежда, возвысят Россию и в политическом отношении. Другой, назвав Амур артерией, связывающей с океаном Восточную Сибирь, напомнил, что Петр Великий назвал ключевыми три реки, которые «закрывают границы России»: Нева, Дон, Амур. И Николай I изрек:
— Я нахожу поступок господина Невельского молодецким, благородным и патриотическим.
Узнав, что Особый комитет принял решение не в пользу исследователя, царь распорядился:
— Комитету собраться вновь под председательством наследника, великого князя Александра Николаевича. Господину Невельскому. присвоить звание капитана 1 ранга и пожаловать орден святого Владимира 4-й степени.
А когда речь зашла о закрытии (по настоянию Нессельроде) только что обозначенного первого военного поста на Дальнем Востоке, Николай I обронил фразу, которой суждено было стать крылатой: «Где раз поднят русский флаг, он уже спускаться не должен».
Особый комитет, заседая вторично, квалифицировал действия офицера императорского Российского флота Невельского по амурскому вопросу правомерными. Он постановил: «Создать экспедицию по дальнейшему исследованию Восточного побережья и назвать ее Амурской. Начальником ее во всех отношениях назначить чиновника по особым поручениям капитана 1 ранга Г. И. Невельского. Действия и руководство экспедицией должно осуществляться под главным начальством военного губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева».
Так Геннадий Иванович, не успев облачиться в форму капитана 2 ранга, получил очередное звание, стал начальником Амурской экспедиции, рассчитанной на длительное иремя. Потом было еще немало трудностей, мешавших нормальной работе в отдаленном крае. Экспедиции не хватало денежных средств, с перебоями доставляли в Приморье продовольствие. Люди, трудясь в суровых климатических условиях, не имели поначалу добротного жилья, теплой одежды, нередко были без запасов еды и медикаментов, по полгода и более не получали почту. Лютые холода и изнуряющие болезни унесли много жизней. Не обошла беда и семью Невельского. Он в Петровском зимовье похоронил маленькую дочь…
Арбузов, слушая собеседника, не переставал удивляться его стойкости и мужеству. «Да, обеднела бы Россия, — думал Александр Павлович, — если бы не рожала таких сыновей, как Невельской, Муравьев и им подобных».
В порту Де-Кастри еще никто не знал, что три месяца назад Англия и Франция объявили войну России, что враг уже обстреливает Кронштадт, а основная армада его судов направлена к Крыму, что шестнадцать тысяч черноморских моряков, потопив свои корабли, скоро будут драться насмерть в севастопольских бастионах, поджидая подхода полевой русской армии.
— Сейчас очень важно, чтобы никто из иностранцев не узнал о наших открытиях на Дальнем Востоке, — обес-пошенно говорил Невельской. — Несмотря на завидную предприимчивость в области коммерческой, англосаксы ны отстают по географическим исследованиям. Они по-иаетоящему не представляют, как выглядят наши восточные берега, по-прежнему преклоняются перед устаревшими открытиями мореплавателей Лаперуза и Браутона. Им пока неведомо, что Сахалин остров, об Амуре у них вообще смутное представление. А это значит, что, в случае войны, мы на Востоке окажемся в выгодном стратегическом положении. В Татарском проливе наши корабли будут для них недосягаемы. Кстати, он освобождается ото льда обычно в начале мая. Скажем, враг перекроет пролив Лаперуза, ошибочно считая, что из Де-Кастри у нас водным путем нет другого выхода, и будет ждать нашего появления только там. А мы спокойненько выйдем из Татарского пролива в Охотское море, обогнем Сахалин и неожиданно обрушимся на неприятеля с тыла. Как?
Слушая Невельского, Арбузов недоверчиво качал голодай. Ему еще до конца не верилось, что из залива Де-Кастри можно беспрепятственно пройти кораблям в Охотское море. Но Геннадий Иванович изучил эти места досконально и в своих суждениях был уверен.
— Столкновение России с Англией и Францией, — говорил Невельской, — как видно, неизбежно. Но война, Александр Павлович, дело приходящее и уходящее. Вы-
страдает ее Россия. А давайте взглянем на Амур и Татарский пролив глазами мирных людей. Вот вы сделали сплав по реке. Сколько народу, груза доставила вода! А попробуйте этот путь пройти через тайгу пешим ходом. С великими муками, сказываете, преодолели по суше двадцать пять верст. Словом, в устье Амура надо строить порт.
— Так ведь твердой уверенности, что можно по реке пройти до конца, еще нет, — возразил Арбузов.
— Ваша «Аргунь» пришла сюда из Амура. А паровая шхуна «Восток» пойдет с господином Муравьевым в Аян, — не обращая внимания на сомнения собеседника, продолжил Невельской. — Если идти прежним путем, через пролив Лаперуза, то это грубо одна тысяча двести миль. Но шхуна «Восток» теперь пойдет вдоль Сахалина не на юг, а на север. Отсюда до Аяна через Охотское море не более четырехсот пятидесяти миль. Есть разница?
— Заметная, — с улыбкой согласился Арбузов.
— А в Камчатку путь от Де-Кастри сокращается чуть ли не вдвое, — сказал Невельской и с удовольствием добавил — Нет, не зря господин Муравьев так отчаянно дерется с тупыми и упрямыми петербургскими сановниками. Игра стоит свеч!
Отдавая должное заслугам военного губернатора Восточной Сибири, Невельской умолчал о своих. «Нет, — думал о нем Арбузов, — не ради славы и честолюбия столько неприятностей пережил этот человек. И сейчас, когда становится ясно, как велико им сделанное, когда его имя действительно можно поставить в едином ряду с мировыми именами мореплавателей, Геннадий Иванович не хочет, чтобы новое открытие предавали огласке. Это и есть бескорыстная, истинная забота о России, тревога за ее судьбу».
А Невельской, видимо, забыв на время, что он только начальник Амурской экспедиции, увлеченно говорил собеседнику о том, каким бы хотел видеть в ближайшее будущее Дальний Восток:
— Обязательна в устье Амура и южнее его нужно как можно быстрее афоить большие и мощные порты. Российский флаг надо прочно-напрочно установить здесь, на этом дальнем побережье.
— А господин Путятин, оказывается, тоже против Амура, — вставил Арбузов.
— Он приятель Нессельроде, становится таким же англоманом, — хмуро отозвался Невельской и в раздумье до-
ш
бавил — А ведь был когда-то лихим капитаном, прозорливым человеком. Не узнаю Евфимия Васильевича, не узнаю! Словом, адмирал-адъютант…
Арбузов догадывался, что у Невельского были основания так нелестно отозваться о Путятине. Он промолчал.
Геннадий Иванович посетовал, что Петербург жалеет денег на освоение Дальнего Востока, на его порты и крепости.
— А без средств, — сокрушенно проговорил он, — что сделаешь? — И тут же мечтательно произнес — Эх, людей бы сюда мастеровых побольше, да чтоб со своим плотницким инструментом, одетых и обутых, снабженных продовольствием!
Арбузов смекнул, что Невельской высказал не только свои пожелания. Нечто подобное Александр Павлович слышал и от Муравьева. А когда Геннадий Иванович сказал, что главный порт надо утверждать не в Камчатке, а на материке, вблизи Амура, Арбузов окончательно убедился, что Муравьев и Невельской в этом вопросе абсолютные единомышленники и, видимо, не однажды его обсуждали совместно.
— Время покажет как нужно поступать дальше, — неопределенно высказался Александр Павлович. — А пока меня с солдатами ждет Камчатка. Велено ее укреплять.
— Слыхал, — кивнул Невельской. — Транспорт «Двина» для вас готовят. Камчатку тоже укреплять надо. Петропавловск пока главный порт на Дальнем Востоке. — Геннадий Иванович посмотрел вокруг, поморщился — А тут примитив, беднота. Пришвартоваться даже не к чему. Вот так разгружаемся…
К берегу от транспорта подгребали лодки с людьми и грузом. На их носах стояли рослые матросы, вооруженные баграми. Когда плоскодонные лодки начинало сносить с взятого направления, ловкие матросы с силой всаживали багры в песчаное дно и удерживали их на месте.
Невельской заторопился. Извинившись, он попрощался с Арбузовым и заспешил к навесам, куда грузчики несли мешки.
Подошел прапорщик Глен.
— Отбываю, господин Арбузов, на остров Ситха, — стараясь быть бодрым, сообщил он. — Предписано служить в самом центре Русской Америки, в Ново-Архан-гельске.
— Служба есть служба, — : задумчиво ответил Ар-
бузов. — Кто знает, где она лучше: то ли в Камчатке, то ли на Ситхе. Надеюсь, что еще свидимся. Прощайте, Николай Алексеевич.
— Не поминайте лихом.
Они трогательно обнялись, не теряя надежды, что когда-то еще доведется встретиться.
17 июня от порта Де-Кастри отошла паровая шхуна «Восток». На ней отбыли в Аян Муравьев, Гончаров и архиепископ Иннокентий. Шхуну повел капитан-лейтенант Воин Андреевич Римский-Корсаков, старший брат великого русского композитора. Двумя днями позже покинул порт военный транспорт «Двина», направляемый в Камчатку капитан-лейтенантом Михаилом Васильевичем Васильевым. На борту транспорта, кроме экипажа в шестьдесят пять человек, было несколько офицеров и триста пятьдесят солдат-сибиряков во главе с капитаном 1 ранга Арбузовым.
Шхуна «Восток» и транспорт «Двина», взяв курс на север, беспрепятственно проследовали вдоль западного берега Сахалина и вышли в Охотское море…
Должность военного губернатора, а с ней и чин гене-рал-майора обрушились на узкие плечи капитана 2 ранга Завойко настолько неожиданно, что он даже растерялся: «Не ошибка ли тут какая?» Василий Степанович несколько раз перечитал послание. Ошибки не было. Ему, начальнику Аянской фактории Российско-американской компании, предписывалось в течение недели с момента получения послания сдать служебные дела помощнику, после чего незамедлительно отправиться к новому месту назначения и приступить к обязанностям военного губернатора Камчатки.
Казенное имущество, доставленное из Иркутска в Аян тридцатью подводами, в основном предназначалось для нужд личного состава 47-го флотского экипажа и инвалидной команды, дислоцирующихся в Петропавловске. Выплаканную капитаном 1 ранга Р. Г. Машиным у губернатора Восточной Сибири форму для оборвавшихся матросов и солдат новому правителю Камчатки предстояло переправить морем на полуостров. «Весьма и весьма неплохо прибыть в Петропавловск с таким подарком, — удовлетворенно подумал Завойко. — Это поднимет настроение людей».
Потомственный моряк снял форму морского офицера — не его на то воля — и облачился в генеральский мундир. Редко кому из военных людей выпадала такая головокружительная карьера — миновать ступень старшего офицера и занять должность губернатора. Однако Василий Степанович, стоя перед зеркалом в генеральском мундире с широкими красными лампасами, не без сожаления думал, что форма контр-адмирала ему была бы более подходящей и вполне соответствовала характеру его службы: Камчатка с трех сторон омывается морями, а ее административный центр Петропавловск — главный морской порт на Дальнем Востоке. Вот и кстати бы первому военному губернатору полуострова (до этого были начальники Камчатки) присвоить адмиральский чин. Но, как гласит пословица, дареному коню в зубы не смотрят.
Поздней осенью 1849 года генерал-майор Завойко в новом мундире прибыл из Аяна в Петропавловск. Василий Степанович по рассказам очевидцев знал, что дела в камчатском порту обстоят плохо. Слыхал он об этом и от военного губернатора Восточной Сибири. И все-таки увиденное превзошло ожидания. С великим трудом доставленные в разное время с материка грузы — бревна, тес, уголь, соль, кирпич, тачки, телеги, сани, колеса, полозья — лежали на берегу в беспорядочных кучах без навесов. От порта в селение — ни дорог, ни тротуаров. Моряки флотского экипажа и солдаты инвалидной команды, оборванные, обросшие и грязные, по внешнему виду больше напоминали арестантов, чем военных. Они, думал Василий Степанович, забыли требования уставов, наставлений и инструкций, не соблюдают воинскую дисциплину; видимо, утратили и чувство ратного долга, запамятовали, зачем носят военную форму и какому делу призваны служить. С ними давно не проводили ни строевые, ни морские, ни полевые занятия. Артиллеристы не подтверждали учебные стрельбы из пушек, стрелки — из ружей.
В первый же день прибытия в Петропавловск Василий Степанович пожелал осмотреть селение. Познакомить губернатора с местными достопримечательностями и историей Камчатки рекомендовали титулярного советника канцелярии Анатолия Ивановича Зарудного, ибо, как сказали в порту, никто лучше его не знает этого края. Страстный путешественник, романтик и любознательный человек, Зарудный исследовал Камчатку, изучал ее прошлое. Он собирал копии документов, которые касались описания Северо-Востока России, приобретал расспросные речи, подолгу просиживал в жилищах старожилов-камчадалов.
Осмотр Петропавловска не отнял у Василия Степановича много времени. Поселок, названный городом, заселяли чуть более полутора тысяч жителей. Нехитрые по устройству деревянные домишки, разбросанные в беспорядке на сопках, в основном одноэтажные, некоторые с мезонинами и небольшими пристройками-сенями, и составляли поселение. Среди них редко встречались здания в два этажа. Самыми заметными сооружениями были помещения городской управы, вобравшие в себя почти все административные учреждения, продовольственный и вещевой склады, приезжий дом, трактир, два кабака и церковь.
— А где обучаются дети? — спросил Завойко.
Зарудный показал на старый деревянный домишко с двумя окнами на фасаде.
— Это и есть школа грамоты, — сказал он. — Тут обучаются и наши кантонисты {Кантонисты — солдатские сыновья, с рождения принадлежащие поенному ведомству на основе крепостного права}. Учитель по всем начальным наукам — фельдшер.
— Школа рядом с кабаком, — недовольно проговорил губернатор. — Учитель — костоправ. Ну и ну.
Оставшись неудовлетворенным осмотром селения, Василий Степанович с интересом выслушал историю Петропавловска. В общих чертах о возникновении порта он знал, но Зарудный осведомил его в подробностях. Титулярный советник сказал, что в саду, в котором стоит дом, отведенный для семьи губернатора, есть памятник Витусу Берингу.
— С него, русского мероплавателя, датчанина по происхождению, — сообщил Зарудный, — и началось зарождение Петропавловска. Поселку, то бишь теперь городу, в будущем, 1850, году исполнится 110 лет…
Впервые на берегу Авачинской губы застучали русские топоры в 1739 году. Ими работали моряки, присланные Витусом Берингом из Охотска, чтобы подготовить зимовье для экипажей Второй Камчатской экспедиции (Первая по указанию Петра Великого проводилась в двадцатых годах). В октябре 1740 года пакенботы «Св. Петр» и «Св. Павел», ведомые Витусом Берингом и Алексеем Ильичом Чириковым, прибыли из Охотска в Камчатку. Моряки перезимовали на берегу Авачинской губы в первых домах будущего административного центра полуострова. Отсюда в июне 1741 года они отправились «встречь солнца» в длительное путешествие. В честь кораблей, ушедших из Авачинской губы, маленькое русское зимовье на ее берегу назвали Петропавловском. Витус Беринг и его сподвижник Алексей Ильич Чириков стали считаться основателями этого прибрежного селения.
Четыре десятилетия увядал маленький Петропавловск и, возможно, долго еще был бы в забвении, если бы в Авачинской губе не появились иностранцы.
В апреле 1779 года к Петропавловску подошли два английских корабля кругосветной экспедиции. Ее возглавлял Чарльз Кларк. Тогда в прибрежном поселке жили десятки служивых и не более полусотни местных обитателей-ительменов {Ительмены — аборигены Камчатки, населяющие южную часть полуострова}. Осенью того же, 1779, года английские корабли снова вошли в Авачинскую губу, чтобы похоронить умершего в пути Чарльза Кларка. Начальник Камчатки премьер-майор Магнус фон Бем разрешил странствующим морякам произвести погребение отважного мореплавателя на облюбованном ими месте, на берегу Малой бухты, рядом с поселком.
Когда весть о пребывании иностранцев на забытом людьми и богом полуострове дошла до Иркутска, а затем и Санкт-Петербурга, там всполошились: «Чужеземцы были в Камчатке! Это опасно. Они, как у овцы ухо, могут отстричь от России полуостров…» Вскоре последовал царский указ: «Так как в Камчатку путь сделался известным иностранцам, то повелеваю привести порт в оборонительное положение». И тогда в Петропавловск направили несколько десятков служивых и мелкокалиберные медные пушки, скорее годные как сигнальные, чем боевые. А чужеземцы, не страшась «вооруженного» русского порта, продолжали навещать Авачинскую губу.
В 1787 году, совершая кругосветное путешествие, Петропавловск навестила эскпедиция, возглавляемая Жаном Франсуа де Гало Лаперузом. Французский мореплаватель оставил в Камчатке своего курьера Лессепса, владевшего русским языком, чтобы он сушей через всю Россию добрался до Парижа и доложил о результатах неоконченного кругосветного путешествия. Лессепс оказался единственным человеком, оставшимся живым из всего экипажа: в 1788 году экспедицию Лаперуза скрыла морская пучина у островов Санта-Крус.
В 1804 году на рейде Петропавловской гавани появился русский корабль «Нева», совершивший кругосветное путешествие. Его привел в Камчатку Иван Федорович Крузенштерн. Этот мореплаватель был инициатором и творцом Камчатской реформы. По его настоянию Петропавловск стал административно-хозяйственным центром полуострова. Позже у берегов Камчатки побывало несколько русских кораблей кругосветных путешествий. Их приводили Головин, Коцебу, Бичи, Литке, Невельской…
— Богатая история маленького порта, — сказал Василий Степанович, выслушав рассказ Зарудного. — Только подумать, с какими знаменитостями связан наш Петропавловск! С историей Камчатке повезло. Плохо другое: без спроса в Авачинскую губу заглядывают незваные гости.
Завойко знал, что в последнее время в Петропавловскую гавань беспрепятственно входили суда разных стран — торговые, транспортные, военные. Одни сворачивали из океана в Авачинскую губу, чтобы передохнуть, другие прибывали с явным намерением поохотиться в тихом водоеме на китов, третьи появлялись с целью досконально разведать чужие берега. Никто из иностранцев тут никого не боялся, а к запретам малочисленных россиян относились наплевательски. Чужеземные моряки вели себя в порту разнузданно, не обращая внимания на хозяев.
Увидя все это своими глазами, Завойко взялся руками за седую голову. С чего начинать? Очистить порт полностью от иностранцев невозможно. Коммерческим судам, к примеру, путь в гавань не преградишь. Но ведь и другие не просят разрешения. Эти обстоятельства и волновали в первую очередь нового правителя Камчатки. Как допустили, что зарубежные суда самовольно входят в Авачинскую губу? Кто позволил их экипажам бузить в русском порту? Это же очень опасно, когда пьяные иностранные моряки нсдут себя как флибустьеры. Женщины страшатся выходить из домов, переживают за мужей — от чужеземцев нечто ожидать можно. У губернатора самого не старая и красивая жена, восемь детей. При таком положении в порту и им небезопасно удаляться от флигеля. Нет, вопиющих безобразий Завойко не потерпит.
Торговые корабли союзников и нейтральных стран, понятно, приходить в гавань будут. Но капитанам их судов надо дать ощутимо понять, что отныне в Камчатке есть свой губернатор и он на полуострове полный хозяин. Если иностранцы будут учинять в русском порту беспорядки, к ним примейят самые жестокие меры: пороть дебоширов лозой или сажать в карцер. Так Завойко поступит с моряками союзников. Неизвестным же чужестранным судам доступ в Авачинскую губу закрыть!
Василий Степанович распорядился поставить на Дальнем маяке, у входа в губу, пушку. Она будет приветствовать свои корабли и союзников, а остальных предупреждать — вход в русский порт запрещен! Исключение составят только суда, потерпевшие в пути бедствие. Но и в этих случаях с капитанов будут брать заверения, что их люди ни при каких обстоятельствах не нарушат правила, установленные губернатором Камчатки. Что касается внутреннего порядка, Василий Степанович тоже все продумает в деталях. Главное, надо сразу же внушить, довести до сознания каждого, что так, как они жили в Камчатке до прибытия губернатора, жить больше нельзя, психологически настроить людей на коренное изменение. Но прежде чем требовать от моряков и солдат больших физических и душевных усилий, необходимо побеспокоиться хотя бы об элементарном улучшении их быта. Как вовремя Муравьев прислал имущество для петропавловского гарнизона!
Разместив семью в двухэтажном особняке, расположенном на зеленом склоне Петровской горы, почти у ее подножья, на берегу Петропавловской (или Малой) гавани, Завойко сразу же приступил к служебным делам. Он приказал построить на смотр гарнизон порта.
Капитан-лейтенант Стиценков, временно оставшийся за правителя Камчатки, выполнил приказ губернатора. Облаченный в морскую парадную форму (возможно, надел ее в Петропавловске впервые) капитан-лейтенант контрастно выделялся на фоне пестро одетого гарнизона. Вы-ровнив строй, Стиценков подал команду:
— Смирно! Глаза — прямо!
Морской офицер строевым шагом направился к губернатору, поднимая ногами пыль. Остановился в двух саженях, взметнул руку к фуражке, но не успел открыть рта, как Завойко небрежно махнул перчаткой. Капитан-лейте-
нант, не опуская руки с оттопыренным большим пальцем, уставился на генерала бессмысленно выпученными главами. Он не понял: докладывать или не докладывать?
Губернатор смотрел на офицера в новой форме уничтожающим взглядом.
— Вы кого мне построили? — тихо спросил он. — Кого намерены представить?
— Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, сие не в полном составе сорок седьмой флотский экипаж и инвалидная…
Генерал не дал договорить:
— Куда вы дели моряков и солдат?
— Матросов отсутствует двадцать восемь человек, солдат — семнадцать, — отрапортовал офицер. — Все по уважительным причинам…
— Где остальные?
На лице Стиценкова появилось нечто вроде улыбки — он не понял шутки генерала.
— Остальные, смею доложить, присутствуют. — Для большей убедительности офицер показал рукой на строй. — Сие — моряки, а сие — солдаты инвалидной команды.
— Сие, — иронически произнес Завойко, — толпа нищих, а сие — голодранцы под ружьем.
Стиценков смущенно заморгал глазами. Он не находил слов для ответа.
— Подайте команду «вольно», — приказал генерал и подошел к правофланговому, самому высокому моряку с облинявшими лычками на коротких матерчатых погонах.
— Унтер-офицер Сорок седьмого флотского экипажа Спылихин! — вытянувшись, представился тот.
— Как звать?
— Степаном.
Генерал осмотрел его с ног до головы.
— Скажи мне, Степан, не стыдно ли тебе, моряку славного Российского флота, появляться на людях в таком затрапезном виде? Форма рваная и латаная, обувь худая.
Спылихин опустил голову.
— Так точно, ваше превосходство, стыдно.
— Как часто вам меняют исподнее?
— Никак нет, не меняют, — последовал ответ. — У кого не истлело, сами в бане стирают.
— Так-с! — Губернатор метнул гневный взгляд на капитан-лейтенанта, словно он был виновен в том, что гарнизон так плохо одет.
— Пот и вши одежду съели, — проговорил стоящий рядом со Спылихиным рослый матрос.
Завойко сделал к нему полуоборот.
— Матрос Сорок седьмого флотского экипажа Уда-лов! — назвал себя моряк.
— Когда форму получали?
— Новую в Камчатке не получали, а бывшую в употреблении выдали три года назад, — четко ответил матрос.
— Как вас кормят? Харчей хватает?
— К казенным харчам дичь и рыбу промышляем, — отозвался Удалов. — А если бы не промысел, бабы сниться бы перестали.
Моряки заулыбались.
— Не скоморошничайте! — одернул матроса губернатор и уже спокойнее спросил — Нравятся ли тебе в порту порядки?
— Никак нет.
— Почему?
— А как, ваше превосходительство, будут нравиться порядки, когда их тут нет?
— Интересно! — нарочито удивился генерал. — Неужто нет?
— Так точно! Никаких, — подтвердил Удалов. — Сказывают, морякам казенные одеяла и подушки положены, а мы спим под шинелями на ветках кедровника. Людей от тяжелой работы и от сырости хворь разная берет, а в лазарете нет ни мази наружной, ни пойла для нутра. Беспризорные мы. Хороший хозяин скотину лучше содержит, чем тут матросов…
В строю послышался одобрительный ропот.
— Понятно, — Завойко прикусил нижнюю губу. Ему не понравилось столь откровенное и смелое заявление матроса. — А тебе, Степан, что в порту не нравится?
— Еще от заморских людишек спасу нет, — пожаловался Спылихин, утвердив своим «еще» солидарность с Удаловым, — Девок наших портят, баб насилуют. А нам не велено с дебоширами связываться. С иностранцами, говорят, драться нельзя, скандалу, мол, не оберешься.
— А если бы тебе, Степан, всему вашему экипажу, разрешили их утихомирить? Что тогда?
— Да уж приструнил бы! — пообещал Спылихин. — Своих людей в обиду не дали бы…
Завойко одобрительно похлопал унтер-офицера по плечу, похвалил:
— Хороший, видать, ты моряк, Степан; Русской души человек. Своих людей нам в обиду давать никак нельзя. Вот и будем общими силами наводить такие порядки, какие нам нравятся.
Обернувшись к капитан-лейтенанту, губернатор сказал:
— Я привез с собой тысячу комплектов обмундирования, обуви, исподнее белье, наволочки для матрасов и подушек, одеяльное сукно, медикаменты и кое-что еще… Сегодня же извольте распорядиться истопить баню, помыть людей и переодеть. Старое исподнее сжечь без остатка. Завтра в три часа пополудни здесь, на площади, устроим парадный смотр гарнизона.
— Есть! — Стиценков козырнул.
Завойко вспомнил наказ Муравьева: «Сразу же примите к чужестранцам самые решительные меры по пресечению безобразий в порту, вплоть до применения оружия».
— Не все, — приостановил губернатор капитан-лейтенанта. — До смотра извольте укомплектовать из нижних чинов две команды по пятьдесят человек с огнестрельным оружием. Подберите крепких матросов и солдат под командованием унтер-офицеров. Они будут ответственны за артельный порядок в порту. Сии лица должны действовать перед чужеземцами без робости. — Завойко видел в командах панацею от всех зол, причиняемых иностранцами. — Если дебоширы начнут махать баграми, угрожать ножами или еще там чем, приказываю стрелять злодеев по ногам. Тех же, которые будут гоняться за приличными женщинами, арестовывать и отправлять в карцер. Задержанных лупить без сожаления, не обращая внимания на их вопли. Разрешаю выдавать буянам по спинам и мягким местам до шестидесяти кошек в единый прием. Одну команду пусть возглавит унтер-офицер Спылихин.
— Есть! — отозвался капитан-лейтенант.
На другой день в назначенный час на площади фанфары горнов известили о начале парадного смотра гарнизона. Мимо губернатора под триумфальный бой барабанов торжественно прошли повзводно одетыен в новую форму моряки и солдаты. Прошли плохо, неровными шеренгами. Солдаты наступали друг другу на сапоги, теряли ногу, колыхая и смешивая строй. Однако Завойко остался смотром доволен. Он видел гордо выпяченные груди, молодцеватые лица матросов и солдат, их досадные гримасы, когда сбивались с ноги. Во всем этом губернатор уловил главное — люди воспрянули духом, у них появилась надежда на лучшую жизнь, и они всем своим видом старались понравиться генералу, проявившему о них заметную заботу.
Завойко не удержался, выкрикнул:
— Достойным представителям Российского императорского военно-морского флота и русской армии — слава!
