- Надо, чтобы они знали, зачем и где мы сошли, их, возможно, спрашивать будут. Не нужно, чтобы думали, будто мы сбежали.
Марлен быстро глянул на Владимира, согласился:
- Ладно, буди, попрощаемся.
С трудом растолкали разоспавшихся попутчиков, наскоро и кое-как объяснили им, что выходят, что решили навестить родственников Марлена.
- Сестру, - подсказал тот.
Поезд уже останавливался. Полусонный Марусин только и спросил, что за станция.
- Барановичи, - ответил Марлен, и они с Владимиром, пожав мягкие и тёплые руки так до конца и не проснувшимся Славе и Сергею, заспешили к выходу.
Поезд уже стоял. Проводника не было. Марлен сам открыл дверь вагона, неловко и быстро спустился-скатился по ступеньке на землю и заторопил Владимира:
- Давай скорей.
Тот быстро передал ему чемоданы и мешки и спустился сам, захлопнув дверь вагона. Паровоз будто этого и ждал, коротко свистнул, поезд тронулся и пошёл мимо, поблёскивая тёмными неживыми стёклами окон в тусклом свете скрытой облаками луны.
Когда поезд ушёл, стало видно, что высадились они в чистом поле, на забытом богом полустанке без всяких намёков на станцию. Причём, высадились почему-то не на лицевой, а на другой стороне железнодорожного полотна, вдали от пассажирского вагона без колёс с какой-то вывеской сверху, служащего, очевидно, здесь вокзалом. Они видели, как встречавший поезд железнодорожник с флажками ушёл в вагон, и стало совершенно пусто. Клочья тумана, медленно перемещаясь над землёй, то открывали, то закрывали вагон, отгораживая их от него и от близкого леса и реки внизу под коротким пологим склоном со склонившимися над водой лохматыми ивами, и тем самым усиливался эффект нереальности и одиночества в ночи. Взблёскивающие вдруг разом под изредка вырывающейся из облаков луной рельсы уходили далеко в туман и терялись по обе стороны в никуда.
- Ты испугался? – спросил Владимир, зная наверняка, что это так, и потому они здесь, неизвестно где.
- А ты хотел бы попасть на Дальний Восток? И как тебе лучше: в «столыпине» или в воинском? – закричал в ответ Марлен и тут же смолк, спрятав глаза. Ему нечего было сказать в оправдание. Помолчав, сознался:
- Конечно, испугался. Только не Японии, а майора. Мне с палочкой Япония не светит, а майор с капитаном запросто устроят любую командировку на долгие годы в края сибирские. Сам же думаешь: может, капитан и жив остался? Тогда нам хана. Вот я и сорвался.
- Ты хотя бы знаешь, где мы высадились? – спросил Владимир.
Нехотя Марлен процедил:
- Сразу где-то за Барановичами.
- Значит, и Сергею со Славой соврал? Зачем?
- А ты хотел, чтобы они сообщили майору, где мы сошли, и нас сразу бы сцапали? – снова вспылил Марлен, чувствуя свою неправоту и тупиковую ситуацию, в которую загнал обоих. – Ну что ты ко мне привязался? Я же объяснил: испугался я.
Вообще-то положение для Вилли не было безнадёжным и очень уж сложным. Он мог перестать быть Владимиром Васильевым, для этого у него были другие документы, только потребуется осторожность на случай возможного случайного опознания дорожными попутчиками и пострадавшими НКВД-шниками. Может быть, следует отказаться от остановки в засвеченном в разговорах Минске? В общем, с ним лично не было больших проблем. Но ему почему-то жалко было этого покалеченного войной простого по натуре парня, навязанного судьбой всего сутки назад, и он почему-то не хотел избавиться от этой жалости. Не потому, что Марлен хорошо запомнил его лицо, знал, как исчез капитан, и сознается во всём, в этом не было сомнений, если попадёт всё же в лапы контрразведки. Просто Вилли-Владимиром овладела вдруг и нестерпимо жгла не испытанная ранее никогда жалость к слабому безвольному и незащищённому человеку, не защищённому ни от людей, ни от судьбы. Почему-то он не мог оставить его на произвол судьбы таким вот беспомощным и запутавшимся в собственных потугах спасения. Вправду сказать, не хотелось и терять для себя даже этой ненадёжной опоры в новой жизни, для которой уже были скроены первые планы, да и привык он уже к Марлену.
- Я посижу здесь, а ты иди, посмотри, как называется станция. Не показывайся только на всякий случай никому, - предложил Владимир.
Марлен ушёл, изредка застилаемый туманом.
