Но что-то настораживало, заставляло вглядываться еще и еще.
— Слышишь?! — прошептал старик.
— Топают… — ответила девушка.
Вытянув шею, старый Тимотеус смотрел в сторону леса. И он наконец увидел пляшущие серые пятна, в кольце которых то появлялось, то исчезало что-то белое — очевидно, поваленная на землю корова. Старик приподнялся на цыпочки; вцепившись ему в плечо, девушка тоже вытягивала шею, пытаясь разглядеть то, что происходило на краю леса. Руки ее дрожали, дрожал и голос, когда она сказала:
— Снег дымится.
— Боишься? — спросил старик.
— Боюсь.
Страшным было не столько зрелище — стояла ночь, и приходилось изо всех сил напрягать глаза, чтобы хоть что-то увидеть, — сколько звук, в котором смешивались хруст снега, чавканье и ворчанье.
— Стой здесь, а я подойду поближе, — сказал старик.
Но девушка ухватила его за рукав, не пуская.
— Или пойдемте вместе! — предложила она.
Старик закусил губу — нехорошо получается. Ведь надо же все-таки посмотреть, как и что там творится, но приблизиться к хищникам вместе с внучкой он не решился. Ей лучше держаться от них подальше, в надежном месте, или глядеть из дома, через окно…
— Давай на лестницу! — сказал он.
Крадучись они перешли к сараю, и Тези стала взбираться наверх, к желобу с отавой. Остановилась она на шестой или, может, седьмой перекладине, метрах в полутора от земли. Старик стоял рядом с лестницей, прямо под девушкой, и казалось, что красные ее туфельки упираются не в перекладину, а в его плечи.
Оба теперь дрожали от возбуждения и разговаривали сдавленным, слабым шепотом.
— Далеко они? — спросил Тимотеус.
— Шагов двадцать, — ответила девушка.
— Если учуят нас, лезь в отаву!
— А вы?
На это старый Тима ничего не ответил; по-прежнему, вытянув шею, он не отрываясь смотрел в сторону леса. Там шевелилось какое-то буро-серое месиво; старик видел лишь верхнюю его часть, поскольку земля возле хутора бугристая, как бы вспухшая, и только к лесу становится ровной.
— Сколько их? — спросил он.
— Один, два… Пять!
— Что они сейчас делают?
— Толпятся вокруг белого холмика, роются в нем… И облизываются… У-у-у, какие красные у них языки. А носами-то так и тычут, так и обнюхивают!
— Что обнюхивают?
— Четверо, которые поменьше, — корову, а пятый, большой, — тех четверых.
— Волков же?
— Ага.
— Значит, это самец! — сказал старик.
Фраза застыла в воздухе, разговор оборвался, потому что со стороны леса вдруг послышалось частое пыхтение, вскоре сменившееся злобным рычанием и холодящим кровь хрипом.
— Они дерутся! — сказала девушка и поднялась на ступеньку выше.
— Пускай дерутся, — одобрительно отозвался старик.
Держа топор наготове, он шагнул было вперед, но чуть не упал, поскользнувшись на льду, неровной грядой протянувшемся под сосульками во всю длину сарая. К счастью, он все же устоял на ногах, сбалансировав тяжелым, с длинной рукоятью топором. Вернувшись, он стал тоже взбираться по лестнице и, когда сравнялся головой с плечом внучки, взглянул в сторону леса.
— Уходят уже, — сказал он.
— А двое остались, — заметила девушка.
— Самец с самкой.
— И правильно!
«Правильно!» До чего же все-таки одинаково устроен этот наш сложный мир! Погуляли, попировали, затем перегрызлись, нахохлились, самец выбрал самку, остальные ушли.
— Он ее кусает! — удивилась девушка.
— Ухаживает.
— Так грубо?!
— Они цацкаться не умеют, — сказал старик.
Самец и в самом деле цацкаться не собирался, а, обнюхивая, время от времени кусал самку, лениво тыкаясь смердящей мордой в густую шерсть. Затем широко разинул влажную пасть, неуклюже подпрыгнул и, навалившись сзади на самку, судорожно забился.
Тези прекрасно понимала, что сейчас происходит, знала и как это называется, но, поскольку ей до сих пор не доводилось видеть, чтобы звери спаривались с такой дикой яростью, она спросила деда дрожащим от волнения шепотом:
— Что это они делают?
— Спариваются, — ответил старик.
И стал медленно спускаться с лестницы. Уже стоя внизу, он позвал:
— Идем!
— Я сейчас.