В ответ, набрав полные груди воздуха, петропавловский гарнизон в двести мощных глоток прокричал:
— Ур-а-а!..
Вскоре после парада гарнизона иностранные китобои решили проверить, верны ли слухи о том, что прибывший губернатор велел применять строгие меры, если они учинят скандал. Китобои избили русского грузчика и с диким хохотом выбросили его из трактира. Узнав об этом, унтер-офицер Степан Спылихин со своей командой беглым шагом направился к месту происшествия. Окровавленный грузчик был еще у трактира. Человек пытался подняться с земли, но ноги его не держали и он всякий раз валился на бок.
— Захмелел? — нагнувшись над ним, доверительно спросил Спылихин.
— Нет, — со стоном ответил грузчик. — Я выпил кружку кваса… Голова кружится. Ногами они меня топтали. Внутри что-то оборвалось…
Моряки рванулись было в трактир, но Спылихин их придержал:
— Оставайтесь тут. Глум янки над трезвым человеком учинили. Двое отнесите его в лазарет. С иностранцами я поговорю один. Надо выяснить, что да как… Понадобитесь, позову.
Унтер-офицер исчез в трактире, а через минуту в проеме двери показалась его широкая спина. Степан, отбиваясь кулаками, отступал от наседавших на него американцев.
— Полундра! — выкрикнул кто-то из команды, и моряки ринулись в трактир. Началась свалка. Зазвенели разбитые стекла окон. В бранных выкриках, угарной ругани невозможно было с улицы разобрать чья берет. В воздухе замелькали ножи и тут же раздались ружейные выстрелы. На шум сбегался народ. Через несколько минут люди вывалили из трактира, и картина прояснилась. Рус-
ские моряки вели перед собой с десяток бузотеров, ловко завернув им руки за спины.
Подбежавшие на помощь своим иностранцы сразу сбавили пыл, когда увидели у трактира, кроме русских моряков, взвод вооруженных солдат. Усачи держали винтовки наизготовку. Их лица были решительными.
Через некоторое время в порту разносились вопли и ругань на чужом языке. Это во дворе гарнизонной гауптвахты русские моряки и солдаты подвергали экзекуции дебоширов-иностранцев.
В тот же час бледный от злости и негодования капитан китобойного судна объяснялся с губернатором Камчатки. Василий Степанович провел американца в гарнизонный лазарет и показал ему до крови избитого грузчика.
— Ваши матросы изувечили этого человека только за то, что он осмелился при них зайти в свой трактир, — пояснил Завойко. — Надеюсь, господин капитан, вы понимаете, что так вести себя не в своей стране не позволительно… Когда к нам прибывают иностранцы с добрыми намерениями, мы широко открываем ворота, встречаем с хлебом и солью — милости просим, дорогие гости! Но запомните сами и передайте другим. — Лицо губернатора посуровело. — Когда нас затронут, спуску не дадим. Измываться над своими людьми мы никогда и никому не позволим. Кто этого не поймет, пусть не взыщет. Таков у нас, русских, характер…
Капитан китобоя с недовольством, но подписал бумагу, где обязывался впредь не допускать беспорядков в русском порту, после чего ему разрешили забрать своих бузотеров с гауптвахты.
Поздно вечером, направляясь домой, Завойко ненадолго зашел в портовую канцелярию. Ее управляющий, грузный полнолицый мужчина лет сорока пяти, при лампе-молнии собирал со стола бумаги, намереваясь покинуть учреждение. Губернатор взял первопопавшуюся на глаза папку. Полистав спросил, что означает один документ, второй, третий… Управляющий канцелярии разволновался. Василий Степанович, услышав довольно-таки сбивчивые ответы, сказал:
— В вашем заведовании нет никакой четкости. Сплошная запутанность, бессистемность. Тут черт мозги свихнет и не разберется, что к чему. С хаосом и неразберихой в документах будем считать, что с сего дня покончили.
Губернатор, не услышав подтверждения, метнул на не-
уклюже стоявшего перед ним чиновника строгий взгляд:
— Я, может, не ясно выразился?
— Ясно-с.
— С завтрашнего дня, — продолжил Завойко, — начнем по прожекту расчищать территорию порта и сооружать укрепительные объекты. Вот мои наброски, постарайтесь в них разобраться. Заведите новые учетные документы. Отныне портовая канцелярия будет считаться губернской. С вас я требую, чтобы она была зеркалом нашей деятельности.
Василий Степанович поднял на чиновника глаза, и тот торопливо сказал:
— Слушаюсь.
— А вам посилен этот труд? — неожиданно спросил Завойко, желая знать дорожит ли человек своим местом.
— Двадцать лет-с занимаюсь канцелярскими делами…
Василий Степанович удовлетворенно кивнул:
— Достаточно давно. Но я не видел бумагу, в коей сказано, что Камчатка стала губернией.
— Простите, — с извиняющей улыбкой проговорил управляющий, — но вы мне об этом не говорили-с.
Завойко нахмурился.
— Вы сами обязаны знать. И что, совсем не думали об этой бумаге?
— Нет-с, — тихо выдавил чиновник. — Как я осмелюсь без вас излагать ваши мысли?
— У вас в данном положении должны мысли совпадать с моими. Иначе как же нам вместе служить?
— Слушаюсь.
— Завтра я выберу время посмотреть эту бумагу и подписать.
— Как угодно-с.
Завойко вышел. Чиновник, услышав стук захлопнувшейся двери и убедившись, что губернатора в помещении нет, полушепотом бросил:
— Деспот! — Он тут же сделал из пальцев кукиши и выбросил руки со словами — Вот тебе, узурпатор, — фигу! — На больший протест управляющий канцелярией Ап-полон Давыдович Лохвицкий способен не был.
Отведя таким образом душу, чиновник сел за письменный стол и, глубоко вздохнув, обмакнул гусиное перо в чернильницу, на чистом листке бумаги красивой вязью вывел: «Извещение».
Василий Степанович, вернувшись домой, по давно
заведенной привычке сделал в записной книжке пометки: обозначил, что выполнено за день, набросал прожект работы на завтра. На отдельном листочке написал: «В канцелярии возможно мошенничество. Контроль». Завойко любил во всем точность и порядок.
По-братски, плечо в плечо, величаво стоят в тридцати верстах от Петропавловска убеленные сединами снега каменные исполины — Корякский и Авачинский вулканы. Оба действующие. Мирно, словно ведя непринужденную беседу, «покуривают» древние старики.
Завойко поинтересовался, когда возникло и что означает слова «авача». Старик-камчадал поведал губернатору то, что слышал от своего деда.
Это было давным давно. В день праздника Кита на полуострове появились белые люди. Они привезли много подарков взрослым и детям. Шаман, приняв от гостей в дар красный мешочек с сухой мелко рубленной волшебной травой, взял ее на язык, потом понюхал. Морщинистое лицо шамана исказилось, на глазах появились слезы умиления. Он зажмурился, открыл рот и, хватая им воздух, громко издал звуки: «Авач-х!» Повторил их старик несколько раз. Соплеменники шамана, который умеет разговаривать с верхними людьми, поняли, что так надо называть прибывших с материка гостей. А поскольку ими оказались россияне, слово «авача» (измененное «авачх») стало означать «русские». И понесли его местные жители от яяны {Яяна — жилище коряков} к яяне, от селения к селению. Этим словом на полуострове в честь дорогих гостей назвали губу, вулкан, реку.
«Версия, конечно, — подумал Завойко, выслушав камчадала, — Сколько в ней правды, сколько выдумки, старик не знает и сам».
А когда все-таки вулканы стали Корякским и Авачинским? Может, в XVIII веке, когда ученый и путешественник Степан Петрович Крашенинников исследовал полуостров, а его современник штурман флота Иван Фомич Елагин с матросами срубил в 1739 году на берегу губы (ныне Авачинской), около ительменского поселка Аушин, пять прочных деревянных домиков и маленькую церквушку? А возможно, и раньше, когда в этих местах появились первые русские землепроходцы.
Как очутились на полуострове люди с материка? Что заставило их пробираться на самый краешек земли? Одних влекло страстное желание познать неизведанный край, другие сбежали из родных мест от притеснений властей, непросветной нужды и горя, третьих сослали. Люди эти разные, не совпадали и их цели появления в столь отдаленных местах. Но все они были до отчаянности смелыми, одержимыми.
Для мореплавателей Витуса Беринга и Алексея Ильича Чирикова Авачинская губа полуострова показалась весьма благоприятным пристанищем, откуда можно было продолжить исследование неоткрытых путей и земель в Восточном океане. Исследователя Степана Петровича Крашенинникова интересовала сама Камчатка, как край романтический, с суровой и уникальной природой. На пустынном и угрюмом, на первый взгляд, полуострове, его, помимо гейзеров, поразили извергающиеся вулканы.
«Вся гора казалась раскаленным камнем, — сообщал Крашенинников в своей книге «Описание земли Камчатки». — Пламя, которое внутри ее сквозь расщелины было видимо, устремлялось вниз, как огненные реки, с ужасным шумом. В горе слышен был гром, треск и будто сильными мехами раздувание, от которого все ближние места дрожали. Особливый страх был жителям в ночное время: ибо в темноте все слышнее и виднее было».
А бывшего канцеляриста петровского времени, казака по происхождению, бунтаря по натуре, Ивана Рюмина вулканы, наверное, волновали в малой степени. Свободолюбивый человек не пожелал мириться с государственными порядками, и не по своей охоте оказался в Камчатке. Его ум будоражили житейские проблемы.
«А в России, — писал Иван Рюмин, — начальники единое только имеют право, делать людям несчастье, а помочь бедному человеку никакого уже права не имеют. Народ российский терпит единое тиранство… Богатый имеет случай угнетать бедных людей. Ежели он и мало знает законов, то судья ему за деньги помогает. А каждый старается только подлым образом от начальства милость и чин получить. А получа оный, быть врагом народным, грабя народ и из общественной казны богатства…»
Весной 1771 года ссыльные, отбывавшие наказание
в Камчатке, учинили разгром канцелярии, захватили корабль «Св. Петр» и покинули полуостров. Среди них был и Иван Рюмин. После ухода парусника перепуганные буи-том чиновники канцелярии доложили иркутскому губернатору:
«Бунтовщики кричали о несправедливости н свободе, угрожали нам оружием. Иван Рюмин перед выходом в море громко орал: «Камчатка — это большой острог. Люди тут, как и в России, живут бедственно. Они гибнут от голода и болезней, переносят только одни обиды и оскорбления от своих комендантов. О свободе у оных нет никакого понятия». Бунтарь и разбойник этот Ванька Рюмин, как Стенька. Разин…»
Сколько их, малоизвестных и безвестных, русских людей побивало в разные времена на восточных берегах России, никто не подсчитывал. Мало сохранилось следов первых исследователей. Пробираясь в далекие края, мужественные и самоотверженные люди не думали о славе, не старались где-то запечатлеть свои имена.
Василию Степановичу Завойко еще в Охотске довелось прочитать пожелтевшие от времени «Расспросные речи». В какой-то съезжей избе на берегу Лены перед лицом якутского воеводы служивый человек Нехорошка Колубов рассказывал, как в 1639 году «е Алдана реки до Буталь-ского острожку посылал на. государеву службу атаман Дмитрий Копылов томских, служивых людей Ивашка Юрьева, сына Москвитина, да казаков, с ним тринадцать человек, на большое море-окиян, по тунгусскому языку, на Ламу {Лама — так в XVII веке называли Охотское море.}. А шли они Алданом вниз до Маи реки восьмеры сутки. А Маею рекою вверх шли до волоку семь недель, а из Маи реки малою речкою до прямого волоку в стружках шли шесть ден. А волоком шли день ходу и вышли на реку Улью, на вершину. Да тою Ульею рекою шли вниз стругом, плыли восьмеры сутки. А на той же Улье реке, сделав ладью, плыли до моря, до устья той Ульи, где она пала в море, пятеры сутки, А тут же они, на усть реки, поставили зимовье с острожком…»
Интересно рассказывал наблюдательный Нехорошка Колубов о местных жителях:
«А бой у них лучной, у стрел копейца и рогатины все костяные, железных мало, и лес и дрова секут и юрты рубят каменными и, костяными топорами…»
В другой расспросной речи Завойко прочитал о неком Семене Шелковникове, под начальством которого в 1647 году отряд казаков прошел на лодках-кочах до реки Охоты, где «поставил зимовье и начал закладку острожка», будущего Охотска. Через два года, освоившись в зимовье, «служивые люди энтого отряда Денис Васильев и Алексей Филиппов с товарищами пошли дальше… по пагубным и непрохожим местам, потом на кочах по Ламе».
Люди пытливого ума и стойкого духа устремлялись в неизвестность. Кто-то, покинув родные места, убывал в неизведанные края по собственной охоте, кого-то снаряжали в дальний вояж официально высокие власти.
В 1785 году по велению Екатерины II в России была создана астрономическая и географическая экспедиция. Ее возглавил капитан-лейтенант русского флота, англичанин по происхождению, Иосиф Биллингс. Цель научной экспедиции — тщательно исследовать восточные берега Сибири и острова, лежащие около них.
Путешественники, прибыв в Охотск, разбились на две команды. Одну из них Иосиф Биллингс увел с собой, чтобы сухопутным путем исследовать Чукотку; вторая во главе с Гавриилом Андреевичем Сарычевым на корабле «Слава» отыскивала и описывала «малознамые и незнамые» земли в Тихом океане. Благодаря исследованиям русской экспедиции, длившимся девять лет, была основательно изучена Чукотка, описаны Курильские и Алеутские острова. На картах мира появились новые названия — остров Святого Ионы и пик Сарычева на Курильской гряде.
Острова, расположенные близ Камчатки, не могли не волновать людей, имеющих тягу к морским путешествиям. Таким, беспокойным, неугомонным и предприимчивым, был сержант нижнекамчатской команды Емельян Басов. Ему удалось заполучить у высоких властей бумагу-разрешение вести поиски неоткрытых земель. Были у человека бумага и страсть к путешествиям, а средств — никаких. Выручил Басова — мир не без добрых людей! — нижнекамский корабельный мастер: он построил ему в долг шитик. Сколотил Емельян из казаков команду и отправился с ней исследовать острова. После первого же путешествия рассчитался Басов с корабельным мастером пушниной. Его команда привезла сотни шкур морских бобров, выдр и голубых песцов. Остались нетронутыми несметные стада
морских котиков — цену их шкур казаки не знали, выделывать не умели.
Много раз уходил шитик Басова на Курильские и Командорские острова и неизменно команда возвращалась с богатым пушным товаром.
Старожилы Камчатки утверждали, что с южной оконечности полуострова, с мыса Лопатка, немало охотников отправлялось на промысел к Курильским островам. Ительмены и камчадалы общались и дружили с аборигенами «малых земель» — айно или Курилами. Кто-то из жителей Камчатки поселялся на островах навсегда. Однако время стерло следы переселенцев, забыты их деяния и имена.
Емельяну Басову повезло. Он оставил о себе память. Сохранилась написанная им бумага в канцелярию Охотского порта: «По вступлении моем с казаками в вояж в прошлом 1747 г. для прииску неведомых островов на судне Петре шитике, на своем собственном кошеке… прибыли на прежде обысканный второй малый остров в августе… на лайдах собрано самородной меди 50 фунт».
Похоже, не затмила казаку глаза доходная бобровая «рухлядь». За малой находкой цветного металла сметливый и отважный мореход Емельян Басов видел месторождение полезных стране ископаемых. По-государственному мыслил человек!
Все дальше и дальше на восток уходили русские люди, осваивая и обживая новые места. Много осело их и в Камчатке.
Завойко слышал, как титулярный советник губернской канцелярии Анатолий Иванович Зарудный, собиравший всякие сведения о Камчатке, кому-то говорил, что якобы общение русских путешественников с местными жителями, письменные и устные «прожекты» Ивана Рюмина и ему подобных, узревших одинаково бедственное положение простых людей на материке и полуострове, дадут повод увидеть в вулканах-близнецах «символ неразлучного единства, сплочения двух народов, русского и корякского». Василий Степанович мнение титулярного советника в этом вопросе не разделял.
Мирно «покуривали» седые каменные исполины. Мирно, до поры, до времени…
Если от Петропавловского порта двигаться пешком по берегу Авачинской губы на юг, то часа за четыре можно дойти до Бабушкина мыса. Он стоит у самых «ворот» в Великий океан. Меньше версты от крутого скалистого Бабушкина мыса до противоположного берега, такого же каменистого и обрывистого. Это единственное место, через которое суда из Тихого океана проходят в Авачинскую губу и обратно. Тут установлен большой керосиновый маяк. Его петропавловцы называют «Дальний», ибо расположен он на самой отдаленной от города южной точке Авачинской губы. У маяка поставлен пост. Службу на нем несут два человека.
Завойко побывал на Бабушкином мысе. По его распоряжению около маяка установили «выговорную» пушку. Восьмифунтовый фальконет, конечно же, никакой угрозы никому не представлял. Однако губернатор, осмотрев мыс, строго сказал:
— Отныне считать сей обсервационный пост не сигнальным, а кордонным, боевым!
— Есть! — четко ответил начальник поста морской унтер-офицер Яблоков и взметнул руку к бескозырке.
— Давно бы так, — пробурчал себе под нос артиллерист поста матрос Плетнев, стоявший в отделении от губернатора.
Иноземцы, стремясь под разными предлогами проникнуть в Авачинскую губу, изощрялись всячески. У петро-павловцев свеж в памяти случай, происшедший веской 1854 года. Он основательно насторожил губернатора Камчатки.
С Дальнего маяка, мыса Бабушкина, подали сигнал, что приближается торговое вооруженное судно под флагом Соединенных Штатов. Сомнений — впускать или не впускать американский корабль в Авачинскую губу — у Завойко не было. В канцелярии, в его рабочем столе, лежит предписание управляющего Морским министерством. Оно для губерантора Камчатки — руководство к действию В предписании сказано, что по распоряжению президента Северо-Американских Штатов снаряжены две экспедиции: одна с целью установления политических и торговых связей с Японией, другая — ученая, для обозрения западных берегов Тихого океана. В связи с этим правительство Соединенных Штатов просило дружественного внимания
и содействия экспедиции в случае, если корабли зайдут в пределы русских владений на азиатском и американских берегах. «Государь император соизволил передать начальствующим в тамошних наших владениях оказывать экспедициям внимание и приветливость в должных границах благоразумия и осторожности».
Далее в предписании сообщалось, что одна экспедиция вверена коммодору Перри и состоит из линейного корабля, трех пароходов-фрегатов, корвета и четырех шлюпов; вторая экспедиция, ученая, находится под начальством капитана Рингольда. В нее входит военный шлюп, два парохода и бриг.
Завойко, уверенный, что к Авачинской губе приближается одно из судов американской экспедиции, велел выстрелами из «выговорной» пушки приветствовать парусник. Судно вошло в губу, приблизилось к Петропавловской гавани. Документация иностранцев (предъявление таковой губернатор полуострова сделал для представителей всех стран обязательным) подсказала, что прибывшие совсем не те, за кого себя выдают. Василий Степанович приказал таможенникам досмотреть судно. Там стали возражать. Губернатор настаивал на досмотре. И тогда на судне быстренько спустили американский флаг и подняли… английский.
«Вон как оно оборачивается!» — с тревогой подумал Завойко, но своего решения не отменил.
В порт на шлюпе прибыл офицер в английской форме. Весь его вид говорил, что губернатор Камчатки поступает опрометчиво, пытаясь навязывать свои правила представителям «владычице морей».
— Судном командую я, капитан Стортен, — раздраженно представился он генералу. — А выдававший себя за капитана янки-самозванец. Я его не уполномачивал разговаривать с русскими.
— А американский флаг на вашем, английском, корабле поднял тоже янки-самозванец? — с иронией спросил Занойко.
— Под каким ходить флагом — это мое дело, — нагло заявил Стортен.
— Вы вошли в порт под чужим флагом, обманным путем, — строго сказал губернатор. — А посему прошу покинуть нашу губу незамедлительно.
— А если я не покину? — Нахальные глаза англичанина изучающе смотрели на русского генерала.
Василий Степанович, как бы ненароком, повернув голову в сторону Сигнального мыса, на котором хорошо была видна батарея, с расстановкой произнес:
— Тогда мы вынуждены будем поступить с вами так, как положено поступать с теми, кто входит в наши территориальные воды с коварными замыслами…
Ультимативное заявление губернатора Камчатки охладило пыл заносчивого англичанина. «Коммерческое» судно быстро оставило Авачинскую губу.
— Только так надо обращаться с наглыми и высокомерными иностранцами, — сказал Василий Степанович своему помощнику капитану 2 ранга Карлу Васильевичу Фрейгангу, а, подумав, добавил — Впрочем, что для вас теперь Камчатка? Прошедший этап…
Фрейганг согласно кивнул. Он прослужил с генералом Завойко на полуострове более четырех лет. Теперь же, когда его убедительную просьбу перевести для дальнейшего прохождения службы с Камчатки на материк, в Санкг-Пе-тербург, удовлетворили, обрусевший немец сидел на сундуке. Он с нетерпеньем ждал судно, которое возьмет его с семьей на борт.
— Трудно вам тут служилось, — то ли посочувствовал, то ли упрекнул помощника губернатор. — Много хлопот доставляет нам флотский экипаж. Дисциплины в нем — никакой. Безнравственно ведут себя моряки.
— А что можно с ними поделать? — искал оправданий Карл Васильевич. — Служат помногу лет, живут скудно, большинство без жен. Да и не одним флотским экипажем мне приходилось заниматься. Я еще ваш помощник и начальник над портом. Нагрузка великовата-с.
— У вашего преемника она будет не меньшей, — отозвался Завойко и подумал: «Каков ты, капитан 1 ранга Арбузов, назначенный вместо Фрейганга? Тоже будешь ссылаться на чрезмерную загруженность или выправишь все, что не удалось сделать Карлу Васильевичу?» Губернатору Камчатки хотелось, чтобы помощник отвечал всем его немалым и строгим требованиям. «По-другому сейчас жить нельзя, — рассуждал Завойко. — Война на носу. Не зря же англичане так назойливо лезут к восточным берегам России. Прощупывают, каковы тут силы. Надо немед^ ленно укреплять порт. Без хорошей обороны заклюют сороки и вороны. А чем, как укреплять Камчатку, когда у нас так мало людей и мизер оружия? Муравьев обещал прислать этим летом несколько сот солдат, привезти пушки.
Где они? Где обещанный инженер-фортификатор? Время идет. Оно работает на руку врагам…»
Василий Степанович после убытия Фрейганга с полуострова крутился, вертелся один, без помощника, а стало быть, и без командира Сорок седьмого флотского экипажа, без начальника над портом. Как не взять одной рукой два буя, так не справиться с делами камчатскому губернатору без толкового и надежного помощника. За-войко ждал его с нетерпеньем.
19 июня 1854 года, во второй половине дня, с Бабушкина мыса подали сигнал о приближении российского парусника. Такая весть порадовала всех, а Василия Степановича особенно. Он был убежден, что подходит долгожданное судно, которое послано в Камчатку по распоряжению военного губернатора Восточной Сибири. Завойко верил Муравьеву. Все, что обещал Николай Николаевич раньше, всегда выполнял. Добившись, чтобы Камчатка приравнивалась административно к губернии, а ее правитель был в чине генерал-майора, Муравьев за время пребывания Завойко на полуострове ни разу его не подводил. Он скуп на обещания, но уж коль что посулит, выполнит обязательно. Вот и последнее обещание, пусть с опозданием, но выполнил: к Камчатке подходит транспорт с солдатами и оружием.
Но что это? С Бабушкина мыса поступил дополнительный сигнал: к воротам губы приближается русский военный корабль-фрегат. «Неужели «Паллада»? — подумал Василий Степанович. — Но на нем ходит сам командующий дальневосточной эскадрой вице-адмирал Путятин!» — Завойко почувствовал неловкость, столько в порту недоделанного! Однако, подумав, он решил, что «Паллада», ушедшая в дальнее плавание по южным морям, никак не может в это время оказаться у берегов Камчатки, да и делать флагманскому кораблю эскадры тут нечего.
Томительное ожидание. И вот из-за Ракового перешейка появляется трехмачтовый парусник. Василий Степанович вскинул к глазу подзорную трубу и прочитал выписанное вязью название корабля: «Аврора». Он все понял. О двух военных фрегатах, «Авроре» и «Диане», вышедших в 1853 году из Кронштадта, чтобы пополнить эскадру вице-адмирала Путятина, Завойко был осведомлен. Он также знал, что командиры фрегатов имели предписание прибыть в залив Де-Кастри. «Значит, в пути с
моряками случилась беда, — догадался Василий Степанович. — Иначе зачем бы им заходить в Камчатку?»
— Баркасы, шлюпки — к фрегату! — распорядился он.
Губернатор в своем предположении не ошибся: авро-
ровцы попали в беду. Доставленная с фрегата первая партия моряков выглядела ужасно: худые, обросшие, обессиленные люди не могли сами передвигаться. От них узнали, что из трехсот трех человек, оставшихся в живых, треть экипажа свалилась с ног от простуды и дизентерии, более сотни человек поражены скорбутом, около четырех десятков моряков особо тяжелы, кое-кто дышит на ладан. Все это произошло на фрегате за два с лишним месяца беспрерывного путешествия от перуанского порта Калао до Камчатки.
Одна за другой подходили шлюпки с авроровцами к причалу. Петропавловцы осторожно выносили больных на берег и, выбрав поудобнее место, бережно клали их на траву. За тяжелобольными высаживались те, кто слабо, но еще мог стоять на ногах. За ними следовали моряки, которым по счастливой случайности не передалась никакая болезнь. Они дружно бежали к большим деревянным чанам с водой.
Завойко, не отрываясь от подзорной трубы, следил за высадкой авроровцев с корабля. Он обратил внимание на грузного человека с качающейся походкой моржа. Тот на короткое время появлялся на палубе, резко жестикулируя, давал морякам какие-то указания и исчезал, чтобы через минуты показаться вновь. Василий Степанович принял его почему-то за командира корабля. «Молодец, господин Изыльметьев!» — мысленно похвалил он проворного авроровца.
Когда на борту фрегата осталось с десяток моряков, из каюты к месту высадки вынесли человека, который не мог передвигаться сам. «Кто же это? — терялся в догадках Завойко. — Почему его не отправили в первую очередь?» Среди офицеров, покидавших фрегат последними, Василий Степанович увидел и человека с моржовой походкой. К своему удивлению, он рассмотрел на нем нашивки старшего боцмана. «А командовал-то как! Не отличишь от офицера, — подумал Завойко. — Кто же из них Изыльметьев?»
Когда до берега осталось саженей пятнадцать, с шлюпки раздался радостный голос:
— Дима! Дима!
Гребцы замерли, словно кто-то подал команду «Суши несла!»
— Саша! Сашенька! — громко отозвался человек с берега и прямо по мелководью побежал к шлюпке.
Через минуту лейтенанты морского флота братья-князья Максутовы были в горячих объятиях друг друга. Они целовались, смеялись и плакали, украдкой вытирая слезы.
Князь лейтенант Дмитрий Петрович Максутов прибыл в распоряжение губернатора Камчатки с корвета «Оли-вуца» всего месяц назад. От князя Василий Степанович знал, что у него есть еще пять братьев, с которыми давно не виделся, редко переписывался, а потому толком не знал, где они ныне находятся. И вот такая встреча!
— Дима, милый, извини, все горит внутри! — перебил брата Александр. — Пить, очень пить хочу.
— Сейчас, Сашенька, сейчас, дорогой…
Братья заспешили к чанам, около которых шумно толпились авроровцы. Воду, несмотря на ее обилие, разливали по установленной корабельным врачом норме: полковша на нос, и без разговоров отходи в сторону. На жалобные просьбы моряков «плеснуть на душу еще капельку» пет-ропавловцы не обращали внимания. Они указание медика выполняли со строгостью баталеров, разливающих водку.
Больной, которого позже других вывезли с фрегата, был Изыльметьев. Капитан-лейтенант, невзирая на тяжелое состояние здоровья, остался верен морской традиции: когда экипаж в беде, командир покидает корабль последним.
Обессиленный от тяжелой лихорадки, цепко державшей его в постели вторую неделю, командир корабля был в полном сознании. Когда к нему подошел генерал-губернатор, Изыльметьев поднялся на локоть и попытался что-то доложить, но тот легко коснулся его плеч, мягко сказал:
— Потом, потом, господин Изыльметьев. Берегите силы…
Завойко распорядился незамедлительно направить посыльных в ближайшие селения с тревожной вестью о прибытии изнуренного болезнями и голодом экипажа «Авроры» с тем, чтобы крестьяне выделили продукты — молоко, масло, черемшу, папортник — и направили их к горячим источникам хутора Старый Острог, где разместят до выздоровления прибывших моряков. Губернатор также
просил крестьян окрестных селений отобрать милосердных женщин для ухода за больными.
Так уж, видно, повелось на великой Руси издавно. Стараются люди жить кучно, но не всегда и не у всех получается быть между собой в согласии и дружбе. Иные не любят соседей, те — их. Мужики одной улицы сходятся в кулачные бои и бьются остервенело, разбивая друг другу в кровь лица, ставя синяки и шишки. Иногда дело доходит у них и до кольев. Женщинам кажется, что нет вреднее баб, чем те, что находятся в соседнем селении. Да, не всегда и не везде люди живут в согласии. Но случись общая беда — объяви иноземцы России войну, — и перед совместным большим горем сразу забудутся, покажутся ничтожными и мелкими вчерашние розни. Люди становятся иными. И тогда дружбе и сплоченности россиян позавидуют любые чужеземцы.
О начавшейся войне с Англией и Францией в Камчатке еще не знали. Но клич губернатора «Военные моряки в беде!» тронул души мирных селян. Чужая боль в их сердцах отозвалась собственной болью. К горячим ключам Старого Острога крестьяне погнали коров, повезли продукты, постель. Туда же они послали самых заботливых и чутких женщин и девушек, чтобы исцелить военных моряков, сваленных с ног тяжелой хворью.
На следующий день Завойко, выполняя просьбу Изыль-метьева, отправил парусный бриг в залив Де-Кастри под командой капитан-лейтенанта Стиценкова. Офицер был обязан доложить вице-адмиралу Путятину о вынужденной остановке фрегата «Аврора» в Петропавловском порту и получить от него указание, как поступить командиру корабля дальше.
— В Де-Кастри не задерживайтесь, — напутствовал Стиценкова губернатор. — Господину Изыльметьеву необходимо как можно быстрее узнать, сколько он может пробыть в Камчатке и куда из нее следовать. А нам нужен бот, да и люди все на учете.
— Не задержусь, — пообещал Стиценков. — Только бы погода нас не подвела…
Бриг вышел из Авачинской губы и, подгоняемый попутным ветром, устремился на юго-запад.
Вдали над зеленой Камчаткой величаво возвышались седые каменные исполины. Корякский и Авачинский вулканы по-прежнему мирно «покуривали»…
В первую неделю пребывания авроровцев в Старом Остроге девятнадцать моряков скончалось. Смерть недавних богатырей напугала и насторожила многих. Чья следующая очередь? Ведь их, болезненных и беспомощных, считай, треть экипажа. Однако тревога оказалась напрасной. Целебная вода горячих источников, покой и хорошее питание благотворно сказались на здоровье остальных моряков.
Крестьяне, направив в Старый Острог пять десятков женщин для ухода за больными, не жалели продуктов. У хутора, превращенного в большой лазарет, паслись пятнадцать дойных коров, молоко которых предназначалось только для прикованных к постели. Люди ближних селений приносили в Старый Острог мясо диких животных, пернатых, лососевую икру, вареную, жареную и вяленую рыбу, искусно приготовленный папортник, грибы, ягоды и заготовленную с весны черемшу — местный «чеснок» — незаменимое лекарство от скорбута.
Моряки, не знавшие за время службы к себе такого теплого и радушного отношения, были в приподнятом состоянии. Они видели, как искренне, душевно борются за их жизни люди и были признательны спасителям. Матросы, почувствовав прилив сил, почти все влюбились в ухаживающих за ними женщин. Некоторые даже сожалели, что их здоровье удивительно быстро идет на поправку — им не хотелось так скоро покидать приветливый лазарет, милых и ласковых земных волшебниц, спасших авроровцев от смерти. Однако все понимали, что рано или поздно морякам надо возвращаться на корабль. Сыновья моря, объяснившись со спасительцами в любви и побожившись помнить их всю жизнь, один за другим с благодарностью покидали Старый Острог. По договоренности Завойко с Изыльметьевым, военные моряки группировались в команды и шли на помощь петропавловцам. В порту недоставало рабочей силы, и всех, кто мог держать в руках лопату, топор, кирку, посылали на оборонные объекты.
В Петропавловске сооружались батареи, для которых пока еще не было нужного количества орудий, скромными оставались в пороховом погребе боевые запасы. Однако Василий Степанович твердо верил, что Муравьев выполнит свое обещание — пришлет в порт людей и технику. Завойко ждал пушки, солдат, квалифицированного специалиста
по сооружению батарей, своего помощника. Места расположения оборонительных точек определил Василий Степанович с фортификатором порта, корабельным инженером поручиком Карлом Яновичем Гезехусом, который никогда раньше не занимался наземными сооружениями. Они вдвоем сделали наброски прожекта обороны города.
Для батарей мало было вырыть углубления и сделать брустверы, они требовали много строительного леса. Его поблизости не было. Заготовлять и доставлять бревна выделили большую группу солдат и матросов. Круглые сутки не потухал в кузнице горн. Кузнецы ковали шанцевый инструмент, без которого не мыслилось большое строительство, штыки к ружьям, топоры, молотки, крюки для багров и прочее. Но одно дело соорудить батареи, выкопать рвы, ложементы1, и совсем другое дело уметь воевать. Привлекая к оборонному труду чиновников, рабочих порта и других жителей Петропавловска, губернатор задался целью параллельно научить их обращаться с оружием, стрелять, владеть штыком, переносить раненых, оказывать им помощь, тушить пожары. И если уж по-настоящему готовиться к кровопролитному сражению, конечно же, нужны помещения для лазарета, пункты первого содействия, медикаменты, перевязочный материал. Необходимы будут люди, умеющие врачевать и ухаживать за ранеными. Завойко был озабочен. Он начал перечислять, чего нет для обороны порта и поймал себя на том, что не учел одного весьма важного обстоятельства, которое раньше не приходило в голову…
«Война неотвратима, — убежденно думал губернатор, анализируя события. — Враги не откажутся от намерения посягнуть на Камчатку».
Первым, кто предупредил Завойко еще в апреле 1854 года о возможном в скором будущем расторжении дипломатических отношений с Россией Англии и Франции, был военный губернатор Восточной Сибири. Тогда, серьезно обеспокоенный сложной международной обстановкой, Муравьев обещал прислать в Камчатку людское пополнение и оружие. Примерно в это же время Завойко получил письмо от короля Сандвичевых островов Камегамеа III. Правитель крохотного королевства, как бы между прочим, сообщал, что в случае войны России с Англией и Фран-
1 Ложементы — неглубокие окопы для стрельбы лежа.
цией его островная страна останется нейтральной. Камегамеа III писал, что у Сандвичевых островов в последнее время скопилось много кораблей, которые готовятся к плаванию в северных широтах. Послание из Гонолулу, столицы Сандвичевых островов, Василий Степанович понял так, как оно и мыслилось сочинителем: король островной страны, встревоженный последними событиями, предупреждал губернатора Камчатки об опасности, нависающей над русскими. Камегамеа III, который, по рассказам моряков, носит попеременно на груди, как медальоны, то золотую медаль «За дружбу с россиянами», то серебряный рубль с изображением Петра I, сообщил, видимо, все, что знал. Капитаны коммерческих судов Российско-американской компании не однажды подтверждали послание Камегамеа III — в Восточном океане встречались английские военные корабли. Иностранцы интересовались численностью гарнизона Петропавловска, его вооружением. Большое скопление кораблей видели у Сандвичевых островов…
Вот почему он, Завойко, так энергично и взялся за подготовку к обороне порта. «Тут просчета быть не должно, — мыслил Василий Степанович. — Будет нападение на Петропавловск или не будет, а готовиться к отражению врага надо обязательно».
17 июля в Петропавловск прибыл от Сандвичевых островов коммерческий бриг Соединенных Штатов «Но-убль». Американцы ошеломили известием: с конца марта Россия в войне с Англией и Францией. Капитан брига привез губернатору Камчатки письмо американского консула на Сандвичевых островах Р. К. Виллье. К нему были приложены несколько копий прокламации короля Камегамеа III и газеты.
«Милостивый государь! — писал Р. К. Виллье в послании от 12 июня 1854 года. — Я имею честь при сем приложить для раздачи шесть экземпляров прокламации о нейтралитете в продолжении войны, которая, к несчастью, объявлена в Европе. Вы увидите самые интересные подробности в газетах, которые я прилагаю. Его Императорского Величества фрегат «Диана» вышел из нашего порта 10 сего мая неизвестно куда. Если он посетит Ваш порт, то прошу сделать мне честь засвидетельствовать капитану Степану Степановичу Лесовскому мое почтение и сказать ему, что я получил его любезное письмо, но так как он немедленно вышел, я не имел времени ему ответить.
Я счастлив, что выпал случай уверить Вас в отличном уважении и почтении. Р. К. Виллье».
Отложив письмо, Завойко начал читать пространную прокламацию Камегамеа III от 16 мая 1854 года. В ней сообщалось, что он, король Сандвичевых островов, объявляет полный нейтралитет в войне, «угрожающей теперь Великим Морским Державам Европы». Заканчивалась прокламация грозным предупреждением: «Мы сиим запрещаем всем нашим подданым и всем живущим на наших владениях участвовать в каперстве судов кого-либо из воюющих под опасностью быть судимым и казненным».
Завойко покачал головой: «Путанная прокламация, но разобраться в ней можно». Он снова взял письмо Виллье и сверил даты. 16 мая и 12 июня — разница без малого месяц! Как догадывался Василий Степанович, хитрый американец долго продержал прокламацию у себя. Да что там продержал, скорее всего он ее и продиктовал писарю доверчивого правителя карликового королевства. Понял ли сам Камегамеа, что подписал. Ведь он фактически извещал губернатора Камчатки о том, что дружественное с Россией островное королевство предоставляет полную возможность английским и французским военным кораблям базироваться в своих гаванях. Очень удобное для врагов России убежище! Лучшего пристанища на пути к берегам воюющей страны в Тихом океане не найти. Да, такую прокламацию мог сочинить только недоброжелатель России.
Завойко еще раз перечитал послание Виллье и остановился на фразе: «Его Императорского Величества фрегат «Диана» вышел из нашего порта 10 сего мая неизвестно куда». Это обстоятельство и досаждало консулу. Губернатор догадывался, что командир корабля капитан-лейтенант Степан Степанович Лесовский, видимо, раскусил чрезмерно любопытного консула и отбыл из нейтральной гавани не попрощавшись. Ах, какая великолепная возможность была у Виллье показать англичанам и французам свою осведомленность в продвижении русского корабля! И вот — пожалуйста! — отбыла «Диана» неизвестно куда. Наверное, американский консул надеялся получить от Завойко ответ: «Командир фрегата поступил бестактно. Он сейчас находится (там-то) и я ему при случае засвидетельствую Ваше почтение, а заодно и пристыжу». Конечно, самое важное для Виллье было знать, где находится «Диана». Так чем же руководствовался этот «доброжела-
тель», так долго продержавший у себя прокламацию короля Камегамеа? Не добрыми чувствами. А что пишут в газетах? На какие интересные подробности хотел обратить внимание камчатского губернатора американский консул?
Из небольших сообщений с сенсационными заголовками можно было понять, что агличане и французы направили основные военные силы к Черному морю, одновременно создают угрозу Северной столице. О дальневосточных берегах материка не было сказано ни слова. С удивительной легкостью газеты утверждали, что время России сочтено, участь ее решена. Вывод короткий и ясный: «Обухом по голове, копьем в живот, и русский медведь падает замертво».
Завойко сокрушенно покачал головой: «Как все легко у них получается и просто». Видимо, этими сообщениями и хотел огорошить губернатора Камчатки «внимательный» американский консул. Такому информатору не откажешь в злорадстве.
Василию Степановичу как-то довелось слышать от Муравьева, что если начнется война с Англией, то ареной сражений будет скорее всего северное побережье Черного моря. Впрочем, Завойко и сам знал о давней мечте англичан и их союзников — отрезать Россию от прилегающего к ней южного морского бассейна, а следовательно, — и от Средиземного моря. Естественным Василию Степановичу казалось и сражение в это время на Балтийском море — противник постарается оттянуть силы русских от главного направления. Исходя из этих соображений, вполне возможно, что союзные державы пошлют свои военные корабли и к дальневосточным берегам России. А может, и не только для того, чтобы отвлечь силы, но и овладеть слабо защищенной территорией. Приморье, Приамурье, Камчатка — лакомые кусочки для чужеземцев. С захватом их не будет у Англии коренного конкурента на Востоке.
«Великобритания, Франция, Турция, — размышлял Завойко, — открытые в начавшейся войне враги России. Вполне возможно, кто-то их поддержит еще. Так уж принято у западных стран — вставать на сторону большинства…»
Мысли губернатора невольно возвращались к посланию американца. Любопытно, какую же роль в трудное для России время будут играть Соединенные Штаты? О чем так печется их дипломатический представитель
господин Виллье? Завойко давно не верит американцам. И есть у него на это основание. Он не слепец и в политике разбирается неплохо. Те же газеты легко разбалтывали то, что правительство Соединенных Штатов пыталось держать в секрете. И если тщательно проанализировать действия янки, то получается, что они своим якобы нейтралитетом приносили России больше вреда, чем пользы. И есть тому доказательства. Соединенные Штаты, зная об отношениях России с Турцией, в начале пятидесятых годов только на словах оставались на стороне русских. А на деле? Незадолго до Синопского сражения американцы продали туркам новый пароход. При турецком флоте находилось еще несколько судов Соединенных Штатов. Воюющая с Россией страна получала из-за океана и ощутимую финансовую помощь. Вот как на деле оборачивался этот американский нейтралитет!
Через руки губернатора Камчатки прошло много бумаг, пересылаемых русскими послами из Америки в Санкт-Петербург и Иркутск. Копии некоторых документов адресовались Завойко. Читая их, Василий Степанович возмущался неприкрытым лицемерием янки. Заверяя представителей России о своей искренней дружбе с русскими, они, как только могли, устраивали козни. Американские промышленники, принимая заказы на оружие, ловчили и мошенничали. Разрекламировав по всему миру разнокалиберные пушки, нарезные ружья-штуцеры, фабриканты чаще выпускали не то, что обещали и нередко заказанное Санкт-Петербургом сплавляли другим странам. А когда с них настойчиво требовали, чтобы выполняли договорные условия, они вежливо извинялись, оправдывались, обманывали, ловчили.
Губернатор Камчатки, услышав от Муравьева об очередном срыве доставки Соединенными Штатами оружия в Россию, не удержался, высказался горячо и откровенно: «Чего нам перед янками шапки ломать? Гордости у нас нет, что ли? Нам нужно расширить Тульскую, Ижевскую и Брянскую ружейную промышленность и улучшить отечественные изделия, а не унижаться перед иноземными шарлатанами». Муравьев на это сказал, что он разделяет мнение Василия Степановича, но добавил пословицу: «Бодливой корове Бог рог не дает».
Завойко вертел в руках послание Виллье. «О, бедный, доверчивый и наивный король Камегамеа! — думал он, — Ты на своих островах силен и волен, как уругвайский
цветной попугай в просторной клетке. Твое королевство давно не твое. Мелкими яркими подарками для дикарей и тонкой лестью обворожил тебя консул-янки. Твоя маленькая страна так же нейтральна, как и Соединенные Штаты, свободно предоставляющие свои порты для военных кораблей врагов России. Не лишая тебя громкого королевского титула, американцы действуют тихой сапой. Они обосновываются на Сандвичевых островах, как на перевалочной базе, чтобы потом распространить и упрочить свое влияние на Востоке Азии. Твои острова, король Камегамеа, стратегически выгодны американцам. А пока они без зазрения совести загружают емкие трюмы своих судов сандаловым деревом, сухим таре, кокосовыми плодами и везут этот ценный груа в Соединенные Штаты».
За Сандвичевы острова давно идет война, пока тайная и бескровная, сразу нескольких развитых держав. Упрочиться на них, кроме американцев, жаждут британцы, французы, немцы. Винные склады в Гонолулу заставлены цистернами и бочками с английским портером; лучшие отели в островной столице — французские; немцы сумели обосновать там свою колонию. Американцы же, страшась конкуренции, торопились прибрать к рукам не только Сандвичевы острова.
О том, что янки давно точат зубы на восточные владения соседнего материка, Завойко знал из публикаций самих же американцев. Под видом доброжелателей они навещают берега России и тщательно изучают территорию, чтобы потом иметь четкое представление о ее географическом, политическом и коммерческом состоянии.
К сожалению, Николай I, потворствуя иностранцам, соизволил удовлетворить их просьбу «свободного плавания». Он предписал наместникам оказывать американцам «внимание и приветливость в должных границах благоразумия и осторожности». А кто знает, что имеет царь в виду под этими «должными границами»? Янки, по убеждению Василия Степановича, хитры и корыстны. Их просьбы год от года становятся все более настойчивыми, почти ультимативными. Уступая Соединенным Штатам, Россия со временем может расстаться с Русской Аляской, поставить иод удар северо-восточные и дальневосточные владения. Но, наверное, мыслил губернатор Камчатки, у императора хватит ума не отдавать жену дяде, чтобы потом не идти самому к тете…
Понятен, ох, понятен Василию Степановичу этот любезный американский консул, давно осевший на Сандвичевых островах! Завойко одобрял действия командира «Дианы», ушедшего в океан, не попрощавшись с янки. «Обойдешься, господин Виллье, без привета! — думал Василий Степанович. — Да, мы, русские люди, доброжелательны и просты, но не путайте нас с простаками».
Губернатор закрылся в своем кабинете и склонился над бумагой. Через час он передал управляющему канцелярией «Воззвание к населению Камчатки» и приказал незамедлительно размножить. Оно гласило:
«В тяжелые годы нашествия врагов весь народ, как один человек, выступал в защиту своей Родины. Вот почему Россия еще никогда не потеряла ни одной своей пяди. Сюда, на край родной земли, заброшена горсть нашего народа. У нас мало войск, нет хлеба…»
Завойко, не теряя надежды, что Муравьев подошлет подкрепление, все-таки написал, что «нам пока не от кого ждать помощи». Губернатор, сообщив о начавшейся войне России с Англией и Францией, обращался к людям труда — охотникам, рыбакам, мастеровым, крестьянам: «Но мы должны помнить, что мы русские люди и Родина требует от нас выполнить долг… Если мы встретим врага, то не иначе как с оружием в руках. В таких случаях топор, вилы и коса тоже идут в дело. Неприятеля в 1812 году не только мужики, бабы били чем попало…»
Завойко предупреждал население о вполне возможном нападении врагов на Петропавловск. Губернатор призывал штатских людей принять посильное участие в обороне порта, быть готовыми до начала сражения вывезти женщин, детей и стариков в безопасные места, просил крестьян по-родственному приютить семьи, чьи мужчины встанут на защиту города, вступят в бой с иноземцами. Далее в воззвании говорилось:
«Я пребываю в твердой решимости, как бы ни многочислен был враг, сделать для защиты порта и чести русского оружия все, что в силах человеческих возможностей, и драться до последней капли крови; убежден, что флаг Петропавловского порта, во всяком случае, будет свидетелем подвигов, чести и русской доблести… Если между нами найдутся малодушные, то пусть они тотчас выступят за черту города, а мы заметем их след».
На следующий день «Воззвание» губернатора Камчатки было размножено. По распоряжению Завойко отобрали расторопных фельдъегерей, хорошо знающих местность.
Они незамедлительно покинули Петропавловск. Посланцы порта понесли «Воззвание» в другие селения полуострова — Сероглазку, Тарью, Калахтырку, Паратунку, Коряки, Пушино, Мильково, Усть-Большерецк;..
Петропавловск усиленно готовился к обороне.
Первая половина июля 1854 года в Камчатке была пасмурной и ветряной, во второй начали выдаваться двухтрехдневные солнечные «окошки». В одно из них, 24 числа, в Авачинской губе и появился транспорт «Двина». Петро-павловцам, еще находившимся под свежим впечатлением печальной встречи с моряками «Авроры», показалось, что тридцатипятисуточный рейс сибиряков от порта Де-Кастри до Камчатки прошел более или менее благополучно. Нет слов, люди изрядно переутомились. У них также в пути кончились продукты питания, полтора суток шли без воды. Но среди сибиряков не оказалось тяжелобольных и сильно истощенных. Это облегчало положение как прибывших, так и встречающих.
Нельзя сказать, что Завойко с прибытием «Двины» вознесся на седьмое небо. Губернатор Камчатки втайне надеялся и ждал, что Муравьев пришлет больше, чем прислал, людей и оружия. И хотя какое ни есть, но пополнение остается пополнением, Василий Степанович испытывал чувство неудовлетворенности: привезли пять старых пушчонок, солдаты вооружены гладкоствольными ружьями. «Эх, матушка-Россия! — с болью в сердце думал Завойко. — Как же мы с Европой-то будем воевать? Отстали от нее, ох, отстали!» Однако сильно печалиться и недоволь-ствовать у Василия Степановича причин особых не было. В порт прибыло три с половиной сотни солдат, несколько офицеров, больше стало пушек и боеприпасов. У губернатора Камчатки теперь есть помощник, капитан 1 ранга Александр Павлович Арбузов, есть в порту квалифицированный военный специалист по фортификационному делу, инженер-поручик Константин Осипович Мровинский. Это уже кое-что.
К своему помощнику Василий Степанович отнесся сдержанно: приглядимся, мол, друг к другу, познакомимся поближе, а потом станет ясно, как кому себя вести.
Арбузов пожаловался на трудный путь от деревни Лончаково до Камчатки.
— Люди предельно измотаны, — сказал он. — Они пробыли два с половиной месяца в дороге почти без передышки. Тяжела для них была эскпедиция по Амуру, нелегко достался и переход по болотам от озера Кизи до порта Де-Кастри. Однако путешествие по морю и океану грозило сделаться для всех гибельным. Транспорт «Двина» для такого скопления народа оказался очень тесным. Продовольствие в пути было весьма скудным. Под конец путешествия дошло до того, что солдаты питались ошметками от сухарей. На верхней палубе растягивали парусину и собирали дождевую воду. Не будь дождей, умерли бы от жажды… Три солдата, как сами видели, очень слабы. Сегодня, в день мученицы Христины, слава богу, мучения наши окончены.
— Грустная история, — после некоторого молчания отозвался Завойко. — Да, просторна Россия. Далеко и трудно добираться к нам, в Камчатку. Пока дойдет сюда служивый, разучится служить.
— Мои солдаты не разучились, — заверил Арбузов. И он рассказал, как учил их воевать россыпным строем, готовил к рукопашному бою в открытом поле и на пересеченной местности, а в море — артиллерийскому делу и встрече с неприятелем.
— Похвально, господин Арбузов, весьма похвально, — одобрил его действия губернатор. — Солдат всегда должен быть солдатом.
— Сибиряки — отменные стрелки, — с удовлетворением сообщил Александр Павлович. — Они все бывшие охотники. Но ученье им подтверждать надо.
— Непременно, — согласился Завойко. — Первую половину дня займем людей земляными и плотницкими работами, после обеда — военными учениями. То и другое необходимо проделывать ежедневно.
Арбузов в знак согласия кивнул: какие могут быть возражения! Территория порта безобразно изрыта, и толком не понять, что в том или другом месте хотят соорудить. Трудятся солдаты инвалидной команды, моряки флотского экипажа, авроровцы, штатские. Возьмутся за лопаты, кирки, пилы и прибывшие сюда сибиряки. Но им после длительного путешествия необходимо немного отдохнуть. Эти мысли Арбузов и высказал губернатору.
— С недельку хотя бы дать солдатам передышку, — предложил он.
Завойко вскинул брови, спросил:
— Не многовато?
— Люди очень устали, — напомнил Александр Павлович. — Есть истощенные.
— О больных и слабых не может быть и речи, — отозвался губернатор. — Этим надо поправлять здоровье. А остальным следует включиться в нашу жизнь без промедления. — Он помолчал, прикидывая, какое время отвести для отдыха прибывшим солдатам. — До утра никого беспокоить не будем. Сегодня помыть людей в бане. А завтра всем здоровым — в строй.
От такого решения у капитана 1 ранга на щеках появились пунцовые пятна.
— Может, дадим отдохнуть денька два-три? — просяще произнес Арбузов. — Люди неделю жили впроголодь…
Губернатор нахмурился. Он давно привык к тому, чтобы его распоряжения и указания подчиненные выполняли безоговорочно. «Торговля» нового помощника ему не понравилась, однако ответил сдержанно:
— Забота о солдате — отменное качество офицера. Я отнюдь не меньше вас люблю людей. В другое время с вами можно было бы согласиться. Прошу понять меня правильно. Идет война. Не сегодня так завтра враг может объявиться тут, в Камчатке. На раскачку он нам времени не отведет. — После небольшой паузы заключил — Итак, утром всех, кроме отклоненных лекарем, — в строй.
Капитан 1 ранга мрачно смотрел выше головы губернатора.
— У вас есть возражения? — глядя испытывакнце на собеседника, сухо спросил Завойко.
Самолюбие Арбузова было ущемлено: обратился с первой просьбой и получил отказ! Ему хотелось высказаться резко: «Да, я категорически возражаю! Нельзя не считаться с мнением своего помощника, нельзя так бездушно относиться к людям». Однако портить отношения с губернатором при первой же встрече ему не хотелось.
— Никак нет, — ответил Арбузов, не сумев скрыть внутреннего раздражения.
— Вот и хорошо. — Завойко сделал вид, что интонация помощника ему показалась нормальной. — Пусть люди сегодня помоются в бане, приведут себя в порядок. Сами отдохните. Утром — за дело.
— Да-да, конечно, — растерянно ответил Александр Павлович и, вяло попрощавшись, пошел в сторону казармы, где временно разметились прибывшие с ним солдаты.
Он теперь думал о том, как сообщить им, что обещанную неделю отдыха люди не получат…
Побеседовав с Арбузовым, Завойко собирался съездить в Старый Острог, навестить командира «Авроры». Однако надобность в поездке к горячим источникам неожиданно отпала — Изыльметьев в этот день появился в городе сам…
Пролежав в постели около месяца, командир фрегата преодолел кризис и заметно пошел на поправку.
— Недельки через две, Иван Николаевич, будете твердо стоять на ногах, — пообещал ему корабельный доктор Вильчковский, только что сам оправившийся от болезни. — Старайтесь больше есть, набирайтесь сил.
Но вот до горячих источников дошло сообщение, что еще в марте началась война России с Англией и Францией, и Изыльметьев заторопился к своему кораблю.
— Не держите меня, доктор, я здоров! — категорически заявил он Вильчковскому.
Тот взмахнул руками, запротестовал:
— Никуда я вас не пущу! Две недели, как минимум, надо лечиться.
— Недосуг ныне хворать да в постели нежиться, упрямо сказал Изыльметьев. — Время не такое. Надо готовить «Аврору» к выходу в океан.
Корабельный доктор, несмотря на свою настырность, профессиональную настойчивость, не сумел удержать командира фрегата, не устоял перед «упрямым Стариком».
Завойко, узнав, что Изыльметьев прибыл из Старого Острога, пригласил его к себе домой. И вот губернатор Камчатки и командир фрегата сидят за небольшим столиком под тенистым деревом рядом с зеленым флигелем и пьют чай. Два старика — щупленький повар Фрол и «добрая давняя нянька» в губернаторской семье, бывший денщик начальника Аянской фактории РАК, тучный и седой Кирилл — захлопотали около хозяина и гостя.
— Благодарю вас, ступайте, — сказал Василий Степанович.
Старики удалились.
Двухэтажный флигель Завойко приткнулся к подножью Петровской горы в том месте, где она круто спускалась к Петропавловской гавани. Окна фасада уставились на Никольскую сопку. Выше флигеля саженей на двадцать, в губернаторском саду, стоит памятник Витусу Берингу. Оттуда доносятся звонкие веселые голоса ребятишек. Там
забавляется со своими детьми жена Василия Степановича, Юлия Георговна. У нее, тридцатипятилетней, теперь их девять. На многодетной женщине, доброй и жизнерадостной, держится весь домашний очаг. А дети так еще малы: старшему, Жоре, — двенадцать лет, Степе — десять, Паше — восемь, Кате — семь… С ними трудно. Конечно, без нянь не обойтись, но гувернантки нет. Сама мать, как умеет, воспитывает и учит детей. Благо у «первой дамы Петропавловска» запас знаний богатый да и сама прекрасного воспитания. Изыльметьев узнал от Василия Степановича, что Юлия Георговна выросла в знатной ученой семье. Ее отец Георг Густав Людвиг Врангель был профессором лицея в Царском Селе, ныне — преподаватель в Петербургском университете. Дед Юлии Георговны по матери, Илья Семенович Яковкин, также был профессором университета. А главный правитель Российско-американской компании адмирал Фердинанд Петрович Врангель — ее дядя.
Молодая женщина из знатной и благородной семьи с отменным домашним воспитанием много лет разделяла тяжелую участь мужа-моряка, теперь — губернатора Камчатки.
— Юлия — мое счастье, — сказал Василий Степанович. — Но жизнь ее со мной не балует. Поверьте, в семье иногда не доставало самого необходимого — продуктов питания. Не пришло вовремя судно с продовольствием, и бедствуем все. Правда, недавно положение удалось поправить — в Камчатку на казенный счет завезли триста koj ров. У нас теперь есть своя молочная ферма. Но других трудностей тут хватает. А Юлия внешне не унывает. Она всегда находит себе и детям увлекательные занятия, у нее неплохой голос. Учит детей вокальному искусству, сама на клавикордах музицирует. Посмотришь со стороны: вроде бы мать просто забавляет малышей, а она исподволь серьезные уроки им дает. Старшие все лопочут на французском, английском и немецком языках…
Изыльметьев, слушая Василия Степановича, мысленно восхищался многодетной и дружной семьей губернатора. «Это и есть большое личное счастье, — думал он, — когда человек доволен женой, детьми, домашним очагом, служебным положением».
Иван Николаевич не мог похвастаться перед собеседником высокими чинами своих родственников. «Будь у меня такая влиятельная родня, — размышлял Изыльметь-св, — может, и я не ходил бы так долго в капитан-лейтенан-
тах». Но по складу своего характера Иван Николаевич не был человеком завистливым, службой не тяготился и считал досрочное присвоение людям чинов явлением исключительным и ненормальным. Его мнение: скороспелый плод раньше загнивает. Быструю карьеру Василия Степановича он относил к редким обстоятельствам. Изыльметьев слышал, что Завойко человек умный и энергичный, с должностью губернатора справляется отменно.
Иван Николаевич на свою судьбу морского офицера тоже не в обиде. Что нужно моряку? Как можно больше и чаще ходить по морям и океанам. Он, Изыльметьев, делает это более тридцати лет. Участвовал в дальних и средних плаваниях на фрегатах «Принц Оранский» и «Константин», корвете «Император Александр I», тендерах «Лебедь» и «Волга», два года командовал корветом «Князь Варшавский». И вот на фрегате «Аврора» он сделал кругосветное путешествие, привел его для защиты дальневосточных берегов. Разве такую судьбу моряка назовешь неудачной? Своим горбом достиг Изыльметьев почетной должности командира военного фрегата Российского императорского флота.
Завойко ходил по морским просторам меньше, но и он может вспомнить много интересного из своей жизни. Губернатор, услышав от Изыльметьева о печальной кончине «Наварина» — корвет в прошлом году был растрепан ураганом в Северном море, — не без гордости вспомнил, что на этом корабле служил в молодости под командованием капитан-лейтенанта, ныне известного на весь мир адмирала, Павла Степановича Нахимова.
Было о чем поговорить морякам, было что вспомнить. Однако, слушая губернатора, Иван Николаевич давно уловил, что тот хочет ему сказать что-то важное, но никак не найдет удобного момента. Вот Завойко, вспомнив морские походы, опять перешел на жизнь петропавловского порта, заговорил о перебоях в снабжении его обитателей, о сложностях, связанных с отдалением полуострова от Иркутска.
— В Камчатке, — сказал он, — на первый взгляд кажется, что чрезвычайно трудно иметь для большого числа людей свежую провизию. Не доставят ее вовремя с материка, и помирай, мол, с голоду. Ничего подобного. Без пшеничного хлеба, сахара, нет слов, трудно тем, у кого детишки. А для взрослых тут всегда питание найти можно. Как мы выходили из положения? Соберу, бывало, охотни-
ков-камчадалов, солдат, матросов, кои на зверя ходить уже опыт имели, и дам им задание раздобыть свежатины. И что вы думаете? Возвращались они всегда с хорошей добычей: приносили десятка три оленей и лосей, с дюжину медведей. Ешь — не хочу!
И опять Изыльметьеву невдомек, куда губернатор клонит.
— А рыбы сколько здесь? — продолжал Завойко. — Несметное число! Весной бухта становится серебристой от множества сельди и корюшки. Позже красная рыба в реках появляется. Крупная, иная чавыча пуда на три тянет. Лососевые идут в этих местах до самой осени и в необыкновен ном количестве. Наши люди вялят и солят ее в больших размерах…
«Это он к тому, — подумал Изыльметьев, — чтобы авроровцы не чувствовали себя стесненными, питаясь за счет петропавловцев».
— А может, и моих моряков послать на охоту? — осторожно предложил командир корабля и тут же поспешил заверить, что «Аврора» долго в порту не пробудет — надо пробираться в залив Де-Кастри.
— Охотников бить зверя у нас без моряков хватает, — сказал губернатор. — С хлебом будет туговато, а мяса и рыбы на всех заготовим вдоволь. Пусть вас это не волнует. Другое хочу вам предложить… — И Завойко высказал то, ради чего и пригласил к себе командира фрегата. Он подсчитал, что при самом благополучном исходе — беспрепятственном пути туда и обратно, без задержки ни на один день в порту Де-Кастри, — посланный от Камчатки бриг вернется с ответом адмирала не раньше, как через месяц.
— Долго ждать, — отозвался Изыльметьев. — «Аврора» готова будет к выходу гораздо раньше.
— Охотно верю, — согласился Василий Степанович. — Но вам, не получив указания адмирала Путятина, полагаю, нельзя покидать наш порт… Идет война. Планы командующего эскадрой могут измениться. Вдруг он решит сделать передислокацию кораблей, и они покинут залив Де-Кастри. Где их будете искать? Нельзя исключить и такое: вице-адмирал может приказать вам остаться у берегов Камчатки для защиты Авачинской губы…
— Может быть, — подтвердил догадку Изыльметьев.
— А посему… — Завойко пристально посмотрел на собеседника. — Хочу, Иван Николаевич, чтобы военные мо-
ряки не чувствовали себя здесь гостями хотя бы оставшийся месяц, до возвращения брига.
— Как изволите понимать?
— Подключить экипаж к обороне порта.
— Авроровцы, как я знаю, уже работают на земляных сооружениях.
— Я хочу сказать больше, — продолжил Завойко. — Не скрою, тревожно у меня на сердце. Чувствую, что враги не оставят нас в покое. И это может случиться в ближайшее время, до вашего ухода отсюда…
— Произойдет такое, будем обороняться вместе, — заверил Изыльметьев.
— Не сомневаюсь в вашей искренности, — поддержал его губернатор. — По-другому не мыслится. А теперь давайте подумаем, как станем обороняться… Предполагаю, что в Авачинскую губу войдет сразу несколько кораблей, ибо в одиночку враги действовать не рискнут. Что вы, Иван Николаевич, в таком случае предпримите?
— Выйду навстречу и приму бой, — решительно ответил Изыльметьев.
Завойко отозвался не сразу.
— Мне думается, что такой шаг весьма рискован, — высказал сомнение он. — Допустим, «Аврора» вступит в морской бой с двумя-тремя кораблями (нам неведомо сколько их прибудет), а петропавловцы вынуждены будут без действия наблюдать издали за неравной схваткой и ждать ее исхода. Отбросим излишнюю самоуверенность. «Аврору» могут потопить. Что дальше? Враг подойдет к порту, а тут хилый гарнизон с кремневыми ружьями, две батареи со старыми пушками. И уж коль «Аврора» перед противником не устоит, то порту перед такой силой не удержаться. Мы потеряем Петропавловск, а это, считайте, — всю Камчатку… — Завойко смолк, два собеседнику осмыслить сказанное. — У меня есть соображения, как по-другому оборонять порт.
— Любопытно.
Василий Степанович предложил Изыльметьеву подняться чуть выше флигеля, к памятнику Витусу Берингу. Корректная Юлия Георговна, поняв по озабоченным лицам мужчин, что отошли они от дома не ради праздной прогулки, увела детей в глубь сада.
От памятника хорошо просматривалась окрестность. Напротив Петровской горы, на которой стояли губернатор и командир фрегата, за неширокой гаванью возвы-
шалея горбатый полуостров. Изыльметьев не сразу уяснил, что две возвышенности, соединенные между собой коротким перешейком, считаются разными сопками и имеют свои названия — Сигнальная и Никольская.
— На южном мысе Сигнальной, как видите, установлена батарея, — сказал Завойко. — Это наш аванпост. С него раньше, чем с какой-либо другой точки порта, можно заметить появившееся в Авачинской губе судно. Напротив аванпоста, смотрите под нашу гору, строим новую батарею, Кошечную. Назвали ее так по мысу, на котором она сооружается. Справа, где кончается гавань, на дефиле, между Никольской сопкой и Култушным озером, тоже установлены две батареи. Это на случай, если противник решит высадить десант севернее Никольской сопки. В порту есть еще полевое орудие и пять старых пушек, но они больше пригодны как сигнальные. Вот, пожалуй, все, чем мы располагаем для отражения вражеских кораблей с берега.
— Немного, — вставил Изыльметьев.
— И по моему разумению, мало, — огорченно сказал губернатор. — Для прочности обороны нам нужны пушки с более крупным калибром и, как минимум, еще две батареи. Одну бы поставили на перешейке сопок, а вторую — саженей на пятьсот южнее порта, около кладбища. Но, к сожалению, у нас нет орудий…
Завойко посмотрел в глаза собеседнику, стараясь угадать, понял ли командир корабля, куда его склоняет, спросил:
— Сколько, Иван Николаевич, понадобится вашим матросам времени, чтобы снять с фрегата половину орудий и перетащить их на берег?
Изыльметьев вопросительно уставился на губернатора: «Ах, вон в чем дело! Ему нужны пушки с «Авроры». Что ж это получается? Обезоружить фрегат? Так не пойдет!»
— Если враг при нас нападет на Петропавловск, — сказал Изыльметьев, — мой экипаж, как уже заверял, встанет на защиту порта. Но разоружать фрегат я ни при каких обстоятельствах не буду.
Губернатор нахмурился. Ему не понравился категоричный отказ капитан-лейтенанта.
— А вы, господин Изыльметьев, не торопитесь возражать, — предупредил Завойко. — Вначале выслушайте. Я веду разговор не о защите этого дома. — Он показал
рукой на свой флигель. — Хотя и его защищать надо. Оборона вверенного мне российского порта, в коем по воле рокового стечения обстоятельств оказались и военные моряки «Авроры», вас, офицера Российского императорского флота, должна волновать в высшей степени.
— Я в любой момент готов дать команду экипажу вступить в бой с врагом, — горячо отозвался Изыльметьев и насупленно добавил — Снимать же орудия с корабля не буду. Это не предусмотрено никаким уставом.
— Не упрямьтесь, — одернул его губернатор и настоял ответить на вопрос: сколько потребуется матросам времени, чтобы снять с фрегата половину орудий и перетащить их на берег?
— Несколько часов, — пробурчал Изыльметьев.
— Ну, часами, пожалуй, не управятся, — высказал сомнение Завойко, — а двое суток будет достаточно, чтобы уволочь их к местам батарей.
— Управятся часами, — повторил Изыльметьев.
— Хорошо, — не стал спорить губернатор. — Прошу выслушать внимательно. Чтобы принять вашим морякам максимально полезное участие в обороне Петропавловска, предлагаю такой прожект. «Аврору» вы ставите поперек Малой губы, против порта и Никольской сопки. За вами или впереди вас, значения не имеет, встанет транспорт «Двина»…
— А как на это смотрит его командир? — не преминул спросить Изыльметьев. — Транспорт тоже собирался вернуться в залив Де-Кастри.
— Собирался. Но его командир — человек понимающий и покладистый, — ответил Завойко с намеком на несговорчивость собеседника. — Мое предложение он принял без сомнений и колебаний.
Тут Василий Степанович сознательно покривил душой. Командир «Двины» был также категорически против разоружения его корабля. Тогда Завойко принял волевое решение: он приказал капитан-лейтенанту Васильеву, чей экипаж находится в порту, вверенному губернатору Камчатки, согласиться с необычным прожектом обороны Петропавловска.
Назвав командира транспорта сознательным и понимающим офицером, Завойко надеялся положительно повлиять на Изыльметьева. Однако и такое заявление не поколебало Ивана Николаевича. Он ничего не ответил. Завойко же, не обращая внимания на молчаливое возра-
жение командира фрегата, продолжал раскрывать прожект обороны порта:
— Как в ряд поставленные береговые батареи, корабли с обращенными орудиями левых бортов на юг смогут открыть огонь по врагу, когда тот, уничтожив наш аванпост, появится из-за Сигнального мыса. Орудия же противоло-ложных бортов обоих кораблей будут бездействовать. Они во время такого боя там практически не нужны. Как вы отчетливо понимаете, «Аврору» можно освободить от двадцати двух орудий, а «Двину» — от пяти. Вот я и предлагаю установить их на суше, там, где мы с вами определим сами. Орудийную прислугу, естественно, придется разделить: одни комендоры останутся на корабле в своих деках, другие перейдут на берег. Моряков, не артиллеристов, объединим в ударный отряд для отражения десанта. Вот так правильно будут распределены все ваши двести восемьдесят четыре человека. На «Двине» ведь тоже есть экипаж — шестьдесят пять человек.
Изыльметьев молчал. Он никак не мог смириться с мыслью, что придется снять с фрегата половину орудий. Однако доводы Завойко были весомыми, и командир корабля заколебался. «А если Василий Степанович прав в своем беспокойстве? — вкрадывалась мысль. — Что будем делать, коль в ближайшие дни к Петропавловску на самом деле подойдут вражеские корабли? Губернатора волнует судьба порта. Ему не откажешь в здравом рассудке — корабельные орудия на берегу можно расположить с максимальной пользой для обороны порта, при этом не подвергать корабли обстрелу… Ну, а если опасения Завойко окажутся напрасными? Тем лучше. Пусть какое-то время, до получения приказа от Путятина, «Аврора» постоит с невооруженным бортом. Ничего страшного не произойдет».
Изыльметьев вспомнил, как душевно и трогательно встретили авроровцев в Петропавловске. Губернатор сделал все, чтобы измотанные в пути моряки как можно быстрее вылечились, набрались сил и встали в строй. Около двух месяцев экипаж «Авроры», пищевые запасы которого еще в пути сошли на нет, питается в Камчатке за чей-то счет. А у петропавловцев самих казенное продовольствие на строгом учете. Однако тут никто и ни в чем не упрекнул авроровцев. Наоборот, ущемив себя в питании, камчатцы делились всем, чем только могли, подкрепляя силы авроровцев.
Ивану Николаевичу стало вдруг невыносимо стыдно. «Неблагодарный нахлебник!» — обругал он себя и решил непременно принять предложение губернатора.
— А как, Василий Степанович, поступим, когда придет приказ господина Путятина следовать «Авроре» по назначению? — спросил Изыльметьев, чтобы не сдаться сразу.
— Очень просто, — ответил Завойко. — Будете его беспрекословно выполнять. Для установки орудий на прежнее место вам потребуется примерно столько же времени, сколько потратите на снятие. По вашим подсчетам — часы.
— Договорились, — сдержанно согласился Изыльметьев.
— Благодарю.
Губернатор и командир фрегата пожали друг другу руки.
Положение Арбузова в Петропавловске завидное. Да и не только в нем. Капитан 1 ранга, почитай, второе лицо после губернатора во всей Камчатке. А должностей у него — целых три. Идет Александр Павлович по порту, офицеры, не говоря уже о нижних чинах, завидя его издали, подтягиваются, отдают честь, штатские головные уборы снимают, низко кланяются. И хотя, кроме сибирских солдат, мало кто знает, что из себя представляет новый помощник губернатора, все равно к нему относятся с почтением —: положение у Арбузова такое. Однако Александр Павлович не возгордился. Каков ты есть, надо людям себя показать в деле. Тогда их уважениие будет вдвое дороже, можно сказать, заслуженное. Доволен Александр Павлович своим положением, но вот беда — никак не найдет общего языка с губернатором. Несколько раз Арбузов был приглашен к нему на обед, а откровенного, душевного разговора у них не получилось. Держит Завойко своего помощника на установленной им же дистанции, не дает подойти вплотную. Так на «ты» и не перешли. Больше того, губернатор чаще не соглашался с Арбузовым даже в незначительных вопросах и почти всегда оставлял за собой последнее слово. А были моменты, когда Александр Павлович ждал от Завойко одобрения, поддержки, но не получал ни того, ни другого. Это обстоятельство в немалой
степени беспокоило Арбузова. «Мои обещания остаются обещаниями, — рассуждал он. — Покажу себя в работе, и наши отношения с губернатором изменятся». Александр Павлович начал дотошно вникать во все служебные дела. Однако главной заботой для него, как и для губернатора, оставалась подготовка порта к обороне.
Арбузов с инженер-поручиком Константином Осиповичем Мровинским придирчиво и долго осматривали Ко-шечную батарею. Расположенная рядом с портом, на косе, клином входящей в Малую гавань, она, по замыслу губернатора, должна стать самой крупной и мощной из шести береговых батарей. Если все прочие имели по три-пять пушек разного калибра, то для Кошечной батареи были сняты с фрегата «Аврора» восемь 36-фунтовых орудий и три коротких, 24-фунтовых.
Лейтенант Дмитрий Петрович Максутов, под чьим руководством сооружалась крупная батарея, был удовлетворен своей работой. Квалифицированному же военному инженеру Мровинскому показалась батарея уродливой и уязвимой в бою. Он немедленно вмешался в ее строительство.
— Бруствер, Дмитрий Петрович, следует нарастить до семи футов, — подсказал военный инженер. — Расстояние между амбразурами желательно иметь не менее трех саженей. Наружную крутость батареи надо покрыть фашинами, а внутренние стены — плетнем. Над орудиями необходимо поставить блиндажи… Платформы у вас сделаны не экономно. Их можно окоротить до двух саженей, если у стульев амбразур врыть по два крепких столба…
Арбузов во всем поддерживал Мровинского, надеясь на его профессиональные знания и немалый опыт фортификационных работ.
— Правильно, Дмитрий Петрович, вам подсказывает господин инженер, — сказал он Максутову. — Учтите недоделки, батарея станет крепче, боеспособнее.
— Леса не хватит, — пожаловался лейтенант. — И подходящей лозы для фашин и плетней тут поблизости не найдешь.
— Без лозы и деревянных креплений прочную батарею не построить, — заключил Мровинский.
Максутов показал Арбузову и инженеру напольную ядрокалильную печь. Она была проста по устройству, чем обоим и понравилась. Обыкновенная яма, три стены которой и пол были выложены корабельным балластом. На
девять вершков над подом устроена из того же балласта решетка для накаливания ядер. Четвертая стена, откосная — для спуска дров. Чтобы защитить печь от ветра, яму обнесли земляной насыпью.
— А шаровые щипцы есть? — поинтересовался Арбузов, знавший о калильных печах по кораблям, на которых служил. — Без них любая печь смысла не имеет.
— Для нашей батареи принесем с «Авроры», для остальных заказали в кузнице, — ответил Максутов. — Но калеными ядрами артиллеристам порта стрелять не доводилось, нет сноровки.
— Научатся, дело не мудреное, — сказал Александр Павлович. — Но до боя подтвердить стрельбу калеными ядрами надо. В основном — отработать подноску их к орудиям и закатку в стволы.
Капитан I ранга и инженер-поручик пожелали посмотреть пороховой погреб батареи. Он располагался рядом, на склоне горы Поганки.
— То, что крышу нарастили дополнительным слоем земли, это хорошо, — одобрительно отозвался Мровин-ский. — Но демаскировка погреба налицо. Посмотрите издали, как свежая земля выделяется на общем фоне. Противник может догадаться, что именно тут расположено пороховое хранилище.
— Исправим оплошность, — пообещал Максутов, — покроем погреб дерном.
— Правильно, — согласился Арбузов.
Помощник губернатора и инженер порта обошли все батареи. Подсказывая, что, по их мнению, можно исправить, доделать, они видели многие недостатки, которые без леса и лозы не устранить. Нужно было строить блиндажи, покрывать все брустверы фашиной, а внутренние земляные стены укреплять плетнями.
На Сигнальном мысе, сзади батареи, возвышалась скала. Не покрой ее фашиной, и при обстреле осколки бомб и камни будут отлетать назад и поражать людей с тыла.
У Арбузова и Мровинского особую тревогу вызвала Перешеечная пятипушечная батарея. Расположенная на горбатом полуострове между Сигнальной и Никольской сопками, она была совершенно открытой. Через перешеек снаряды противника могли лететь прямо в порт.
— Вам, Александр Петрович, необходимо для прикрытия прислуги вырыть сзади платформ ровики и поставить
высокую горжу1,— наставительно сказал Мровинский другому лейтенанту Максутову, хлопотавшему около вновь сооружаемой батареи, — Видя через просвет корабли и город, неприятель будет вести усиленный огонь по перешейку.
— У врага, — добавил Арбузов, — появится двойная цель: снаряды, которые не попадут в батарею, улетят в порт.
— Понял, — бодро отозвался Максутов. — Прошу, господин инженер-поручик, распорядиться, чтобы сюда выделили побольше людей. И нужен лес.
Мровинский в ответ только улыбнулся. Он не волен давать такие распоряжения. Люди все распределены самим губернатором’ на складе нет леса. Инженер может показать, может подсказать, как и что следует достроить на батарее, а по части снабжения обращайтесь, мол, выше. Вот рядом капитан 1 ранга, он помощник губернатора.
— Что-нибудь придумаем, — пообещал Александр Павлович.
— А может, все это пустая затея? — спросил Максутов. — Неужели вы всерьез думаете, что на крохотный Петропавловск кто-то нападет?
— Губернатор в этом почти уверен, — ответил Арбузов. — Полагаю, есть у него на то основания.
Максутов улыбнулся, недоверчиво покачал головой.
— Мы скоро отсюда уйдем, — сказал он. — «Авроре» тут долго стоять не позволят. Ну, а пока, как сможем, поможем.
— Спасибо, князь, на добром слове, — поблагодарил Арбузов. — Никто не знает, когда придет враг. Вы скоро покинете Камчатку, заберете с собой пушки, но сооружения останутся. Нам доставят с материка другие орудия, с прислугой, и батареи в любое время будут готовы по-боевому встретить неприятеля…
На Красном Яру, южнее порта саженях в пятистах, рядом с кладбищем, сооружалась еще одна новая батарея. Она состояла из трех фасов2, но была вооружена слабо — тремя 24-фунтовыми орудиями. Два фаса за неимением пушек пустовали. Однако артиллеристы намеревались во
1 Горжа — тыльная часть оборонного укрепления.
2 Фас — прямолинейный участок с определенным направлением огня.
время боя маневрировать: переносить орудия с одного фаса на другой, в зависимости от положения неприятеля.
И на этой батарее была та же беда — не из чего строить платформы и блиндажи, нечем покрывать наружные земляные скосы и внутренние стены помещений. Однако, как знал Арбузов, и на Красноярскую (ее называли и Кладбищенской) батарею также возлагались большие надежды. Расположенная на склоне яра, саженях в стапятидесяти от кромки берега бухты, она могла стать неплохим препятствием для десанта неприятеля. Высадка его на берег в этом месте была наиболее удобной. Батарея представляла собой фланговую оборону Сигнального мыса и могла стрелять продольно по кораблям, если те займут на рейде позицию против Кошечного укрепления. Тут не было порохового погреба. Орудийные заряды хранились в железных корабельных цистернах. Для них артиллеристы вырыли сзади батареи глубокий ров. В его откосе, ближние к пушкам, они и установили цистерны. На манер Кошечной батареи и тут была построена ядрокалильная печь.
О результатах последнего осмотра оборонных сооружений Арбузов и Мровинский пошли докладывать губернатору. У входа в кабинет Александр Павлович остановил инженер-поручика.
— Побудьте, Константин Осипович, тут, — сказал он. — Я на одну минутку загляну к Василию Степановичу один. Надо решить наболевший вопрос с питанием сибиряков…
Вышел Арбузов от губернатора через четверть часа как из бани — красный, с капельками пота на лбу. Это насторожило Мровинского. Судя по возбужденному лицу Александра Павловича, инженер догадался, что в кабинете произошел весьма неприятный разговор.
— Что-то случилось? — осторожно спросил Мровинский.
— А-а! — Арбузов недовольно махнул рукой. — У меня в дороге люди чуть не умерли с голоду — неделю на сухарной трухе сидели. И тут их содержат впроголодь…
Константин Осипович сочувственно покачал головой и, чтобы как-то успокоить вконец расстроенного капитана
1 ранга, мягко сказал:
— Многовато нас сюда наехало. Продуктов не хватает. Правда, теперь снабжение улучшится. Сразу два коммерческих судна прибыли: американский бриг «Ноубль» и гер-
манский клиппер «Магдалина». Оба под разгрузкой стоят.
— Знаю, — отозвался Арбузов. — Об этом и разговор завел. Да, вижу, не вовремя зашел. Губернатор сегодня не с той ноги встал. То ли плохой сон увидел, то ли жена с кровати сбросила. Доложите ему о состоянии батарей без меня.
Мровинский промолчал, раздумывая, как ему поступить. Он по опыту своей службы давно уяснил: без вызова у начальства лучше не появляться, когда оно в плохом расположении духа. Инженер-поручик об — этом и намеревался сказать Арбузову, но не успел. В прихожей появился местный священник Георгий. Русоволосый, худощавый, с реденькой бороденкой, облаченный в черное саржевое одеяние, он, запыхавшийся от быстрой ходьбы, хотел что-то сказать, но не мог.
— Пра… пра… вославные! — с трудом выговорил священник. — У себя его светлость?
— Не торопитесь, батюшка, — придержал его Арбузов. — Отдышитесь. Этот господин, — он подбородком показал на Мровинского, — тоже к губернатору.
— Ради Христа прошу, пропустите меня, — взмолился отец Георгий. — Неотложной важности дело…
— Если не тайна, какое? — полюбопытствовал Арбузов. — Мы тоже с пустяками к губернатору не ходим.
— Святая тайна, — ответил священник и, опасливо оглянувшись, тут же заговорщицки сообщил — Церковь, рабы Божьи, обворовали! Все, что на ремонт храма «Господнего собрали, подчистую антихристы выгребли. Иконы ободрали. Вот страсти-то Господни!
Арбузов взглянул на инженера и тот его понял.
— Проходите, батюшка, — уступил дорогу Мровинский. — У вас случай чрезвычайный.
Священник скрылся за дверью.
— Чрезвычайный! — иронически произнес Арбузов и грустно улыбнулся. — Напротив, Константин Осипович, случай по этим местам весьма ординарный. Я нахожу, что служивые тут ужасно развращены. В порту, заметьте, господствует старая, крайне суровая система управления, по вине которой совершенно испортились дальневояжные матросы. Они обратились в людей, промышляющих беспорядками и воровством. В таком нравственном настроении состоят почти все команды ныне моего Сорок седьмого флотского экипажа. В этом хаосе и неурядице единственную надежду можно возлагать лишь на вновь привезен-
ных нами солдат-сибиряков и команду фрегата «Аврора».
Мровинский не поддакнул и не возразил. Он сам был свидетелем вольного разгула моряков флотского экипажа и солдат инвалидной команды. Недавно кто-то обворовал кабак, а кто-то из озорных побуждений опрокинул конфетную лавку. Вначале думали, что это по-прежнему бесчинствуют иностранцы. Известно, что нахальные чужеземцы много внесли в городе беспорядков. Однако строгие меры, предпринятые губернатором, возымели действие. Беспощадная порка плетьми и лозой, моченой в соленом рассоле, холодный и голодный карцер сказались на поведении иностранных китобоев. Они заметно присмирели. Факты грабежа и воровства сократились, но, к сожалению, не прекратились. Когда стали разбираться с последними случаями бесчинства, убедились, что в кабак лазили русские экипажные матросы, а конфетную лавку перевернули солдаты инвалидной команды.
— Если служивых и впредь будут кормить так скудно, — проговорил Арбузов, — я н€ поручусь и за этих, ныне скромных, непорченых солдат сибирской роты. Голод — не тетка. Губернатор это понимает. Не зря ведь из трехсот казенных коров он двадцать лучших отобрал для свое» фермы…
Мровинский последнюю фразу как бы пропустил мимо ушей.
— И все-таки я думаю, — сказал он, — в грабеже церкви не следует грешить на своих людей. Христиане, по-моему, Божий храм осквернять не станут. Воры не провизию же в церкви промышляли. Там, надо полагать, золотишко было. На него, скорее всего, иностранцы позарились.
— Возможно, — ответил Арбузов. — Пока не найдем злоумышленников, ничего определенного сказать нельзя. В первую очередь поспрашиваем своих людей, может, что и прояснится.
Александр Павлович попрощался и ушел. Ему захотелось самому найти украденное, обличить воров. Губернатору такое дело наверняка понравится. Завойко убедится, какой у него расторопный и умный помощник. С этой целью Александр Павлович и разослал с десяток солдат-сибиряков по порту. Те, выполняя тайное указание помощника губернатора, побывали в подвалах и на чердаках казенных зданий, куда доступ был свободным, осмотрели все потаенные места, где, по их предположению, могли
быть спрятаны украденные вещи. И поиск дал плоды: на одном из чердаков солдаты нашли под старыми плетеными корзинами… десять тюков серого сукна — пятьсот аршин!
Узнав, что из церкви никакое сукно не пропааало — оно там никогда не водилось, — Арбузов поспешил сообщить о находке губернатору.
— Вот! — Александр Павлович положил в кабинете Завойко на пол тюк и доложил как и где фельдфебель сибирской роты обнаружил кем-то спрятанный казенный материал.
Губернатор доклад своего помощника выслушал с явным недовольством.
— Что за материал? — спросил он, нахмурив брови.
— Вступая в отправление своих обязанностей по порту и флотскому экипажу, — сообщил Арбузов, — я на первых порах заметил неполноту показанного по ведомостям провианта…
— Почему до сих пор молчали? — спросил Завойко.
— Нужно было уточнить, а на сверку и сводку наличия имущества с ведомостями недоставало времени. Пятьсот аршин серого сунка в ведомостях значится с пометкой моего предместника господина Фрейганга: «Употребить на теплые одеяла для моряков флотского экипажа». Я и полагал, что оно употреблено по назначению. А теперь, извольте убедиться, злоупотребление налицо.
— На сверку и на сводку у вас не хватило времени! — недовольно отозвался Завойко. — Усматриваю в этом и нечто иное…
— Что усматриваете?
— Ваш странно легкий подход к приему материальных ценностей, — обвинил помощника Завойко.
— Так я же вам докладывал, что по ведомостям…
— Не припоминаю.
Нет слов, тяжел у Арбузова характер. Об этом, конечно же, знает Завойко. Губернатор знакомился с личным делом помощника, с его послужным списком. Каких только там нет записей: «склонен к самовольству», «с сослуживцами не уживчив», «горазд учинять скандалы»… Но и у Завойко характер не мед. Нежный муж и любящий отец, Василий Степанович неузнаваемо придирчив и строг на службе. Сам не знающий покоя, он требовал полезной отдачи от других и не терпел возражений, оговорок, оправданий. Не скупясь на разносы и наказания, губернатор
на расстоянии держал от себя офицеров, не допуская с их стороны фамильярности, а для нижних чинов всегда тесна была гарнизонная гауптвахта, не пустовал карцер.
И вот нашла коса на камень: до раздражительности не уступчив Арбузов, до упрямства настойчив Завойко.
— Фельдфебеля рекрутской роты от должности отстранить! — распорядился губернатор.
— За что? — возразил Арбузов. — Фельдфебель нашел сукно.
— Кто умеет находить спрятанное, тот способен надежно спрятать ворованное сам, — недовольно проговорил Завойко. — На его место назначить Степана Спылихина. Кто еще с вами принимал вещевое имущество?
— Подведомственный мне комиссар господин Руднев.
— Руднева посадить на гауптвахту на десять суток.
— Как понимать?
— Выполняйте!
Арбузов стоял набычившись. Его лицо багровело.
— Это.. — Он искал слово, чтобы заменить подвернувшееся «самодурство». — Это самоуправство.
— Прекратите пререкания! — повысил голос Завойко.
— Вы со мной разговариваете как с низшим чином…
Арбузов поднял с пола тюк сукна, недовольно крякнув, вышел из кабинета.
На следующий день, 10 августа, Александр Павлович, получил через вестового от губератора предписание. В нем было сказано, что капитану 1 ранга Арбузову А. П. (без-указания должности) «предлагается отправиться для ознакомления со страною до селения Усть-Большерецк». Александр Павлович с интересом рассматривал предписание. Он чего-то недопонимал. Неожиданное решение губернатора, без предварительного разговора о поездке, казалось странным. Усть-Большерецкое селение расположено на западной окраине Камчатки, на берегу Охотского моря. От Петропавловска по суше до него ни много ни мало — триста с лишним верст. Но туда, как понял Арбузов по предписанию, придется отправиться морем. Это вдвое дальше. Нужно будет обогнуть южный мыс Камчатки и потом следовать на север вдоль западного побережья. Сколько на такую «прогулку» уйдет времени! А ведь не позднее, как двое суток назад Василий Степанович говорил ему же, Арбузову, о больших работах в порту, которые производятся все еще медленно, торопил содействовать быстрейшему сооружению батарей, ибо, по заверению За-
войко, англичане или французы в скором времени могут напасть на Петропавловск. И вот предписание. Он, помощник военного губернатора Камчатки, капитан над портом, командир флотского экипажа, вынужден оставить горячий участок и отбыть в дали дальние без указания конкретного задания и срока возвращения. «Для ознакомления со страною», другими словами: сколько, мол, хочешь, столько и разъезжай — ты тут, в Петропавловске, не нужен. Не очень ли роскошная поездка в такое тревожное время? Но помощник губернатора — человек военный, дисциплинированный. Предписание — это все равно, что приказ, его надо выполнять.
Арбузов, прежде чем отправиться в путешествие, заторопился покончить со всеми неотложными делами. Дорожа временем, Александр Павлович вместе с Мровинским еще раз осмотрел оборонительную линию. Больших расхождений у них в оценке сооружений не было. Главным препятствием в строительстве прочных батарей оставался лес, которого в порту явно не хватало. Теперь же забота о его доставке у Арбузова невольно отпадала.
Мровинский очень удивился непредвиденному отбытию помощника губернатора из Петропавловска, но сказать что-либо не пожелал: начальству виднее кого и куда посылать.
— За батареи, Александр Павлович, не беспокойтесь, — заверил инженер-поручик. — Все сделаем, как надо.
— Надеюсь, — ответил Арбузов и заспешил по другим делам.
В порту шла разгрузка иностранных коммерческих судов. Александр Павлович приостановился. Два дня назад, порадовавшись почти одновременному приходу американского брига «Ноубль» и немецкого клипера «Магдалина», он сам выделил солдат для разгрузочных работ. Часть груза временно сложили тут же на берегу, под большими деревянными навесами. Сейчас же мешки с судов и из-под навесов переносили в селение и складывали и одно здание-лабаз. «Что делают?! — внутренне запротестовал Арбузов. — Нельзя ничем не заменимое продовольствие хранить в едином месте. Это всегда большой риск. Вдруг лабаз загорится. А если действительно будет сражение с врагом? Тогда при обстреле селения неизбежно возникнут пожары. Продовольствие до заморозков необходимо разместить в разных помещениях».
Арбузов пошел к губернатору, но его в кабинете не оказалось. Тогда qh. тут же изложил свои соображения на бумаге и оставил ее управляющему канцелярией. Тот пообещал передать записку Завойко сразу же, как появится.
Александр Павлович был готов к отъезду, но выделенный в его распоряжение небольшой бот нуждался перед длительным путешествием в основательном ремонте. Им спешно и занялся экипаж, состоящий из пяти человек.
— Проконопатим днище, борта, просмолим, и через четверо суток можно выходить, — заверил Арбузова командир бота.
А через трое суток Александру Павловичу вестовой доставил еще одно предписание губернатора. В нем говорилось, что «с донесением относительно несообразности размещения провианта согласиться невозможно». Тут же Завойко напоминал, что необходимо «безотлагательно приступить к исполнению предписания от 10 числа сего августа». Он требовал доложить, когда конкретно капитан 1 ранга намерен оставить порт.
Накануне предстоящего путешествия Арбузов доложил губернатору, что завтра выделенный в его распоряжение бот отправится в путь согласно предписанию «для ознакомления со страною». Однако непредвиденные обстоятельства задержали 17 августа Арбузова в Петропавловске…
Завойко в тот день был мрачен и зол. Причин для этого накопилось немало. Они нагромождались постепенно, угнетая губернатора.
В Петропавловске собралось необычно много народа. С прибытием фрегата «Аврора», а затем и транспорта «Двина» в порту прибавилось более шестисот человек. С одной стороны это хорошо: сунься сейчас враг к Петропавловску, — есть кому его отражать. А с другой… Всех надо где-то разместить, всех чем-то кормить. Запасы на складах скудные, в казармах теснота непролазная. Дела с продовольствием были бы совсем худы, не подоспей два иностранных коммерческих судна. Однако провизия, доставленная на «Магдалине» и «Ноубеле» предназначена
для петропавловцев без учета экипажей военных кораблей и сибирских солдат. Приближалась осень. Скоро хлынут проливные дожди, а за ними наступят и холода. Под открытым небом людей не оставишь. Решили строить новую просторную казарму — иначе моряков и солдат не разместить по зимним квартирам. Однако леса, как ни прикидывай, едва ли хватит на половину здания. А бревна, доски теперь нужны и для сооружения батарей. Значит, надо немедленно создавать большую артель по заготовке леса. Его, строительного, поблизости нет. Если зимой бревна возили на собаках, то летом единственный выход таскать лес волоком с помощью обозных лошадей, которых в городе раз-два и обчелся. Трудное и долгое это дело — заготовка леса. Она отнимет немало рабочих рук, так необходимых для сооружения оборонных объектов.
Завойко прикидывал на бумаге, с каких участков удобнее снять людей на заготовку леса без ощутимого ущерба для главного дела — обороны порта, когда к нему в кабинет вошел Арбузов. Ожидая от помощника бодрых слов, деловых предложений, Василий Степанович услышал жалобу на плохое питание сибирских солдат. Губернатор помрачнел. С этим вопросом Арбузов обращался к нему вчера, позавчера. Завойко тогда терпеливо пояснил, что продовольствия в порту не хватает, и положение может быть как-то исправлено только с приходм судов Российско-американской компании. Все понятно. Другого пояснения, казалось бы, не требовалось. И вот Арбузов опять появился с тем же вопросом. Это губернатора и вывело окончательно из равновесия. Ничтожно мелкой ему показалась меркантильная просьба помощника, а голос — неприятно нудным и гнусавым. Василий Степанович взорвался. На этот раз он высказался резко. Закончил свою обрывистую тираду так:
— Прекратите канючить! Займитесь делом! Не такого я ждал себе помощника…
Капитан 1 ранга стал багровым, словно губернатор не словами обидел, а ладонями исхлестал по щекам.
Только Арбузов закрыл за собой дверь, как в кабинете появился священник Георгий и ошарашил сообщением:
— Божий храм, ваша светлость, обворовали!..
Часом позже неприятный разговор произошел у губернатора с полицмейстером поручиком Губаревым. Завойко, припомнив ему случаи нераскрытых краж, обозвал представителя стражи бездельником и приказал любыми
путями найти грабителей церкви, чтобы наказать злодеев «примерным расстреливанием». Это означало — приговорить пойманных к смертной казни, но так, чтобы сами преступники верили, что их публично расстреляют. Все будет сделано по-настоящему: помост, солдаты с ружьями, толпа… Палач привяжет грабителей к позорному столбу. Площадь заполнится гулом барабанного боя. Шеренга солдат приготовится к стрельбе. И когда «смертники» с замиранием сердца будут отсчитывать последние секунды жизни, раздастся команда «Отставить!» «Смертный приговор» будет заменен вечной каторгой. Это Завойко сделает только потому, что смертная казнь в России отменена…
Оскорбленный полицмейстер, обидчиво пробурчав «ни днем ни ночью не знаю покоя, и заслужил бездельника», ушел надутым, как индюк. Василий Степанович пожалел, что погорячился, но слово не воробей… Он знал, что Губарев поделится обидой со своей женой, Серафимой Гавриловной, та обязательно пожалуется Юлии Георговне. Дамы дружат давно. Юлия Георговна со свойственной ей тактичностью легко упрекнет мужа и, чтобы уладить конфликт, непременно пригласит супругов Губаревых на чай. И тогда самому Василию Степановичу придется как-то оправдываться за свою несдержанность, обиняком извиниться…
Не успел Завойко собрать бумаги со стола — он намеревался посмотреть, как идет строительство Кошечной батареи, в кабинете снова появился Арбузов, теперь уже с каким-то тюком сукна…
Сердито выпроводив из кабинета своего помощника, Завойко, усталый и раздраженный, оставил канцелярию. Ему необходимо было подышать свежим воздухом, успокоить нервы. На Большой улице встретил Губарева.
— Ну и денек сегодня выдался! — сокрушенно произнес губернатор, ища сочувствия у полицмейстера, а тот понял его в прямом смысле — ясный, теплый, солнечный.
— Скоро пойдут дожди, — отозвался Губарев и, словно между ними не было неприятного разговора, поторопился доложить, что им выяснено о грабеже церкви. — Иностранцы в нее лазили. Двое их было…
Василий Степанович попросил полицмейстера рассказать подробнее.
— Кирпичи под оконной решеткой разобрали, — сообщал Губарев. — Загнули решетку, медвежья, видать, у
них силенка, и пролезли внутрь. Сундук вскрыли ломом. Замок сорван, жесть — в клочья.
— Понятно, — прервал Завойко. — А откуда известно, что церковь ограбили иностранцы?
— Их Агафья Карандашиха, жена казачьего урядника Василия Карандашева, ночью из окна видела.
— Не ошиблась в темноте? Почему она решила, что это иностранцы были?
— Разговор слышала, не по-русски говорили…
— А на каком языке — английском, немецком?
Губарев улыбнулся.
— Агафья знает только два языка: русский и матерный.
Скупая усмешка скользнула и по лицу Завойко.
Полицмейстер сказал, что взлом церкви был обнаружен только перед обедней, когда дьякон пришел на службу. Когда дьякон с оханьем и аханьем забегал вокруг церкви, Агафья задним умом дошла, что люди, которых ночью видела, и могли быть ворами.
— Как они выглядели?
Губарев пожал плечами:
— Карандашиха говорит, что один нес мешок, а другой поддерживал его сзади. Вроде бы тот, что с грузом был, выше напарника. А разговор, она утверждает, — точно нерусский.
— Хорошо, — сказал Завойко, чтоб на этом закончить беседу. — Продолжайте, Михаил Дмитриевич, допытываться, дознаваться. Будьте осторожны, спугнуть бойтесь злодеев. — И напомнил — У нас стоят два иностранных судна — немецкое и американское. Доверительно поговорите с капитанами, попросите нам помочь. Они вряд ли будут выгораживать грабителей. И даже наоборот, — постараются от них отделаться…
Вечером 16 августа Губарев доложил губернатору о своих дознаниях. Подозрение пало на двух американцев, которые осенью прошлого года сбежали со своего китобоя и остались зимовать в Петропавловске. Вот уже без малого год, как они болтаются в порту, подыскивая себе работу полегче и повыгоднее. Вначале приобщились к охотникам-камчадалам, — сбежали от них после первого выхода на медведя; потом — к рыбакам, — не понравилось мокнуть в холодной воде. В последнее время один устроился половым в кабак, а второй попросился в пожарную команду. С прибытием брига «Ноубль» беглые
американцы обратились к капитану-соотечественнику с просьбой взять их на судно матросами. Тот согласился.
— Трое суток эти бродяги живут на бриге, — сообщил полицмейстер. — Капитан имеет сведения, что минувшей ночью новые матросы куда-то отлучались. Утром их еле добудились.
— Что собираетесь делать? — спросил Завойко.
Губарев сказал, что за предполагаемыми злодеями
установлена слежка. По утверждению капитана «Ноубля», украденных вещей на судне нет, а стало быть, и нет улик, чтобы обвинить американцев в грабеже.
— Они, полагаю, спрятали добычу где-то недалеко от порта, — высказал свои соображения Губарев. — Грабители непременно за ценностями придут, чтобы перед уходом «Ноубля» перенести их на судно. Вот мы их и накроем с поличным…
— Хорошо, — согласился Завойко. — Полицмейстеру лучше меня знать, как уличить и когда арестовывать злоумышленников. Важно их поймать и ворованное возвратить церкви.
Смотря вслед удалявшемуся Губареву, Василий Степанович с грустью подумал: «Ну какой из тебя, Михаил Дмитриевич, начальник городской полиции? Петропав-ловск-то и городом назвать неудобно. Не от хорошей жизни назначил я тебя, поручик грузовых экипажей, полицмейстером. Знаю, не с желанием согласился на новую должность. Но и меня пойми правильно: нельзя городу быть без полиции и полицмейстера. Любопытно, как ты покажешь себя в настоящем деле?»
Под настоящим делом губернатор подразумевал сражение, которое, как он думал, рано или поздно произойдет при защите Петропавловска от чужеземцев. В разработанном Василием Степановичем прожекте обороны порта Губареву отводилась роль командира стрелкового отряда волонтеров, которых еще неизвестно сколько соберется в трудный час.
«А что делать с Арбузовым? — мыслил Завойко. — Вот прислали помощника: «На тебе, Боже, что нам не гоже». Нытик да и только! Неужто трудно понять, что провиант ныне у нас на особом учете? Арбузову полезно будет поездить по Камчатке. Пусть прогуляется, посмотрит, как живет промысловый народ. Может потом по-другому себя поведет…»
Уже в сумерках Василий Степанович возвращался домой. Кончился нелегкий трудовой день. Над Петропавловском нависала ночь, темная, безветренная, тихая и теплая. В селении гасли огни. Люди, уставшие за день, экономя керосин и свечи, укладывались на покой. В порту одиноко и «упряжками» рыскали ездовые собаки. Необходимые жителям снежного полуострова зимой, они летом беспризорно сновали повсюду в поисках бросовой рыбы, не дожидаясь, когда их накормят хозяева.
Старший боцман Матвей Сидорович Заборов в мундире, с которого не отцеплял знак отличия за безупречную службу, как всегда, поднялся раньше всех. Он своей мор-жевой походкой обходил корабль и недовольно бурчал что-то под нос. Поднял кем-то оставленную на палубе швабру, бережно поставил в угол.
— Учу лоботрясов, учу и никакого толку, — пробормотал Заборов. — Бросают, ядреный корень, швыряют. Эх-эх-хе!
На «Авроре» привыкли к сварливому характеру стар-шего боцмана. Таким, беспокойным и придирчивым к мелочам, видимо, сделала его сама служба, складывающаяся в основном из массы небольших дел. Старшему боцману нужно (это стало его внутренней потребностью), чтобы на фрегате был полный хозяйственный порядок. А корабль — махина! Экипаж — три сотни человек! Вот и попробуй уследи за всем и всеми. На фрегате ревностно несут службу верные помощники — боцманы и боцманматы, — но Заборову кажется, что не будь его, и металл на «Авроре» проржавеет, и палуба покроется грязью и хламом.
Матвей Сидорович всегда в делах, всегда в заботе. Нечасто ему удавалось выкроить свободное время, редко старший боцман появлялся на берегу. Последний раз был в порту трое суток назад и, к собственному неудовольствию, неожиданно нажил там врага в лице фельдфебеля, начальника продовольственно-фуражного лабаза.
Заборов, как и многие грешные его сословия, свои поступки и характер считал вполне нормальными и все случившееся рассматривал с приемлемых для него позиций, непроизвольно оправдывая себя и обвиняя кого-то. Это исходило от него настолько искренне, естественно, что до-
казать обратное стоило труда, а чаще было невозможно. Матвей Сидорович считал себя человеком хорошим, так оценивал и других людей, чьи поступки ему нравились, а тех, кто противоречил, поступал не так, как хотелось бы старшему боцману, относил к плохим. Заборов находил много примеров и доводов, утверждавших его правоту.
Страший боцман «Авроры» и фельдфебель из интендантской службы порта сошлись случайно. Как рыбак рыбака видит издалека, так и хозяйственники без труда узнали друг друга. Они сразу нашли общий язык. Разговорились о провизии, у кого какой не хватает, а иной столько, что впору делись с другими. Примеряясь друг к другу, осторожно выяснили, чем можно выгодно обменяться. У фельдфебеля красную рыбу девать некуда — полсклада ею завалено, а у старшего боцмана в трюме мешками лежит лавровый лист — в теплых краях матросы собственными руками нащипали. Фельдфебель рискнул за предложенный мешок ароматной приправы пожертвовать пятью рогожными кулями с соленой рыбой. «Хороший человек этот фельдфебель! — подумал Заборов. — Такое добро не пожалел за какую-то жухлую траву». «Не раздумал бы, — боялся фельдфебель. — За бросовую рыбу — собак ведь ею кормим — пообещал целый мешок заморских ароматных листьев, которые по ведомостям на год дают жалкие фунты». На этом бы хозяйственникам пожать друг другу руки и разойтись. Однако словоохотливый фельдфебель не отпускал малоразговорчивого, но, чувствовалось, обязательного в обещаниях старшего боцмана. Он начал жаловаться на крыс, от которых в лабазе разбегаются сибирские коты.
— Помогу я тебе в этой беде, — пообещал Матвей Сидорович. — По части уничтожения крыс у меня большой опыт. На «Князе Варшавском» у нас этой твари было видимо-невидимо. Матросы капканами их ловили, палками убивали, как в городки играли. Заинтересованность у них была: кто пять хвостов крысиных мне приносил, того берегом поощрял…
Делясь опытом борьбы с крысами, Заборов умолчал о главном: грызунов уничтожали десятками в сутки, а их на корабле не убавлялось. «Что за чудо?»— удивлялся Матвей Сидорович, не догадываясь, как его оболванивают матросы. Убив всем экипажем пять крыс, моряки носили старшему боцману одни и те же хвосты. Делали матросы это очень ловко. Покажет кто-то Заборову хвос-
ты и тут же на его глазах выбросит в иллюминатор. Матвею Сидоровичу и в голову не приходило, что они летели не за борт, а оказывались в корзине у другого матроса…
— Капканами и палками крыс не уничтожишь, — авторитетно заявил Заборов фельдфебелю. — С ними надо поступать по-другому…
Матвей Сидорович от кого-то слыхал, что, если поймать крысу и, подпалив шерсть, отпустить, помещение тотчас же покинут вместе с ней все ее сородичи. Сам Заборов этот метод испробовать не успел, но мудрый опыт борьбы с мерзкими грызунами за что купил, за то и продал. Хозяйственники разошлись друзьями. Однако приготовленный накануне для обмена мешок с прелым лавровым листом старшему боцману сплавить не удалось. Пустым осталось и место в трюме, приготовленное для пяти кулей обещанной рыбы.
В тот же вечер Заборов услышал частый колокольный звон и панические крики людей, бежавших к рыбному складу, из которого валили клубы дыма. Не успел Матвей Сидорович с моряками добежать до места происшествия, как огонь был потушен.
— Что там произошло? — спросил Заборов у солдата инвалидной команды.
— Теантер! — с улыбкой ответил тот и удовлетворил любопытство моряков — Какой-то дурак посоветовал нашему фельдфебелю подпалить крысу и отпустить. Он, недотепа, так и сделал. Крыса забегала по лабазу и в двух местах подожгла сухую рогожу.
— Свою голову фельдфебелю надо иметь, — пробурчал Заборов, преодолевая смущение. — Нечего глупые советы слушать. — Он заспешил с матросами на корабль.
Потом до Заборова дошли слухи, что фельдфебель собирался при встрече набить ему морду. «А за что? — возмущался Матвей Сидорович. — И до чего же люди бывают неблагодарными! Сам, ядреный корень, уши распустил и бухнул в колокола, не заглянувши в святцы. Набьет морду! Оборзел фельдфебель».
По верхней палубе фланировал вахтенный офицер лейтенант Пилкин. Заборов подошел к нему, пожаловался:
— Ну во что, Константин Павлович, превратили нашу «Аврору?» Уродина, а не фрегат. На этот борт глянешь, — сердце радуется: все, как есть, на военном корабле; а сюды поглядишь, — душа плачет: фрегат без пушек. Коммерсант, ядреный корень, да и только! Начальству,
конечно, виднее, но я, будь на то моя воля, ни за что не оазрешил бы так калечить «Аврору». Где было видно, где было слышно, чтобы с военного корабля орудия снимали? Кто мы теперича? Наполовину моряки, наполовину сухопутные. Отгородили фрегат от моря боном, как корову стельную от стада…
— Так надо, Сидорыч, — не поддержал его Пилкин.
— Кому надо-то? — придирчиво спросил Заборов. — Видел я в энтот день господина Изыльметьева. Его благородию плакать хотелось, когда орудия с корабля уносили. Ему, сказывают, сам генерал-губернатор приказал так сделать.
— Ну, а чего, Сидорыч, не заступился? — хитро вставил лейтенант, — Пошел бы к губернатору и сказал: «Я, старший боцман корабля, возражаю категорически, ваше превосходительство, против такого произвола. Это самоуправство, насилие!»
— Вам бы только шутки шутить, ваше благородь, — недовольно отозвался Заборов. — А я, ядреный корень, и сам собирался итить к генералу, но господин Изыльметьев удержал.
— Вот это Иван Николаевич сделал зря, — разыгрывал старшего боцмана Пилкин. — Не удержал бы, орудия на «Авроре», глядишь, остались бы на своих местах.
— Может, и остались бы, — серьезно ответил Матвей Сидорович. — По-разумному, пушкам место на корабле.
На палубе появился лейтенант Александр Максутов. Он издалека поприветствовал вахтенного офицера и старшего боцмана, повернулся к сопкам, на перешейке которых сооружалась батарея. Убедившись, что его подчиненные уже работают, направился к бортовому трапу.
— Когда ждать на обед, пехота? — шутливо выкрикнул вслед князю Пилкин.
— Извольте, морские волки, известить нас об обеде колоколами громкого боя! — задорно откликнулся Максутов. — Ваш корабль защищать готовимся.
— Мои комендоры обеспечат «Авроре» полную безопасность! — прокричал вывернувшийся откуда-то прапорщик артиллерии Николай Можайский.
На палубу вышла группа гардемаринов, за ней — мичманы Пойов, Фесун, Михайлов. Все они без задержки покинули корабль. Несколько раньше ушли на берег с унтер-офицерами команды матросов. Авроровцы спешили по своим новым местам, на береговые батареи, которые не-
обходимо было за короткий срок привести в полную боевую готовность.
В порту начиналось обычное трудовое утро. И никто в Петропавловске не знал и не мог знать, что готовит им день грядущий, 17 августа 1854 года.
— Гляньте-ка, ваше благородь! — Заборов показал рукой в сторону Бабушкиной горы. — Никак, дым?
— Дым, — подтвердил вахтенный офицер. — Это сигнал с обсервационного поста: «Вижу корабль».
— Какой, чей корабль? — недоуменно спросил боцман, не скрывая беспокойства.
— А вот это, Сидорыч, пока никому неизвестно, — ответил Пилкин. — С обсервационного поста заметили в океане смутное пятнышко и дали сигнал. На Дальнем маяке сами еще не знают, во что превратится эта едва видимая точка.
— Так ведь то, ядреный корень, могет быть так и эдак, — встревоженно рассудил Заборов. — Войной, поговаривают, пахнет.
— Тут ты, батенька мой, абсолютно прав: может быть так и эдак, — с улыбкой ответил Пилкин. — О сигнале с мыса пойду доложу командиру корабля.
Дым на Бабушкиной горе насторожил весь Петропавловск. Люди приостановили работы. Теряясь в догадках, они находились в томительном неведении. Солдаты, матросы, портовые рабочие смотрели на серый столб дыма, с нетерпением ожидая дополнительного сигнала.
На «Аврору» прибежал запыхавшийся посыльный. Он передал вахтенному офицеру распоряжение Завойко: генерал вызывал командира корабля с офицерами к себе, в губернскую канцелярию. Вестовые замахали с фрегата флажками, созывая командиров морской азбукой к Изыльметьеву…
Губернатор Камчатки, облаченный в парадный мундир, вел себя так, словно собирался на смотр торжественного марша. Ему понравилось, что на сбор командиров потребовалось не более пятнадцати минут.
— Господа, — спокойно произнес Завойко. — Я не хочу, чтобы в Петропавловске кто-то поддался преждевременной панике. Пример выдержки и самообладания, надеюсь, покажете вы. Возможно к Камчатке подходит торговое судно Российско-американской компании или наш поенный корабль. И тот и другой нам встретить будет приятно. Но вполне допустимо, что к бухте приближается враг.
А посему не будем терять зря времени и начнем действо-вать с упреждением.
Завойко только двое суток назад собирал этих же людей в канцелярии и подробно знакомил их со своим прожектом обороны Петропавловска. Тогда же были определены некоторые командиры батарей, стрелковых отрядов и их помощники, по командам распределен весь личный состав военнослужащих. Отдельную группу составляли волонтеры — рабочие и служащие порта, охотники-камчадалы, прибывшие из окрестных селений. Все, казалось, до мелочей учел в своем прожекте обороны губернатор. Шесть десятков человек, в основном штатских, Завойко определил в команду для тушения пожаров в городе.
— Если это окажется вражеский корабль, — продолжал генерал, — нам нужно быть готовым к бою. Напоминаю, господа, наше размещение.
Для авроровцев и офицеров, недавно прибывших из Сибири, отдельные фамилии прозвучали впервые.
— Батарея номер один — Сигнальная, — сообщал Завойко. — Командир капитан-лейтенант Петр Федорович Г аврилов.
— Я! — отозвался офицер и встал.
Губернатор дал знак сесть.
— Помощник командира батареи прапорщик Семен Петрович Самохвалов.
— Я!
Завойко напомнил всем, что Сигнальная батарея — аванпост порта, на которой из пяти орудий два бом-бических. Она, по мнению губернатора, представляет в бою немалую силу. Далее он остановился на самой крупной, одиннадцатипушечной, батарее, расположенной на Кошечной косе, у южной оконечности порта. Командиру батареи лейтенанту Дмитрию Петровичу Максутову и его помощнику гардемарину Владимиру Алексеевичу Давыдову сказал, что, если их оборонный пункт враг разрушит, защитникам Петропавловска придется очень трудно.
— Под третьим номером будем считать Перешеечную батарею, — сказал Завойко. — Ее командир — лейтенант Александр Петрович Максутов, помощник — прапорщик Николай Сергеевич Можайский. Итак, господа, прошу не путать: у нас два лейтенанта Максутовых, оба Петровичи, оба князья и оба командиры батарей. — Сделав паузу, губернатор продолжил — Батарею Красного Яра
(она же Кладбищенская) будем считать номером четыре. Командир — мичман Василий Иванович Попов, помощник — гардемарин Гавриил Николаевич Токарев, оба авроровцы.
О батарее из пяти медных пушек, размещенной в центре порта, Завойко сказал коротко:
— Не будем брать ее во внимание. В бою фальконеты пользы не принесут. Ее оставим без прислуги и условно назовем батареей номер пять.
Присвоив последующие номера — шесть и семь — батареям, расположенным у северной окраины порта, близ Култушного озера, губернатор назвал их командиров — инженер-поручик Карл Янович Гезехус и капитан-лейтенант Василий Кондратьевич Кораллов. Завойко подчеркнул, что в силу своего расположения две последние батареи не могут действовать в бою совместно с другими, также как и первые не сумеют им помочь, если вражеские корабли окажутся севернее порта.
— На кораблях «Аврора» и «Двина», — сказал губернатор, — экипажи будут действовать по указанию своих командиров, кроме лиц, определенных в другие команды. Для отражения возможного десанта противника назначены два стрелковых отряда, куда входят и волонтеры. Их возглавят мичман с «Авроры» Дмитрий Васильевич Михайлов и наш полицмейстер Михаил Дмитриевич Губарев. Командиров кораблей обязываю создать дополнительные отряды из моряков, которые, если потребуется, должны быть посланы на сушу. Господин Тироль Михаил Петрович временно будет при мне.
Завойко замолчал. Он всматривался в лица присутствующих. Страха ни у кого не было, не заметил он и растерянности. «А кто там выпячивает голову? — Василий Степанович узнал Арбузова. — Почему помощник еще не отбыл в разъезд? Ах, да, он докладывал, что бот отправится сегодня».
— У кого есть вопросы? — спросил губернатор.
— Позвольте! — подал голос Арбузов.
— Слушаю.
В этот момент резко распахнулась дверь и в ее широком проеме появился фельдфебель Спылихин. Представившись по-уставному, он доложил, что к Авачинской губе приближается эскадра иностранных кораблей.
— С нами крестная сила! — взмолился поп Георгий, неизвестно кем приглашенный на совещание.
На скулах Завойко нервно заиграли желваки. Командиры беспокойно завертели головами. В помещении послышался легкий ропот. Губернатор первым взял себя в руки.
— Чьи корабли? — спросил он, сдерживая волнение.
— Не могу знать, ваше превосходство! — ответил фельдфебель. — По сигналу с Бабушки ясно только, что не наши, неприятельские, стало быть.
— Понятно, — как можно спокойнее произнес Завойко. — Ты свободен, Спылихин. Ступай.
— Есть! — по-морскому вместо сухопутно «-Слушаюсь!» ответил фельдфебель и проворно исчез за дверью.
— Так на чем же мы остановились? — Губернатор старался казаться не расстроенным. Увидев возвышавшегося над всеми Арбузова, вспомнил — Ах, да, на вопросах. У кого они возникли, прошу остаться после совещания.
Арбузов сел. Завойко смотрел на командиров. Минутное замешательство прошло. Однако лица не были похожими на те, которые он видел до появления в канцелярии фельдфебеля. В них губернатор по-прежнему не заметил испуга, но появилось нечто другое — сосредоточенность, серьезная озабоченность. Губернатор решил не терять времени.
— Вижу, господа, по вашим мужественным лицам решимость подтвердить славу русского оружия, — торжественно произнес он. — При ветре не далее как часа через полутора неприятель можеть объявиться в Авачинской губе. Верю, достойно встретим врага, какова ни была бы его сила. У нас ныне достаточно пушек и зарядов к ним. Под ружье в порту собирается девятьсот человек. А храбрости и отваги русским людям не занимать.
В ответ уверенные кивки, одобрительные взгляды. Губернатор закончил совещание спокойным тоном, словно отправлял командиров на очередные учения:
— Прошу разойтись по местам и приготовиться к обороне. С Богом, господа офицеры!
В помещении остались Арбузов, поручик Губарев и отец Георгий. Завойко, уверенный, что священник задержался, чтобы осведомиться о церковной пропаже, обратился к нему первому:
— Не нашли, батюшка, пока злоумышленников. Но господин Губарев на чей-то след напал. Даст Бог, возвратим ценности в храм божий.
Священник отрицательно помотал головой:
— Нет, сын мой, не за тем я в горький час к тебе обращаюсь. Бада великая к нам подходит. Хочу спросить: какую службу божью я сумею сослужить, коль битва кровавая разыграется?!
Губернатор, не ожидая такого оборота, удивленно посмотрел на хилую фигуру священника.
— Ваше оружие, отец Георгий, слово божье, — нашелся Василий Степанович. — Им и вдохновляйте воинов на ратные подвиги в сражениях жарких.
— Благодарствую! — Священник, видимо, только и ожидавший от губернатора такого совета, низко поклонился. — И мной оказанное ободряющее слово поможет матросикам и солдатикам драться с ворогом не жалея живота своего. Премного благодарствую!
Духовный отец, пятясь и кланяясь, вышел из помещения.
— А у вас что за вопрос, Михаил Дмитриевич? — обратился Завойко к полицмейстеру, чтобы потом наедине поговорить со своим помощником.
— О семьях, ваше превосходительство, надо побеспокоиться, — высказал предложение Губарев.
— Да, конечно, — сразу согласился губернатор. — Женщин, детей, стариков нужно незамедлительно отправить в безопасные места, согласно нашему прожекту. Для этой цели, как говорили, используйте казенные и обывательские подводы. Полагаю, помимо прочих селений, несколько семей можно разместить за Сероглазкой, в хуторе Авача. Впрочем, на ваше усмотрение. Распоряжайтесь!
— Слушаюсь! — Губарев козырнул и проворно исчез за дверью. Он понял главное: семью Завойко и близких к губернаторской семье надо немедленно отправить в хутор Авача. Это в двенадцати верстах от порта.
Арбузов приблизился к столу.
— Ваше превосходительство, — начал неторопливо он. — Я внимательно выслушал ваш прожект обороны города. Вы нигде не упомянули моей фамилии. В сложившейся ситуации получается, что я, как священник Георгий, не знаю куда теперь приобщиться.
— У вас на руках есть мое предписание, — сухо ответил Завойко. — Выполняйте его.
— Положение, ваше превосходство, у меня ныне должно быть иным, — возразил Арбузов. — Как я могу покинуть порт в такое время?
— Не сейчас бы вам заводить пустой разговор, — сказал губернатор и поднялся из-за стола. — Выполняйте то, что вам предписано.
Арбузов стоял обескураженным. Оскорбленный и униженный, он не находил слов, чтобы доказать, как неправ и несправедлив к нему губернатор. А Завойко, держа фуражку в руке, ждал когда освободит помещение его помощник.
— Честь имею! — козырнул Арбузов и удалился. С минуту постояв в раздумье у угла губернской канцелярии, он снова вернулся в помещение и почти столкнулся с Завойко.
— Извольте выслушать, — настойчиво сказал Арбузов.
— Постарайтесь изложить коротко, — предупредил губернатор. — Я спешу.
— При исключительных обстоятельствах, — произнес Арбузов, — ввиду угрожающего противника, применяясь к точному смыслу военного закона…
— Что вам угодно? — не выдержал Завойко.
— Я капитан 1 ранга, — нервно заявил Арбузов, — ваш помощник, капитан над портом и командир флотского экипажа. Военный закон гласит, что всякий служащий при исполнении возложенных на него обязанностей должен исполнять их по точной силе и словам закона…
— Ну-с?
— Далее в законе говорится, что капитан над портом под страхом смертной казни не оставляет своего поста…
Завойко предупредительно поднял руку.
— Не затрудняйтесь, господин Арбузов, перечислять все пункты военного закона, — хмуро сказал он. — У меня нет времени, но вам одну минуту уделю. С вашим прибытием в Петропавловск слышу от своего помощника только жалобы. Вы умеете превосходно канючить и ныть. Вы недовольны всем и вся. Вместо того, чтобы заняться в порту делом, распускаете вздорные слухи, говорите людям скабрезности. Вы ставите под сомнение честность вполне порядочных людей, за глаза мажете дегтем руководство губернии. Это гнусность! Непристойно при вашем положении утверждать, что в порту якобы насаждается негодная система управления.
— Откуда все это вы взяли? — вспыхнул Арбузов, — Вам наплели вздор! Это навет!
— Пользы от вас никакой не предвижу, — заявил губернатор, не беря во внимание возражения. — А посему отрешаю от всех возложенных на вас должностей.
Арбузов начал хватать ртом воздух.
— Как отрешаете?! — вскричал он. — Я назначен сюда высочайшим приказом по флоту…
— Я вас не задерживаю, — нарочито пониженным голосом произнес Завойко.
То, что произошло между губернатором Камчатки и его помощником, удивит многих. Истинная причина их резкого разрыва останется загадкой, скрытой временем, над которой потом будут долго ломать головы историки, психологи, литераторы, но к общему мнению так и не придут. Однако факт остался фактом — Завойко и Арбузов поссорились между собой надолго и всерьез, поссорились в самый неблагоприятный момент для тех, кто в августе 1854 года готовился к обороне Петропавловска. Нудная, навязчивая настырность одного и упрямый характер другого сделали свое неблагородное дело. Генерал-губернатор и капитан 1 ранга разошлись в трудный час как недруг с недругом…
В половине первого часа пополудни с дальнего обсервационного поста подали еще один условный сигнал: «Вижу корабль». Это сбило петропавловцев с толку. Был уже сигнал: «Вижу эскадру». Какой считать правильным? Явная путаница!
С Сигнальной батареи громыхнуло крупнокалиберное орудие, извещая окрест о приближении неприятеля. По распоряжению губернатора в порту ударили тревогу. На кораблях зазвенели колокола громкого боя, засвите-стели боцманские дудки, зазвучали горны, на берегу дробно забили барабаны. Минутами позже над Петропавловском разнесся тревожный звон церковного колокола.
Как надо занимать боевые места, без суеты и паники, показал лейтенант Дмитрий Петрович Максутов. Он выстроил прислугу недалеко от губернской канцелярии. Неторопливо пройдясь перед строем, офицер сделал одному, второму солдату замечания по внешнему виду, затем сказал:
— Братушки! Пришел грозный час, когда каждый из нас, не жалея живота своего, должен молодецки показать себя в ратном деле, защищая веру, царя-батюшку и Россию-матушку. Готовы ли положить свои головы на алтарь Отечества? Готовы ли умереть — не отступить?
И сто двадцать глоток рявкнули:
— Умрем — не отступим?
— Молодцы!
На похвалу командира ответили обрывисто:
— Рады стараться, ваше благородье!
Максутов повернул строй направо, скомандовал:
— К батарее номер два шагом — марш! — Дав строю сделать несколько гулких шагов, выкрикнул — Песенники, вперед! Запевай!
Над портом взвилось бодрое, задорное многоголосье:
За царя, за Русь святую Грянем песню в добрый час…
Мальчишки-кантонисты с деревянными саблями и ружьями, подражая старшим, весело зашагали за строем.
Солдатские дети, по воле судьбы лишенные родительской ласки, тянулись к военным. Жили они рядом с казармами в казенном доме, именуемым интернатом, воспитывались и содержались за счет государственной казны. «Солдатские сироты», как их называли петропавловцы, еще толком не осознали, почему сегодня так бодро шагают артиллеристы на свою батарею. Привыкшие к примерным тревогам, к громким орудийным раскатам, мальчишки и в этот день не испытывали страха. Наоборот, они предвкушали увлекательное зрелище: пушки будут палить по парусам-мишеням!
Губернатор заглянул на минуту домой. Семью не застал.
— Насилу выпроводил я их, — сказал главе семейства старый Кирилл, с кряхтеньем запрягая лошадь в нагруженную скарбом телегу, — Мальчонка старшой шибко просился остаться. С папой хочу, говорил, — и все тут дела. Догоню я их еще до Сероглазки.
Василий Степанович, бегло взглянув на в беспорядке наложенные в телегу вещи, сокрушенно покачал головой.
— Береги семью, Кирилл, — наказал он. — Следи, чтоб никто не простудился. Через воду ведь не раз проходить придется.
— Особо, барин, не кручиньтесь, всех ухраню, — душевно пообещал старик. — Сами-то берегите себя. Молиться за вас ежечасно будем, чтоб лихая напасть миновала. Ну, с Богом! — Кирилл неуклюже обнял хозяина дома и, шмыгнув носом, отвернулся к телеге.
— Вели не беспокоиться, — произнес Василий Степанович. — Оборона у нас крепкая.
— Трогай, милая! — прокричал старик. — Поехали! — Кирилл зашагал рядом с возом, не оглядываясь…
Губернатор обосновал свой командный пункт около аванпоста, на Сигнальном мысе. С этого места, как он знал, лучше всего наблюдать за бухтой. Отсюда люди первыми увидят корабль, вывернувшийся из-за Ракового перешейка.
— Пока, Петр Федорович, время терпит, — сказал Завойко капитан-лейтенанту Г аврилову, — распорядитесь, чтобы с берега доставили сюда бочку с керосином. Не полную, чтоб на воде могла держаться, якорек к ней привяжите.
— Есть! — Командир батареи козырнул и вопросительно посмотрел на губернатора.
— Мысленна появилась, — ответил губернатор и спросил — На каком расстоянии ваш лучший комендор может поразить такую бочку из орудия?
— На примерных стрельбах по парусиновым щитам за триста саженей в них с первого залпа попадали, — напомнил Гаврилов.
— Ну, щиты, конечно, покрупнее, чем наполовину погруженная в воду бочка, — высказал сомнение Завойко. — В нее не промахнемся?
— Постараемся, ваше превосходительство, и не промахнемся, — пообещал Гаврилов, а сам подумал: «Зачем заряд и керосин зря портить?» Однако спросить о цели генеральской задумки не решился. Но губернатор словно прочитал его мысли.
— Хочу сразу показать неприятелю, — сказал он, — с кем будет иметь дело, как обучены артиллерийскому ремеслу наши люди. Проделаем, так сказать, нравственный этюд.
— Постараемся! — еще раз пообещал командир батареи.
Бочку с керосином сбросили в направлении Ракового перешейка, в трехстах саженях от Сигнального мыса. Поскольку стояла штилевая погода, бочка не шевели-
лась. Комендоры нацелили на нее пушку. Гаврилов проверил и одобрительно кивнул.
— Промаха не будет, — заверил он.
— Ну, а если, паче чаяния, промахнемся, неприятель нашей затеи не поймет, — успокаивающе сказал Завойко. — Посчитает выстрел предупреждающим…
Прошло три с лишним часа, как с обсервационного поста сообщили о приближении корабля (кораблей), а в бухте противник не появлялся. И это можно было объяснить просто: стоял штиль. Парусники покажутся при первом ветерке. То, что к Камчатке подходит враг, Завойко не сомневался.
Петропавловцам надоело ждать. Они, как могли, коротали время. На Кошечном мысе и Красном Яру около батарей разожгли костры, не от холода — просто около огня веселее. Вокруг них группами лежали солдаты, матросы и распевали песни. Несколько человек, удобно устроившись на прибрежных камнях, ловили удочками рыбу. Завойко не препятствовал вольному расположению людей. Наоборот, ему даже нравилось, что с них спало недавнее напряжение и чувствуют себя расслабленно: хладнокровный человек в бою лучше любого горячего.
— Вижу корабль! — выкрикнул наблюдатель с утеса.
Завойко метнул взгляд на бухту. Из-за Ракового перешейка медленно выходил трехмачтовый пароход с большими бомбическими орудиями на носу. Губернатор вскинул к лицу подзорную трубу.
— Это что за чертовщина? — недоуменно произнес он: над пароходом висел звездно-полосатый американский флаг.
— Точно, флаг Соединенных Штатов, — подтвердил Г аврилов.
— Любопытно-с! — Завойко не отрывался от подзорной трубы. — Моряков не вижу. Никто портом не интересуется. Странно, очень странно. Не вымерла ли команда? Может, одни кочегары ведут корабль?..
Пароход замедлил движение. Остановился. От него до Сигнального мыса было менее двух миль.
— «Поприветствуем» гостя, — сказал губернатор командиру батареи. — Произведите выстрел по бочке.
Черноусый комендор, прищурив глаз, присел у прицела.
— Пали! — негромко крикнул он факельщику и отпрянул от орудия.
Молодой курносый солдат сунул пальник в металли-
ческий футляр с горящими свечами и поднес вспыхнувший факел к запальному отверстию. Грохнул выстрел. Орудие дернулось назал, словно испугалось большого белого облака дыма. Мгновенье, и бочка, полыхнув огнем, разлетелась пылающими обломками.
— Отменно-с! — произнес губернатор.
Пароход на выстрел не ответил. Он продолжал стоять, представляя для петропавловцев загадку.
— Выслать для осмотра судна вельбот! — приказал Завойко.
Пра порщик Семен Петрович Самохвалов и восемь матросов попрыгали в приготовленную шлюпку. Офицер сел на корму. Пеня веслами, вельбот ходко пошел к намеченной цели.
Губернатор продолжал следить за пароходом. Вот судно начало медленно разворачиваться. Завойко, напрягая зрение, пытался прочесть небрежно замалеванную надпись. Не разобрал.
— Инкогнито! — объявил он, а сам подумал: «Не пираты ли отбили у американцев пароход? Но морские разбойники всегда действовали смело и дерзко. Это не флибустьеры. Чей же ты будешь, имярек? Если корабль Соединенных Штатов, то зачем ему от наших людей улепетывать? Значит экипаж боится разоблачения. Неужели пароход под чужим флагом? Но это же вопиющее нарушение международных норм! Так безнравственно и коварно могут поступить действительно только пираты. На подлейшую низость настоящие военные моряки не способны». Однако губернатор тут же себя опроверг. Он вспомнил недавний случай, происшедший в этой же Авачинской губе. И тогда в гавань зашло судно под американским флагом. На поверку же оно оказалось английским. Нагло и зло разговаривал с Завойко капитан Стортен, но пыл заметно сбавил, когда Василий Степанович сказал ему, несколько внушительных слов и показал на батарею Сигнального мыса…
«Почерк тот же, английский, — заключил губернатор. — Получается рецидив. Ну что ж, друзей мы сегодня не ждали».
Пароход уходил назад. Перед тем, как ему скрыться за Раковым перешейком, у борта, на палубе и юте появилось много народу. Завойко рассмотрел красные рубашки моряков. Всякие сомнения развеялись: форма английская. Пароход выходил на рекогносцировку Авачинской губы.
Вельбот прапорщика Самохвалова, не пройдя и двух кабельтовых, вернулся к Сигнальному мысу.
«К Камчатке подошла английская эскадра», — убежденно сделал вывод губернатор.
Дэвид Прайс, узнав в Гонолулу, что «Аврора» у Сандвичевых островов не появлялась, а пребывание «Дианы» было кратковременным, принял решение вести союзную эскадру к Камчатке. Английский адмирал имел убеждение, что русские корабли, не сделав необходимой передышки у островов королевства, которым правит Камегамеа III, вынужденно направятся в Камчатку — дальше этого полуострова они путь преодолеть не сумеют. «Аврора» опережала преследователей чуть больше, чем на три недели, а «Диана» отошла от островов за восемнадцать суток до появления тут эскадры. Эти сроки адмиралу поначалу показались ничтожно малыми. По его мнению, союзники застанут русских моряков на полуострове врасплох.
— До Камчатки, — говорил Дэвид Прайс на военном совете в Гонолулу, — русские корабли доберутся развалинами. Моряки «Авроры», не вылечившись толком от лихорадки и скорбута в Калао, прибудут на полуостров немощными, а половина их подохнет в пути. Не лучше, на мой взгляд, будет выглядеть и экипаж «Дианы». Более удобного случая уничтожить или пленить русские корабли, как в Камчатке, я, господа, не вижу…
Планы командующего союзной эскадрой казались простыми и ясными. Маломощный гарнизон Петропавловска будет разбит в несколько часов, если не сказать в по-лучасье. На полуострове эскадра не задержится. Потопив корабли и спалив город, победители установят морские флаги двух держав на самом видном месте и на время оставят Камчатку. Они отправятся на поиски других кораблей эскадры адмирала Путятина. Для этого Дэвид Прайс поведет свою эскадру к острову Ситха. Западные ветры, господствующие в этих местах, будут способствовать быстрому передвижению. В северных широтах к эскадре присоединятся, корветы «Арметиз», «Амфитри-да» и пароход «Ла Прони». По предположению командующего, суда Российско-американской компании, спа-
саясь от нападения, соединяется с русской эскадрой где-нибудь недалеко от Аляски, скорее всего, у острова Сит-ха. Вот там корабли Англии и Франции и расправятся с россиянами. После разгрома эскадры Путятина Дальний Восток будет представлять никем не защищенное пространство…
Так уж, видно, устроены некоторые люди— самый умный для них тот, кто ими руководит. Они выполняют его указания, терпеливо переносят лишения, рискуют жизнью, лезут на смерть и считают, что так надо. Но если руководитель неожиданно будет снят с поста за какие-то ошибки, то вчерашние «верноподданные» смело скажут: «Он был дурак! Как этого раньше не случилось?»
Дэвида Прайса к простакам не отнесешь, да и снимать его с должности никто не собирался. Сам же командующий эскадрой, строя свои прожекты, порой сомневался и их правильности. «А если допущу ошибку? — думал он, — Рискованное предприятие. Какие могут быть последствия?»
Последствия… Их пожилой адмирал опасался больше всего.
Путь от Сандвичевых островов оказался сложнее, чем предвидел Дэвид Прайс. С продвижением на север плавание становилось все труднее и труднее. Ясную погоду, при которой спокойное море, четко охваченное окоемом, виделось круглым, как огромная сковорода, стало нередко сменять сырое ненастье. Резкая и быстрая перемена температуры — жаркие тропики уступили место холодному поясу студеных вод — тяжело отражалась на здоровье моряков. Проклятый хронический радикулит не давал адмиралу покоя — у него беспрерывно ныла поясница. Час-пне густые туманы, ледяные дожди, бури затрудняли передвижение. Опасно было разлучение кораблей. Адмирал уже не думал ни о каком развертывании эскадры фрон-KIM для поимки русских судов. В сложных климатических условиях важно было не растерять свои корабли. Идя в две кильватерные колонны, суда утопали в сплошном густом тумане. Экипажи сутками не видели соседей. На кораблях звонили колокола, били барабаны, звучали рожки, визжали под острием ножей поросята, раздавались пушечные выстрелы. Плавание затянулось. Потерялся в тумане и не появлялся в поле зрения несколько суток французский корвет «Эвридика». «Растяпа вы, господин Ла Грандьер! — мысленно ругал командира корвета английский адмирал. — Как можно так беспечно управлять кораблем! Такое с британцем никогда бы не случилось». И накаркал: ушел в сторону английский фрегат «Пайке». Правда, он вскоре снова примкнул к эскадре, а «Эвридика» не появлялась.
Пароход «Вираго», которым очень дорожил Дэвид Прайс, сделав доброе дело при мертвых штилях — караваном медленно, но тянул за собой парусники, — во время попутных ветров стал обузой эскадры. «Вираго», пыхтя трубами, отчаянно шлепал лопастями колес, а с кораблей казалось, что он месил воду на одном месте и его течением относило назад. Командующий не выдержал такого зрелища и приказал прицепить пароход на буксир к своему флагманскому кораблю. После этого быстроходный «Президент» сам заметно сбавил скорость.
Продолжительное путешествие подходило к концу, когда снова над эскадрой спустились туманы. Чуть только просветлело, и над морем нависли свинцовые тучи. Пошел сильный дождь. Обсервация без солнца и звезд — дело ненадежное. Моряки чувствовали по времени, что где-то близко должна быть Камчатка, но точно никто не мог сказать, с какой стороны она расположена: корабли могли до нее не дойти, а могли оказаться и южнее полуострова, пройти его. Неизвестность всегда угнетает…
Вечером 16 августа, в момент замешательства — стоять на якорях или рискованно продвигаться вперед, — объявился заблудившийся корвет. Ла Грандьер сообщил, что когда «Эвридика» подходила к эскадре, вроде бы, справа по траверсу, блекло просматривалась земля.
— Не мираж? — усомнился Дэвид Прайс. — В отличие от южных широт, где людям на суше мерещится вода, в северных морякам чаще грезится земля. Это явление обманчивое, оно может увести далеко в открытый океан.
— По-моему, мы видели все-таки берег, — не очень уверенно ответил Л а Грандьер.
Решили проверить. В указанном направлении пошел «Вираго». Точно — рядом земля. Не далее как в пяти милях от эскадры моряки с парохода увидели тусклые очертания берега. Камчатка или один из Курильских островов? «Вираго» вернулся к эскадре. Посовещались. Большинство командиров кораблей склонно было думать, что подошли к Камчатке. Ночь переждали в море.
Дэвид Прайс не выходил из каюты, но и не сомкнул глаз. Лежа в постели, он думал, думал и думал. Командую-
щий эскадрой мысленно прорабатывал прожекты овладения Петропавловском. Как это сделать, чтобы не повредить свои корабли и (боже упаси!) не потерять людей. Вначале ему мыслилось так: войти в Авачинскую губу полной эскадрой, развернуть все шесть кораблей в боевой порядок и одновременно обрушить орудийный шквал на порт и селение. Адмиралу казалось, что перед такой мощью не устоит никакая крепость. Все рухнет, все сгорит… «А зачем шквал огня? — вдруг подумал он. — Можно и приберечь боезапасы. Нужно действовать по обстановке…» Дэвиду Прайсу интенсивная мера нападения на город теперь показалась не обязательной. Он начал разрабатывать новый план захвата порта. «Может быть все проще, — мыслил адмирал. — Зайти в губу полной эскадрой, развернуться для принятия огня и… не сделать ни одного выстрела. Петропавловцы, увидев шесть мощных военных кораблей, поймут бессмысленность сопротивления и поднимут белый флаг…»
Подумав, Дэвид Прайс недовольно поморщился. «Это же русские!.. — Командующий словно только что вспомнил с кем будет иметь дело. — Россияне легко не сдадутся. Еще со времен Петра I морской устав предписывает: «Флаги, вымпелы, гюйсы не должно спускать перед противником». Стало быть, сражения не миновать». И Дэвид Прайс начал мыслить, как с минимальными потерями овладеть Петропавловском. Тут он поймал себя на том, что никто из его эскадры не имеет представления, как выглядит камчатский порт. У адмирала начались осложнения. Чтобы ударить по врагу, надо в первую очередь знать, где и какие расположены у него огневые точки, какова их мощь, сколько у неприятеля живой силы. А где и как высаживать десант? Что там за берега, какая около них глубина? В одном пологом месте высадка десанта покажется удобной. Туда устремятся гребные суда и… сядут на мель. Выберутся на глубину, а она приведет к крутым скалам, на которые невозможно взобраться. И все это будет под огнем русских…
Чем больше думал адмирал, тем сложнее ему казалось близкое сражение за Петропавловск, путаннее становились мысли: «А если россияне потреплют наши корабли? Не дай, боже, потеряем людей?» Дэвид Прайс вздрогнул, мысленно перекинувшись туда, где рано или поздно придется отчитываться за восточную миссию союзной эскадры. Ох, как гневно встретят его в адмиралтействе! Не по-
щадят седой головы, покроют позором. Обязательно доложат королеве Виктории. И тогда адмиралу будет совсем худо. Воинственная и властная королева, узнав какой пеной достался Англии маленький русский порт, гневно обрушится на старого адмирала и может публично сорвать с него эполеты…
Безветренная ночь принесла штиль. Утром Дэвид Прайс объявил, что лично сам сделает рекогносцировку Авачинской губы.
— Я пойду на пароходе, — сказал он, обращаясь к командиру корабля Джону Маршаллу и тут же распорядился — На «Вираго» поднять американский флаг…
— Слушаюсь, — последовал ответ.
Такое решение английского адмирала смутило союзников. Командиры французских кораблей вскинули взоры на своего адмирала. Фебрие де Пуант опустил глаза. Уже то, что чужой флаг на всякий случай хранился на английском флагманском корабле, французам говорило о многом.
«Вираго» направился к Камчатке. Подходя к горловине Авачинской губы, Дэвид Прайс заметил справа по траверсу на высоком утесе столб белесого дыма. Там он рассмотрел каменный маяк и двух человек, хлопочущих около небольшой пушки. «Обсервационный пост, — понял адмирал. — Дым — это сигнал в порт. А русские предусмотрительны. Сейчас пушка поприветствует «американский» пароход. А как же иначе? В этой войне Соединенные Штаты — страна нейтральная».
Так оно и случилось. Над пушкой вспыхнуло облако белого дыма, через секунды донесся звук выстрела. Пароход на приветствие не ответил.
«Вот тут, у входа в губу, с обеих сторон надо было русским установить мощные батареи, — подметил адмирал. — Очень удобное место для обороны гавани. В порту, видно, не хватает пушек, а может, просто не додумались…»
Авачинская губа превзошла все ожидания Дэвида Прайса. Перед взором адмирала открылся прекрасный внутренний бассейн, со всех сторон защищенный от тайфунов и ураганов горами. Его размеры позволяли вместить множество кораблей. Губа, соединенная с океаном на юге узким проливом, через который только что прошел «Вираго», являла собо удивительное зрелище. С двух сторон величественно возвышались горы со снеж-
ными шапками, с изумительным обрамлением ковровой зеленью их подножий. Скалистые берега губы, местами прерываемые небольшими равнинами, сплошь были покрыты невысокими густыми деревьями, кустарником. Вода, горы, снег, зелень. Уникальнейшее сочетание. Да где встретишь красочнее уголок природы! И морякам удобнее гавани не найти.
Справа по ходу корабля показались три высоких утеса, отдаленных от берегов. Каменные великаны чудились адмиралу часовыми, готовыми преградить незваным гостям путь. «Их русские наверняка именуют тремя богатырями или братьями», — подумал Дэвид Прайс.
Пройдя мимо утесов, пароход продолжал двигаться на север. Командующий эскадрой вскоре узрел справа довольно-таки вместительную внутреннюю бухту. Ее восточный берег еще не показался, но адмирал предполагал увидеть именно там порт. Пароход сбавил скорость. К удивлению Дэвида Прайса, бухта оказалась пустой, на берегу — ни единой постройки. Высокий скалистый перешеек, устремленный к западному берегу, не позволял видеть, что делается за ним. «Эта бухта очень удобна для стоянки эскадры, — отметил адмирал. — Возможно, в. ней перед выступлением и обоснуемся. А где же порт? Наверное, за перешейком». В это время Дэвиду Прайсу пришла мысль замалевать название корабля. Джон Маршалл охотно одобрил хитрую задумку адмирала. В минуты надпись «Вираго» была забелена.
Пароход медленно огибал перешеек. Так оно и есть — справа показалось селение. Но как странно показалось! С парохода видна была только небольшая его южная часть; все остальное скрывалось за горбатым полуостровом, состоявшим из двух сопок. Адмирал по клину воды догадался, что между селением и горбатым полуостровом есть небольшая гавань. Точно. Он увидел корабельные мачты, вернее, — только их клотики. Но адмиралу было достаточно и этого, чтобы понять — в гавани стоят два военных корабля. «Притаились, голубчики! Они!»— сообразил Дэвид Прайс, имея в виду «Аврору» и «Диану». Он был не совсем прав. Адмирал не мог знать, что фрегат «Диана» в Камчатку не заходил. За него Дэвид Прайс принял военный транспорт «Двину». Скрытые сопками, корабли были неуязвимы с моря.
Медленно пройдясь подзорной трубой по берегу, адмирал без труда обнаружил три береговых батареи. Одна,
ближняя, установлена на южном мысе горбатого полуострова с возвышением над водой саженей на двенадцать Над ней развевался крепостной российский флаг. Вторая батарея размещена напротив сопочной, около самого порта, на ровной косе; третья — кабельтовых на шесть южнее селения, на возвышенности. Наиболее мощной адмиралу показалась средняя. Она по площади была втрое крупнее соседних.
Дэвиду Прайсу важно было иметь хотя бы общее представление о Петропавловске. Он его получил, чем и остался доволен. Адмирал ждал приветственного выстрела. Гостеприимные хозяева не должны оставить без внимания «американский» пароход. Пушка громыхнула с мыса. Над водой взметнулся огонь, фейерверком разлетелись горящие щепки.
— Ого! — вырвалось у адмирала. Он не мог не оценить мастерства русских артиллеристов: одним выстрелом убили двух зайцев — поприветствовали и заодно показали, как отменно умеют стрелять.
От мыса отвалила шлюпка.
«Вот это они делают зря! — рассудил Дэвид Прайс. — У нас же есть свои гребные суда. Потребовалось бы, мы их спустили…»
— Приготовиться к отходу! — распорядился адмирал.
— Лево руля! — подал команду Джон Маршалл. — Направление — к выходу из губы!
«Вираго» медленно начал разворачиваться. Через минуты он показал петропавловцам корму…
Капитан-лейтенант Изыльметьев, услышав выкрик «Господа офицеры!», вышел из каюты. Вахтенный начальник прапорщик Николай Можайский, придерживая кортик, спешил к боковому трапу, по которому поднимался помощник губернатора. Не дослушав рапорт прапорщика, Арбузов вяло козырнул и пошел навстречу командиру корабля.
— Господин капитан 1 ранга! — начал было докладывать Изыльметьев, но помощник губернатора прервал его небрежным жестом руки.
— Пройдемте в каюту, — предложил он. — Есть разговор.
Сев друг против друга, офицеры молчали. Изыльметьев приготовился слушать, а Арбузов не торопился говорить.
— Отныне я, Иван Николаевич не помощник губернатора, — наконец произнес он.
Изыльметьев удивленно посмотрел на собеседника, но промолчал, ожидая, что скажет капитан 1 ранга дальше.
— Я и не капитан над портом, — продолжил Арбузов. — И, к вашему сведению, не командир флотского экипажа…
Изыльметьев непонимающе помотал головой: по тону сказанного Арбузов не шутил.
— Поясните, пожалуйста, Александр Павлович, доходчивее, — попросил он. — Как воспринимать ваши слова?
— В прямом смысле, Иван Николаевич, — ответил Арбузов и рассказал о последней встрече с губернатором.
— Поразительно! — искренне изумился командир корабля. — Да как же это так? Отрешить от всех должностей сразу? В такое-то время! — Изыльметьев не находил слов.
— Сам диву даюсь, но такое произошло, — сокрушенно проговорил Арбузов.
Изыльметьев смотрел на расстроенного капитана 1 ранга и не знал, как и чем ему помочь. Положение, в каком оказался собеседник, Ивану Николаевичу чудилось недоразумением, которое будет поправлено самим же губернатором.
— Возьмите меня на корабль, — попросился Арбузов. — Я постараюсь быть вам полезным.
— Кем? — тихо спросил Изыльметьев, понимая, что самостоятельно решить такой вопрос не может.
— Вижу ваше затруднение, — сказал Арбузов, угадывая мысли командира корабля. — Не согласовав мое назначение с вице-адмиралом Путятиным, а здесь с губернатором, вам на офицерскую должность ставить меня нельзя. Но, учитывая исключительные обстоятельства, я имею в виду подход к Петропавловску вражеских кораблей, не осудительно взять меня на фрегат волонтером…
— Да как же это так, Александр Павлович? — смущенно проговорил Изыльметьев. — Капитан 1 ранга, и вдруг на корабле — волонтер! Подобного случая история русского флота не знает.
— К сожалению, ничего другого я ныне предпринять не могу, — извиняюще сказал Арбузов. — Я — моряк и мне
удобнее быть на корабле, чем проситься скажем, в пожарную команду. Не у дел сейчас быть нельзя. Порт готовится к сражению…
Изыльметьев задумался.
— Может, Александр Павлович, мне поговорить с губернатором? — предложил он. — Василий Степанович явно погорячился. Возможно, и сам об этом уже сожалеет
— Не следует, — не согласился Арбузов. — При удобном случае я сам к нему обращусь. Сегодня же он зол, как черт.
— Ну что ж, быть посему, — ответил Изыльметьев, — Коль другого выхода у вас нет, не смею, Александр Павлович, отказать. Будем считать, что «Авроре» повезло. — И уже шутливо добавил — С сего часу у нее два командира. Расположитесь в каюте моего помощника, господина Тироля. Она временно пустует. Ее хозяин эти дни неотлучно находится при губернаторе. А сейчас давайте посмотрим, как фрегат готовится к бою.
Перед выходом и? каюты Изыльметьев придержал собеседника.
— Надо, Александр Павлович, сделать так, чтобы на корабле никто не знал, что с вами произошло, — дружески посоветовал он. — Вы, экипажу известно, — помощник губернатора. Им для моряков фрегата и оставайтесь. Где вам быть во время сражения, — на берегу или на корабле, — пусть считают, что это дело вашего выбора. Василий Степанович нашел нужным особноваться на Сигнальном мысе, а вы облюбовали наш фрегат. И то, что вы избрали себе место для сражения с врагом на «Авроре», морякам будет весьма приятно. И вообще, может, все обойдется благополучно — вы по-прежнему останетесь при своих должностях.
— Договорились, — согласился Арбузов. — Я действительно сам избрал ваш корабль.
Люди на фрегате находились под впечатлением только что случившегося. Моряки с мачт и вант полчаса назад с нескрываемым любопытством рассматривали чужеземный пароход. То, что «американец» поспешил удалиться от посланной к нему шлюпки, авроровцам говорило о многом. Моряки бурно обсуждали этот факт.
Арбузов и Изыльметьев поднялись на шканцы. Палуба, еще не просохшая от недавней приборки, была безукоризненно чистой. Командир корабля, уловив одобрительный кивок капитана 1 ранга, не преминул упомянуть стар-
шего боцмана Заборова как человека безукоризненно выполняющего свои обязанности.
Словно подслушав разговор, на шканцах, переваливаясь с боку на бок, появился старший боцман. Завидев офицеров, остановился, дожидаясь пока сравняются с ним.
— В порядке содержите фрегат, — похвалил Заборова Арбузов, козырнув на его приветствие, — Молодец!
— Рад стараться; ваше высокородие! — бодро ответил старший боцман, польщенный похвалой высокого начальника.
— Определились? — спросил Заборова Изыльметьев.
— Так точно, ваше благородие! — не меняя тона, отозвался старший боцман. — Определился к господину лейтенанту Пилкину.
Командир корабля посмотрел вопросительно:
— Так вы, вроде, хотели пойти к мичману Фесуну?
— Так точно! Хотел.
— Что помешало? Господин Фесун хороший командир.
— Так точно! Хороший, — подтвердил Заборов. — Но у него батарея на нижнем деке, а у господина Пилкина на верхнем. Сверху, разумею, стрелять удобнее. Так что к господину Пилкину прошу шения. — Последнее слово надо было понимать как «разрешения».
— Хорошо, согласился командир корабля. — Передайте Константину Павловичу, что я не возражаю.
Заборов с исполнительным видом ответил:
— Есть!
Обойдя верхнюю палубу, офицеры спустились на нижнюю. Тут и там орудия левого борта были готовы к бою. Рядом с пушками стояли зарядные ящики, на видном месте лежали прибойники и пальники, футляры с пали-тельными свечами. Вокруг орудий был насыпан песок.
Изыльметьев рассказал, как на время предполагаемого сражения распределен экипаж «Авроры». Из офицеров, кроме командиров батарей левого борта, на фрегате остались капитан-лейтенант Федоровский, лейтенанты Анкудинов и Скандраков, корпуса морской артиллерии прапорщик Можайский и поручик Дьяков. В обязанности последних входили исправления выбывших из строя орудий. Все гардемарины расписаны по береговым и корабельным батареям. Из моряков «Авроры» созданы семь партий по двадцать — тридцать человек на случай, если противник высадится на берег. Две стрелковых и одну пожарную партии отправили на сушу. Командирами оставленных на
корабле групп назначены лейтенанты Пилкин, Анкудинов, Скандраков и мичман Фесун.
— А ведь прав старший боцман, — сказал Арбузов после осмотра нижнего дека. — С верхней палубы стрелять удобнее. Правда, на ней будет и опаснее. А с нижней палить мешает коса.
«Аврора», поставленная поперек гавани, с юга прикрывалась Кошечной косой так, что со стороны Авачинской губы не было видно ее ватерлинии. Коса, по мнению Арбузова, не позволит лететь ядрам низом как с одной, так и с другой стороны. Об этом Изыльметьев знал с момента, когда корабль начали изготовлять к бою, но тактично слушал капитана 1 ранга и не перебивал.
В том, что коса на две трети перегораживала гавань, было заметным преимуществом моряков фрегата. Есть оно и в том, что «Аврора» прикрыта с запада сопками. Кораблям противника, прежде чем ударить по фрегату, надо пройти мимо Сигнального мыса и приблизиться к Кошечной батарее. Это им под артиллерийским огнем будет сделать нелегко. Стволы левого борта «Авроры» нацелены в промежуток между берегом порта и Сигнальным мысом, в коем обязательно окажутся вражеские корабли, если зададутся целью открыть огонь по гавани. Но и тут во всех случаях первыми начнут стрельбу поджидавшие врага «Аврора» и «Двина».
Иное смущало Изыльметьева. Его фрегат и военный трацспорт «Двина» открытыми стоят против перешейка Сигнальной и Никольской сопок. Межсопочный прогал — самое уязвимое место для русских кораблей. Поставить бы их чуть правее, в глубь гавани, и были бы укрыты за Никольской сопкой от глаз и орудий противника. Но этого сделать нельзя — мешают спрятанные в безопасном углу гавани американский и германский торговые суда «Но-убль» и «Магдалина». Они прижались друг к другу в укромном месте. Чужеземные коммерсанты ведут себя тише воды, ниже травы. Иностранцы со страхом ждут, чем все это кончится, боятся как бы ненароком не пострадать.
— Как думаете, Александр Павлович, вернется сюда пароход? — спросил Изыльметьев, почти уверенный, что паровой корабль вошел в бухту не под своим флагом для рекогносцировки Авачинской губы и теперь обязательно приведет за собой остальные корабли. Командир фрегата хотел услышать мнение капитана 1 ранга.
— Если верить сигналам с обсервационного поста, то у Камчатки стоят еще пять кораблей, — обеспокоенно ответил Арбузов. — Не для того, полагаю, эскадра бороздила океан, чтобы издали взглянуть на русский полуостров и уйти обратно. Готовься, брат, к жаркой встрече. Боеприпасов потребуется много, а наши запасы скромны…
— По тридцать семь картузов на орудие, — напомнил Изыльметьев. — Коль зря палить не будем, для шести кораблей хватит.
Арбузов высказал сомнение: какие, мол, корабли да еще и неизвестно как они вооружены, сколько на бортах живой силы.
— Оно, конечно, так, — проговорил Изыльметьев. — Думаю, что с малыми силами на нас не полезут. Важно нам свои распределить правильно, каждый человек должен быть на учете.
И он невольно вспомнил о ссоре, происшедшей между Арбузовым и Завойко. Иван Николаевич считал ее нелепостью, вздором. Как могло случиться, что человек, дослужив до капитана 1 ранга, вдруг в один момент стал никуда не пригодным? Да и служит Арбузов в Петропавловске какие-то недели. «Погорячился Василий Степанович, — мыслил Изыльметьев. — Остынет, одумается и отменит абсурдное решение. Иначе не может быть».
На фрегате раздались зычные звуки горнов и барабанный бой, выговаривая знакомую мелодию. И тут же донеслась громкая команда.:
— На молитву! Шапки долой!
Вслед за псаломщиком на верхнюю палубу медленно и важно поднимался по внутреннему трапу иеромонах Иона.
— Пройдемте в каюту, — пригласил Изыльсметьев Арбузова.
День клонился к вечеру. На батареях горели костры. С разных сторон разносились многоголосые песни. У берега мальчишки-кантонисты пускали игрушечные кораблики, играли с собаками.
«Удивительное дело! — подумал Изыльметьев. — Над портом висит страшная опасность, а народ ведет себя как на празднике. Вот и пойми, враг, нас, русских людей!»
— И обережет Господь, Бог твой, сердце твое и сердце потомства твоего, — загудел сверху иеромонах Иона. — И обратит он проклятия на врагов твоих…
Изыльметьев плотнее прикрыл дверь каюты. К нему с необычной просьбой обратился старший морской офицер. Командир корабля был готов сделать все, чтобы облегчить положение неоправданно, по его мнению, униженного человека.
Фельдфебель Спылихин, посланный в полдень к воротам Авачинской губы разобраться, что за корабли подошли к Камчатке, вернулся в порт с тревожным сообщением. Он, версты три не дойдя до обсервационного поста, с вершины горы в подзорную трубу рассмотрел пять военных чужеземных кораблей — три больших фрегата, бриг и корвет. Они стояли на южном рейде без флагов, в полутора милях от Бабушкина мыса и, видимо, поджидали пароход, который в это время находился в Авачинской губе.
Сомнений не оставалось — к Камчатке подошел враг и очень сильный. Сражение за Петропавловск неизбежно. Над маленьким российским портом реально нависала смертельная опасность. Теперь петропавловцм важно’ задействовать все свои силы, использовать против неприятеля всякие возможности.
Завойко еще и еще раз разыгрывал на бумаге предстоящий бой, предполагая различные маневры противника. Губернатор надеялся, что до нападения врага в порт успеют возвратиться люди, которые находятся поблизости на хозяйственных работах. Десять моряков флотского экипажа ушли на ловлю рыбы, пятнадцать солдат заготовляют лес, шесть матросов отправились с унтер-офицером Усовым на плашкоуте через Тарьинскую бухту за кирпичом, пять человек собирают смолу. А все они расписаны губернатором по командам. Услышав выстрелы, люди поспешат вернуться в Петропавловск. По два-три человека подходят охотники-качадалы. Местные зверобои очень пригодятся в ближнем бою, если такой завяжется.
Василий Степанович, скрипя гусиным пером, быстро набрасывал на бумаге распоряжения: «Казарму флотского экипажа — под лазарет. Купальню — под перевязочный пункт. Туда и сюда поставить по бочке уксуса с пенной водой. Из аптеки раздать по батареям для прижигания ран медный купорос, адские камни, мускусные порошки и пр. Лекарям и аптекарям велю нащипать не
менее двух пудов корпии, изготовить до сотни бинтов и компрессов, также запастись сеном для подстилок и тюфяков». Подумав, губернатор продолжил перечень неотложных мер: «Часовню — под мертвецкую. У обывателей забрать лошадей и использовать по надобности для подвоза зарядов, перевоза раненых, пищи, воды и на пр. нужды. Нестроевой люд — писарей, артельщиков, каптенармусов, смольщиков, портных и др. — пристроить к тушильной команде и сработниками к лекарям, фурштат-ских солдат и волонтеров по выбору — в стрелки…»
Губернатор, узнав, что на гарнизонной гауптвахте содержится семь человек, распорядился немедленно выпустить их. Этот факт навел его и на другие мысли.
В петропавловском остроге сидело десятка полтора арестантов. «Люди они, конечно, порочные, ущербные, — думал Завойко, — насильники, воры, убийцы. Но среди них найдутся такие, кто попросит ружье, чтобы встать против чужеземца». И он на свой страх и риск распорядился временно выпустить арестантов из острога, «освободить от железа», то есть снять с них кандалы и предложить им идти в волонтеры. Губернатор в своем предположении не ошибся. Арестанты, услышав, что тем, кто из них молодецки будет драться против врагов Отечества, даруют «волю вольную», согласились стать волонтерами; Василий Степанович выбрал минуты взглянуть на временно освобожденных им людей. Наголо стреженные, в полосатой одежде, серых суконных бескозырках, грязные и обросшие они вызывали у него одновременно жалость и брезгливость.
— Не разбегутся? — осторожно спросил он у полицмейстера Губарева. — Не поведут себя скверно?
— Да кто ж им в душу-то влезет? — неопределенно ответил полицмейстер. — Говорил я с ними. Сейчас еще послушаем, вот этого. — Михаил Дмитриевич кивнул на рыжебородого здоровяка. — Скажи, Бугор, его превосходительству, можно ли надеяться на тебя и твоих друж-ков-невольников?
Здоровяк недовольно покосился на Завойко.
— Бугра не знает твой начальник, да? — сказал он полицмейстеру так, чтобы слышал губернатор. — Скажи ему, что мое слово — оковы. Коль среди нас появится гнида, мы ее — к ногтю. Я с любой скверны сам, как с овцы, косырем сниму шкуру. С чужеземцем будут драться все.
Арестанты дружно закивали.
Полицмейстер повернулся к губернатору. Тот дал знак, что все понял и можно разводить арестантов по местам, кои определит им Губарев — кого в стрелки, кого в тушильную команду.
Удивился Василий Степанович, когда к нему подошли три красивые девицы и предложили свои услуги.
— Я — Катя Кукушкина, — представилась смуглая, тонкобровая девица, сделав книксен. — А это мои сработ-ницы, Маня и Женя Безродные. — Она кивнула на своих подруг, очень похожих друг на друга, голубоглазых, льноволосых. Те также сделали почтительный поклон с приседанием. — Фамилия у них такая — Безродные. Они сестры. В городе говорят, что вы собираете народ. Так вот мы тоже готовы помочь.
— Что, сударыни, умеете делать? — спросил Завойко, стараясь припомнить, где видел этих девиц.
Они премило улыбались.
— Мы из заведения мадам Зигерман, — лукаво сказала Кукушкина. — Содержанки. Наше дело, сами понимаете, ласкать и ублажать мужчин. Отныне мы это готовы делать без оплаты, за одни харчи.
Василий Степанович смутился. Да, он их видел в порту, в трактире. Этих девиц заманивающих в свое заведение русских офицеров и иностранных моряков стандартными улыбками, губернатор приказывал гнать с территории порта в три шеи.
— Ну что ж, — подавив неловкость, произнес Василий Степанович, — подберем и для вас посильное занятие, но более полезное, чем вас занимала госпожа Зигерман.
— Какое? — Девицы заинтересованно уставились на губернатора: что предложит?
— Всех можно пристроить в аптеку, — сказал Завойко. — Будете с фармацевтом готовить лекарство, щипать корпию.
К предложению губернатора девицы отнеслись по-разному: сестры Безродные удовлетворенно кивнули, Кукушкина отрицательно помотала головой:
— Я не согласна.
— Почему, мадам?
— Мадемуазель, — поправила она.
— Pardon! {Pardon — извините, простите (франц.)} — извинился губернатор.
— Я очень люблю духи, — кокетливо призналась Кукушкина, — но не терплю запаха лекарств. У меня от них кружится голова.
— Куда же вас, уважаемая, пристроить? — озабоченно спросил Василий Степанович. — Может, помощницей к повару или коку на корабль?
— Перебирать крупы, чистить картошку? — Кукушкина капризно поморщилась. — Не подходит мне это. Терпеть не могу стряпух в штанах. От них по-бабьи пахнет постным маслом и дрожжами. Мне что-нибудь придумайте другое.
— Не на батарею же вас, мадемуазель, в конце концов направить, — проговорил Завойко, начиная тяготиться выбором занятий разборчивой девицы. — Там, полагаю, будут раненые, убитые.
— Нет-нет! — запротестовала Кукушкина. — На батарею мне, миленький, идти страшно. Я дурно переношу кровь. Жанны д’Арк из меня не получится.
Василий Степанович несколько удивленно посмотрел на собеседницу — упоминание об орлеанской героине ему подсказало, что госпожа Зигерман не без вкуса подбирала девиц в свое заведение.
— Может, вас определить баталером? — осторожно спросил Завойко. — Скажем, разливалыцицей вина?
— Mon cher! {Mon cher! — Мой милый! (франц.)} — воскликнула Кукушкина. — Вот это занятие мне по душе. Я люблю сама открывать бутылки с шипучим вином. Бах! Пробка — хлоп пьяному блуднику в лысину! Вы, касатик, понимающий человек! — Она коснулась пальцами крашеных губ и послала губернатору воздушный поцелуй.
— Боюсь, разочаруетесь, — предупредил ее Василий Степанович. — Никаких бутылок не будет. Вам придется разливать вино из ендовы меркой в матросские или солдатские кружки.
Кукушкина, поняв, что капризничать не время и не место, весело махнула рукой:
— Вино в любом виде — вино! Согласна я, красавчик, быть баталером.
— Вот и хорошо, — сказал губернатор. — Найдите капитан-лейтенанта Тироля Михаила Петровича, передайте ему мое согласие пристроить вас к выбранным занятиям.
Девицы с обворожительными улыбками попрощались с губернатором.
Завойко задумался. «Невероятно! Вроде и невелико пополнение, — мыслил он, — три женщины. Но они высвободят троих мужчин, солдат или матросов. И это уже кое-что». Не появись в канцелярии эти девицы, губернатору никогда не пришло бы в голову, что в заведении госпожи Зигерман могут оказаться охотницы помочь гарнизону в суровый час. Как потом узнал Завойко, Кукушкина и сестры Безродные сбежали из заведения тайком от хозяйки…
— Обижают меня, ваше превосходство, — пожаловался Василию Степановичу хриплым, прокуренным голосом пожилой отставной кондуктор Петр Белокопытов. — В ту-шильники огня насмешники определили. Ты, грят, Крапива, прозвище, вы знаете, у меня такое, при пожаре больше пользы принесешь. Смеются, зубоскалы. А как я с моей бородищей в огонь-то полезу? Спалю ее разом. Прикажите, ваша милость, в стрелки меня определить.
— Такую прекрасную бороду надо беречь, — подавив улыбку, ответил губернатор. — Скажи капитан-лейтенанту Тиролю, что я велю тебя, Белокопытов, в караул поставить, к пороховому погребу. Такой важный пост можно доверить только солидным служивым. А когда порох кончится, в стрелки пойдешь.
— Слушаюсь, ваше превосходство!
Кондуктор Петр Белокопытов выпятил грудь и ладонями погладил пышную бороду: губернатор — понимающий человек!
И вконец Василий Степанович был обескуражен, когда полицмейстер Губарев втащил к нему в канцелярию плачущего мальчишку лет тринадцати.
— Полюбуйтесь, ваше превосходительство, на этого постреленка, — растерянно проговорил он. — К вам бежал, у самой канцелярии его поймал. Интернат, как вы приказали, мы эвакуировали в Сероглазку. А этот кантонист по дороге уговорил десяток старших мальчишек и прибежал с ними в порт…
— Незамедлительно возвратить несмышленышей в Сероглазку! — распорядился губернатор. Считая, что с недоразумением покончено, он потянулся за гусиным пером, но тут же вздрогнул от пронзительного крика. Мальчишка, с плачем вырываясь из рук полицмейстера, закричал:
— Не трожь! Ваше превосходительство, велите оставить нас тут. Не выгоняйте!
Губарев вопросительно уставился на губернатора.
— Как сказал! — строго произнес Завойко. — Без промедления отправить детей в безопасное место.
— Дядя, вы умный? — с плачем спросил мальчишка. — Все равно ведь прибежим назад. Не отправляйте…
Губарев всплеснул руками.
— Да ты понимаешь ли, что мы остаемся в порту не на примерные стрельбы, — втолковывал он маленькому упрямцу. — Тут будет война. Настоящая война, на которой убивают людей!
— А то нет! — огрызнулся мальчишка. — Чай, не маленький.
— Пойдем! — Полицмейстер взял его выше локтя, потянул за собой, но тот вырвал руку, подбежал к столу, ища защиты у губернатора.
— Ваша милость! — голосом, полным отчаяния, проговорил малец. — Ради бога не отсылайте! Оставьте нас с солдатами. Мы все умеем делать, мы поможем…
Василий Степанович пристально посмотрел на мальчишку. «Как мой Жорик, не старше», — подумал он и тотчас же вспомнил слова старого Кирилла: «Мальчишка старшой шибко просился остаться…» И губернатор заколебался в своем решении: «А если на самом деле эти подростки еще раз прибегут в порт? Вдруг такое случится в разгар сражения? Тогда их труднее будет уберечь от беды…»
— Как тебя звать? — по-отцовски мягко спросил Завойко.
— Федькой, Матросов моё фамилиё.
— Сколько тебе годков?
— Четырнадцать, — явно соврал мальчишка, прибавив себе не менее года. — Я картузы на примерных стрельбах к пушкам подносил.
— Верю, Федя, что ты видел, как проводят примерные стрельбы, — мягко сказал губернатор, — и, возможно, грома пушек не боишься. Но сегодня будут стрелять и чужие орудия. Их ядра и бомбы полетят на город.
— Понимаем, — вставил Федька, — потому и просимся.
— Твои товарищи тоже это понимают?
— Еще как!
1 Картузы — t мешочки с порохом.
— Ну и что вы тут собираетесь делать?
— А что скажут. Побежать куда или принести чего. Мы прыткие, мигом обернемся.
Василий Степанович задумался. Мальчишка смотрел на него затравленным волчонком. «Этот наверняка сбежит из Сероглазки, — понял губернатор, — и, возможно, опять не один. Может, мальчишек на самом деле оставить в порту и держать под надзором в безопасном месте. Но где оно будет, это безопасное место?» И ему показалось, что таковым может стать самая прочная батарея Дмитрия Петровича Максутова, ее тыловое отделение.
— Упрямый ты, Федя, мальчик, — укоризненно сказал Василий Степанович. — Понапрасну беспокоишь взрослых. Но уж коль сильно хочешь быть с нами, оставайся. Определим охотников на батарею. Будете носить артиллеристам воду.
— Спаси вас Бог! — торопливо поблагодарил Федька. Его глаза загорелись радостью. Будем носить воду, чтоб горячие орудия пробанивать.
— Ишь ты! — удивился полицмейстер. — Как настоящий артиллерист рассуждает.
— Поговори, Федя, с товарищами, — наставительно сказал Василий Степанович. — Может, кто раздумает оставаться в порту, сразу же отправим в Сероглазку.
— Не раздумают, — убежденно ответил Федька. — Они все, как я, помогать солдатам хотят: кто попить принесет, кто картузы подавать будет…
Губернатор смотрел на Федьку и думал: «Милый мальчик! Да тебе цены нет, маленький упрямец! Из тебя вырастет достойный сын своего отечества».
Детей-кантонистов, на основе крепостного права с самого рождения принадлежащих военному ведомству, не баловала жизнь. Одевали их в солдатские обноски, перешитые на малые размеры, кормили скудно. Однако кантонисты голодными не были. Они, как умели, приспосабливались к портовой жизни. Летом пацаны ватагами бродили по лесу, вдоволь наедались ягод и приносили их в порт, щедро делясь с солдатами и моряками, помня, как не однажды те сажали их с собой за стол и угощали вкусной горячей кашей. Мальчишки проворнее взрослых ловили руками рыбу и несли ее тем же служивым, вместе готовили с ароматными травами уху. Портовые оборвыши крутились около солдатской кухни, навязывая свою дружбу поварам и кокам, а те, накормив похлебкой или
кашей, небескорыстно использовали детский труд: мальчишки наполняли емкие котлы водой, приносили из леса валежник, рубили хворост, кололи дрова, разжигали печи и поддерживали в них огонь. Проводя в казарме больше времени, чем в интернате, они тянулись к солдатам и морякам, находя у них добрые слова и ласку. Мальчишки восторженно, до визга, любили военные учения, особенно артиллерийские стрельбы. Подростки, несмотря на запреты командиров, подкрадывались близко к батареям и, закрывая ладонями уши, с замиранием сердца ждали выстрела. Самым храбрым, достойным всяческого уважения, по общему признанию пацанов, считался тот, кто меньше других боялся грома пушек. Таким был Федька Матросов. Это он по дороге в Сероглазку тихонько собрал вокруг себя сверстников и сказал: «В порту будет настоящая война, а нас уводят оттудова, как девчонок. Такой конфуз! Я пойду назад. Кто со мной?» И двенадцать звонких голосов ответили: «Я!»
— Поговорите, Михаил Дмитриевич, получше с этими юными гражданами, — сказал Завойко Губареву. — Кто настойчиво, как Федя, будет проситься остаться в порту, определите на вторую батарею. Остальных поторопитесь отправить в тыл.
— Слушаюсь.
Проводив взглядом полицмейстера и мальчишку до дверей, губернатор склонился над бумагами. Нужно было учесть многое, о чем он не думал до появления эскадры. Вертя в руке карандаш в серебряной вставочке, Василий Степанович мучительно разгадывал виды и намерения противника при взятии порта. Не исключая для Петропавловска самого трагичного исхода сражения, губернатор начал готовить распоряжения командирам кораблей:
«Коль противник приблизится к фрегату и транспорту на ружейный выстрел с намерением покуситься на них, и поймете, что отбить врага уже не в силах, и ввиду безысходного положения, на этот случай приказываю — в минуты прорубить отверстия в подводных частях корабля, ниже ватерлинии, открыть кингстоны».
Василий Степанович вспомнил, что глубина гавани не позволит кораблям полностью погрузиться в воду, зачеркнул последние строчки и продолжил: «Орудия сбросить за борт, корабли предать огню — поджечь просмоленные кранцы, заранее подведенные к крюйт-камерам».
Губернатор оторвался от бумаги. «А как быть с берего-
выми батареями, если настанет критический момент? — подумал он. — Противник непременно постарается овладеть ими». Тут, как понимал Завойко, общего указания командирам батарей не дашь. На Сигнальном мысе и на перешейке перед ретирадой орудия можно столкнуть в воду. Однако на Кошечной косе и Красном Яре нужны другие меры, чтобы не оставить исправными орудия врагу. Прежде чем отойти прислуге от батарей, надо у пушек заклепать запальные отверстия и разбить лафеты. «А уж коль останемся без кораблей и основных батарей, — развивал мысли Василий Степанович, — порт придется покинуть… Но перед этим необходимо будет вывести из строя северные батареи, поджечь склады, взорвать пороховой погреб…»
Завойко помотал головой. Ему до конца не верилось, не хотелось верить, что враг может ворваться в Петропавловск. «Сколько тут вложено человеческого труда! — думал он. — И вдруг случится такая беда!» Однако надо было мыслить реально. По его подсчетам, противник втрое превышал силы защитников Петропавловска. Плетью обуха, как знал Василий Степанович, не перешибешь… Но в первую очередь нужно думать об обороне, активной защите порта.
А где же враг? Почему не появляется? Пароход сделал рекогносцировку. С него, конечно же, видели три батареи. Их скрыть ни от каких глаз невозможно. Противник, по мнению губернатора, не должен сразу приступить к штурму Петропавловска. Он сперва попытается вызвать огонь на себя, чтобы определить все огневые точки порта. Это старый, отработанный принцип армии и флота: «Не лезь в воду, не зная броду».
Над портом нависали сумерки. Становилось понятно, что с орудийным обстрелом противник в этот день опоздал — в темноте бесприцельно палить смысла нет. Однако не исключена другая опасность: корабли под покровом ночи могут подойти близко к берегу и на малых гребных судах высадить большой десант. Это сделать врагу не помешает даже штиль — у него есть пароход. Важно, очень важно, чтобы противник никого не застал врасплох.
Губернатор приказал выставить на берегу и у батарей усиленные караулы с собаками.
— Когда-то гуси Рим спасли, — напомнил он. — А нас лайки предупредят о подходе неприятеля…
Наступала тревожная ночь.
Было около полуночи, когда морской унтер-офицер Максим Яблоков услышал еле уловимый шорох. Он прислушался. Шорох повторился. По слуху Яблоков определил, что саженях в тридцати ниже поста кто-то не очень осторожно пробирается через жимолостевые заросли. «Кто бы это мог быть?»— терялся в догадках унтер-офицер.
— Стой! Кто идет? — громко окликнул Максим. Не услышав ответа, скрежетнул курком кремневого ружья, грозно предупредил — Стой! Стрелять буду!
Тот, кто был в кустах, побежал прочь, шумно раздвигая и ломая ветки.
— Кого там нечистая сила по ночам носит? — подал сонный голос из шалаша напарник Яблокова матрос Ксенофонт Плетнев. — Не с корабля кто нас навестить хотел?
— Медведь, похоже, наведовался, — отозвался Максим. — Спи…
— Чего не стрелял-то? — спросил Ксенофонт. — Само мясо в артельный котел напрашивалось.
— Успеется, — неохотно ответил Яблоков. — Зачем ночью ружьем баловаться? До утра далеко не уйдет…
Максим хотел добавить, что в темноте он мог обмишулиться: а вдруг это был не медведь? Пальнул бы сдуру и уложил заблудную лошадь или корову хуторскую, потом много лет с унтер-офицерского жалования пришлось бы расплачиваться. Обо всем этом говорить уже было бесполезно — Ксенофонт спал, похрапывая с присвистом. Яблоков завидовал напарнику: Плетнев легко просыпался — от одного прикосновения руки, и также быстро засыпал — положил голову на подушку и захрапел.
«Хотя откуда тут быть ночью скотине? — рассудил Максим. — Какой дурак без присмотра оставит ночью лошадь или корову? Медведей вокруг развелось, как собак нерезаных. Да и зачем скотине бежать от человека? Медведь это был», — уверил себя унтер-офицер и, поставив ружье около пушки, начал сворачивать цигарку.
Догадку напарника, что их хотел навестить кто-то из иностранцев, Яблоков отбросил сразу. В море штиль: под парусами идти нельзя, а всплеск весел в такую тишину он услышал бы издалека. Вплавь? Вода ледяная.
Иностранцы Максима особо не волновали. Его пост заметил их на предельном расстоянии. Сигнал с мыса подали в Петропавловск без промедления: «Вижу ко-
рабль». Это тогда, когда в океане невозможно было заметить что-либо простым глазом. Затем — «Вижу иностранную эскадру», «Вижу шесть кораблей». Позже американский пароход проследовал в губу, потом спокойненько вернулся к своей эскадре. Ничего подозрительного в этом Яблоков не узрел. Иностранцы поинтересовались, как велика Авачинская губа и, конечно, убедились, что места в ней хватит для эскадры с большим запасом. Петропавловцы приветствовали пароход выстрелом (его Максим слышал отчетливо), затем, надо полагать, гостям кто-то нанес визит. Россия не воюет с Соединенными Штатами, так что тревожиться Яблокову причин нет. Появится ветерок, и все шесть кораблей, видимо, проследуют на стоянку к Петропавловскому порту или приютятся в Тарьинской бухте, в зависимости от того, как договорились с губернатором. А сейчас американская эскадра спокойно стоит на южном рейде, в небольшом отдалении от Бабушкина мыса, там, где ее застал штиль.
По мнению Яблокова, службу он с напарником несет исправно. У них на Бабушке, кому это не известно, самый ответственный пост. Назначение на него Максим воспринял как особое доверие большого начальства. Он слышал, что на этот пост кое-кто из унтеров просился сам; ан нет, отказали, и послали его, Яблокова. А когда сослуживцы узнали, что Максиму самому разрешили выбрать напарника, от желающих в морском экипаже не было отбоя. Яблоков осчастливил своего земляка Ксенофонта Плетнева: надежный, проверенный долгой совместной службой человек — шесть лет вместе соленую флотскую житуху хлебали.
Любому такой пост не доверишь. Во-первых, тут должен быть артиллерист — при посте фальконет; во-вто-рых, — самостоятельный во всех отношениях человек, сообразительный, расторопный, безупречного поведения служивый. Наблюдательный или, как его называют господа офицеры, обсервационный пост расположен в четырех часах пешего хода от порта. Ни тебе тут начальника караула, ни разводящего — сам кум царю и сват министру. Один-два раза в неделю может появиться кто-нибудь из портовых людей и то так, мимоходом — то ли на ближайший хутор путь держит, то ли оттуда идет. Ну, если кто из начальства объявится, то на всякий случай наставление даст: «Глядите тут в оба!»
Бабушкин мыс, расположенный у входа из океана в
Авачинскую губу, виден издалека, а с него — перед глазами вся округа.
Огромным ковшом кажется сама Авача, сегодня тихая, но нередко волнистая, всегда просторная. Ее скалистые берега круты и корявы. Они, иссеченные дождями, исхлестанные свирепыми ветрами, переходят местами в пологие склоны, плавно спускаются к воде. Все вокруг заросло зеленью. Деревья перемешались с высоким кустарником, трава — выше человеческого роста. Словно ухватом держит суша небольшую, но глубокую Тарьинскую бухту. Хороша она была бы для стоянки судов, но крутые прибрежные скалы не позволили построить около нее порт. Тарьинская бухта так и осталась бы, наверное, первозданной, не принося людям никакой пользы, если бы не нашли недалеко от нее залежи вязкой глины, пригодной для изготовления кирпичей. По распоряжению губернатора там построили небольшой самодельный завод. С тех пор по Тарьинской бухте изредка стали ходить из порта и обратно грузовые боты. От Петропавловска пустующую бухту отделяет высокий Раковый перешеек. Что делается в порту, из Тарьинской бухты не увидишь, а из порта не будешь знать, что происходит в ней. Однако с высоты Бабушкина мыса хорошо видно и то и другое. В ясную погоду в подзорную трубу легко можно рассмотреть дома Петропавловска, посчитать суда в гавани. Но Яблокова и его напарника больше интересует по службе океан. Почему? Ясное дело. На Бабушкином мысе установлен маяк. В большом керосиновом фонаре в несветлое время постоянно поддерживается огонь. Маяк позволяет любому судну в темноте увидеть его издалека. А для моряков дальнего плавания нет ничего радостнее после мучительного путешествия увидеть землю. Маяк — предвестник конца странствий тружеников моря.
Но в мире идет война. Россия в опасности. Бабушкин мыс, не утратив роли маяка, стал и боевым наблюдательным постом. Яблоков и Плетнев обязаны первыми увидеть в море судно, и не тогда, когда уже можно определить, какое оно и чье, а гораздо раньше, — малой, едва различимой точкой.
Максим и Ксенофонт твердо уяснили, что значит загодя увидеть приближающееся к Авачинской губе судно. Заметил в океане пятнышно, сразу же поднимай столб дыма. Это означает: «Вижу судно». И пусть еще никому не известно, что оно из себя представляет — коммер-
ческое, грузовое или военное, свое или чужое, в порту люди о замеченном должны быть извещены вовремя. Там на всякий случай сразу же объявят примерную тревогу. Пора военная — ко всему надо быть готовым. Командиры и вся прислуга соберутся на батареях; артиллеристы приготовятся к отражению неприятеля. Яблоков и Плетнев поочередно всматриваются в медленно движущуюся точку до боли в глазах, передавая друг другу подзорную трубу. Через какое-то время становятся различимы паруса. Скоро по ним можно определить тип корабля. И вот уже порт по дополнительному сигналу знает, что к воротам Авачинской губы приближается малый или большой корвет. Чей? Этот вопрос мучает всех. С обсервационного поста поступает третий сигнал: «Наш». Люди в порту кричат «ура», бросают вверх головные уборы, готовятся к встрече дорогих гостей. А если чужой?.. Очень важный и ответственный пост на Бабушкином мысе!
Летом нести службу у ворот Авачинской губы — одно удовольствие. Тепло, видимость в солнечный день прекрасная. Один всегда обязан быть на часах, второй отдыхает. Свободному от службы, если спать не хочется, можно взять ружье и спуститься с мыса, побродить ради прогулки вдоль берега, но опять-таки, чтоб с видом на океан. В лесу, коль не задался целью убить зверя, всегда наберешь ягод. Их тут всяких в разное время пропасть: голубика, жимолость, брусника, княжника, клюква, шикша. Весной, перед ягодами, в лесу много черемши — «медвежьего чеснока». От скорбута в этих местах, за неимением настоящего чеснока и лука, только черемшой и спасаются. Глубокой осенью шиповник поспевает, его навар вместо чая употребляют. Рябина тоже в ход идет. Она, в отличие, скажем, от сибирской, не горькая. Ну, а о грибах и говорить нечего — косой коси.
Хуже, разумеется, наблюдателям живется в дождливую погоду, в туманы. В такое время и огонь поддерживать трудно и судно не заметишь за милю. Правда, умные капитаны, если местность им не знакома, не рискнут вести суда в сплошном тумане, поставят их на якоря, а иначе ведь недалеко и до беды…
«А побежал-то как шумно!»— У Яблокова не выходил из головы медведь. Теперь, когда в деталях стал припоминать подход к посту косолапого, Максиму начало казаться, что зверь вел себя странно. Медведь животное чуткое. Он издалека унюхает очаг человека и постарает-
ся обойти его стороной. А этот подошел к посту саженей на тридцать, выслушал оклик; не тронулся с места, когда скрежетнуло железо, и только после второго оклика побежал. И Яблокову уже стало мерещиться, что кусты тогда шуршали не в одном месте. «Что же получается — подходили два медведя? — растерянно подумал унтер-офицер. — С рассветом надо посмотреть следы…»
Ближе к утру Максим снова услышал внизу невнятный далекий шум. Он взял ружье и, крадучись, спустился с мыса. Вскоре Яблоков различил шаги и неразборчивые мужские голоса. Дав людям приблизиться саженей на двадцать, молодецки окликнул:
— Стой! Кто идет?
— Свои! — отозвался басистый голос.
— Пропуск! — потребовал Яблоков и, услышав правильный ответ, спокойно произнес — Один — ко мне, остальные — на месте!
В подошедшем Максим узнал полицмейстера. Унтер-офицер знал и помнил Губарева морским офицером. В недавнем прошлом моряк, командир экипажей малотакелажных судов, Михаил Дмитриевич по велению губернатора Камчатки полгода с нескрываемым неудовольствием пребывал в новой должности, нося погоны поручика.
Следом за Губаревым приблизились двое нижних чинов из его же службы. Одеты все по-охотничьему, в штатское, с ружьями. Унтер-офицер доложил поручику, что на посту наблюдения происшествий не произошло.
— Расскажи, Яблоков, где сейчас иностранцы, что слышно в море, — сказал Губарев, устраиваясь на бугорке.
— Все шесть кораблей в двух милях отсюда, — ответил Максим. — Стоят тихо-мирно, ничего от них не слышно.
— К мысу на гребных судах подходить не пытались?
— Никак нет. А что им тут надо?
Офицер настороженно посмотрел на Яблокова: он не понимал беспечного спокойствия унтер-офицера.
— Как что? Они могут подкрасться к посту и схватить вас, — тревожно высказался поручик.
— А мы-то им на кой? — удивился Максим.
— Ты что, шутишь? — недоуменно спросил Губарев. — Нашел время веселиться!
— Никак нет, ваше благородие, не шучу, — серьезно ответил унтер-офицер. — Но чего-то не возьму в голову: зачем американцам нас хватать?
И только тут полицмейстер догадался, что начальник
обсервационного поста пребывает в заблуждении — он принял вражескую эскадру за американскую.
Яблоков слушал офицера с раскрытым ртом.
— Мать честная! — вырвалось у него. — А я-то, дурак, еще из пушки пальнул — приветствовал пароход!
— Что дурак — это точно! — в сердцах сказал полицмейстер. — Мог бы и заметить, что на пароходе название замалевано.
— Никак нет! — возразил Яблоков. — Было название. Я его на земле нарисовал.
— Покажи, — потребовал Губарев.
Когда поднялись на вершину мыса, унтер-офицер показал на крупно вычерченные штыком латинские буквы.
«Virago», — прочитал полицмейстер и сделал вывод:.— Английский пароход. — Он озабоченно прикусил губу — Плохи, Яблоков, наши дела…
Подробно расспросив унтер-офицера, какие корабли составляют эскадру, поручик обеспокоенно сообщил, что из порта этой ночью исчезли два американца, те бездельники, которые осенью прошлого год сбежали со своего китобоя и остались в Петропавловске. Они заподозрены в ограблении церкви.
— Злодеи улизнули у нас из-под самого носа, — скорбно произнес Губарев. — Они из твоих же сигналов узнали, что к Камчатке подошла чужая эскадра и сиганули в лес. Оборванцы-американцы любыми путями попытаются попасть на чужеземный корабль. Это очень опасно. Чтобы выслужиться перед своими «спасителями», грабители расскажут о нас все, что знают…
— Стоп! — Яблоков звучно хлопнул себя по лбу. — О, дурень! — простонал он. — Бьюсь об заклад: не медведь сюда приходил!
Максим рассказал полицмейстеру о полуночном происшествии.
— Может, и не медведь, — неопределенно произнес Губарев. — Ну, а если это были американцы, куда они направились? Впрочем, лес большой и густой…
Дождавшись рассвета, поручик и унтер-офицер рассмотрели в кустах следы. По свежепримятой траве они без труда определили, что ночью к посту подходили два человека.
Губарев со своими людьми исчез в лесу. Яблоков заторопился к шалашу, чтобы сообщить Плетневу потрясающую весть: рядом с мысом стоят вражеские корабли!