Вернулся быстро, и по тому, как торопился, часто соскальзывая и стукаясь палкой о шпалы и рельсы, Владимир догадался, что с ним опять что-то случилось. Видно, богом он выбран в качестве оселка для испытаний несчастьями. А вместе с ним и новорождённый русский Владимир. Что-то притягивало его к этому парню. Может быть, неутолённое желание иметь друга, хотя бы такого, безалаберного, но открытого, совершенно не похожего на него, каких не было у Вальтера в той замкнутой жизни в далёкой теперь Германии. Может быть, бог выбрал их противовесами друг другу, свёл вместе и теперь наслаждается, наблюдая и оценивая, кто из них больше приспособлен к жизни. Так или иначе, теперь они повязаны судьбой, и приходится смиряться с ней, подстраиваться. Почему-то верилось, что не должен Владимир проиграть, зацепившись за этого парня. Он, хотя и узкая, и перекосившаяся, но – дверь в незнакомый мир с незнакомыми правилами, и, главное, по характеру и уму своему он не будет допытываться, почему Владимир не такой как все, не так себя ведёт, не очень хорошо говорит по-русски, вообще чем-то отличается от всех. У Марлена не хватит внутренней насторожённости, чтобы понять это. Для адаптации в русской жизни парень – находка. Не должен Вилли проиграть в затеянной им игре, уж очень высоки ставки: его жизнь, свобода и свободная жизнь в свободной Германии.
Но на этот раз Владимир ошибся. Когда Марлен выдрался из тумана и тьмы и, учащённо и неровно дыша и часто утирая с лица свободной рукой пот вперемешку с конденсатом тумана, приблизился, его глаза, губы, брови, всё подвижное мальчишеское лицо с наметившимися, однако, тонкими морщинками, выражало торжество, радость, удаль, самодовольство.
- Ты что? – спросил Владимир.
- А ничего! – ответил Марлен и, не дождавшись желаемых расспросов, продолжал: - Ты возмущался, что мы здесь выпрыгнули? – Помолчал, наслаждаясь тем, как сразит сейчас напарника. – А затем, что мы сейчас идём к моей старшей сестрёнке, - скорчил рожу, ожидая растерянности на лице приятеля, и, не дождавшись, добавил, ёрничая и лицом, и голосом: - Я её хочу видеть! – и даже утробно хохотнул, чуть не взвизгнув на последнем слове. Потом, поняв, что все усилия расшевелить, удивить, поразить Владимира напрасны, быстро успокоился и более-менее связно объяснил, что, притопав к станции-вагону и увидев название «Сосняки», вспомнил, что уже был здесь, правда, давно и с матерью, когда приезжали к старшей сестрёнке на свадьбу.
- Люба вышла замуж за здешнего куркуля, познакомившись с ним в Минске на слёте каких-то передовиков. Его потом почему-то выбрали председателем колхоза, хотя, на мой взгляд, он больше годился в кладовщики. И вообще таких гнали в Сибирь, больно умных. Чего сестра в нём нашла? А вот живёт уже сколько лет, дома перестала появляться и к себе не зовёт. Мы вот теперь заявимся, посмотрим, как там заботится о ней незваный зять, наведём порядок в семье. Деревня их недалеко от станции, сколько помню, пешком с час по полям. Люба учительницей работает. Письма редко пишет, совсем оторвалась от семьи, видно, председатель давит, да и жизни у нас теперь разные. Они – начальство колхозное, в президиумах сидят, где же ездить к родичам. В деревнях это - сплошь и рядом: в соседних живут, а в гости не ходят. Всё забота да работа, маета сплошная, а отсюда до Минска – вон как далеко. Теперь побываем в гостях у сестрёнки, раскулачим зятька на самогончик, а может, и водочки поставит, ведь председатель же!
Он ещё что-то говорил, полузахлёбываясь торопливыми мыслями и словами, опережавшими их и вносящими сумбур в изобилие речи, но Владимир уже не слушал, внутренне успокаиваясь, удивляясь, что вдруг оказалась здесь, на этой случайно выбранной станции, старшая сестра Марлена, будто подставленная кем-то. И может быть, то, что они убрались из вагона, где наследили и куда ещё придут смершевцы, даже к лучшему, даже несомненно, к лучшему: они ушли из поля зрения, ещё не вызвав острого подозрения, и причина ухода теперь есть, основательная и настоящая. За себя Владимир не боялся, а вот Марлен мог не выдержать психологического давления усиленных расспросов и проболтаться, не прямо, но намёками, и тогда за них бы зацепились и – конец. Значит, снова он ушёл от опасности и снова не сам, а кем-то ведомый. Сколько же так будет продолжаться и какова конечная цена такого спасения? С ума можно сойти! А пока…
- Ну, что ж, пойдём в гости к сестре, - решил он, встал, потянулся, окончательно будя тело, поднял чемодан Марлена, прихватил на плечо свой вещмешок и, не оборачиваясь, не ожидая спутника, пошёл к станции. Отставший Марлен подхватил оставшийся чемодан злополучного капитана и заспешил следом, постукивая мешающей палкой, пыхтя и спотыкаясь на каждом шагу. В конце концов, не выдержал и взмолился:
- Володька, притормози немного, не беги так, - а когда догнал приятеля, добавил, - и вообще ты не туда идёшь: нам нечего делать на станции. Давай я впереди покандыбаю.
Владимир молча подчинился, пропуская спутника вперёд, и пошёл следом за вихляющимся на каждом шагу Марленом, ломающимся то на правый, то на левый бок в зависимости от того, в какой руке нёс чемодан, и одновременно припадающим на больную ногу. Обе руки его были заняты, он часто останавливался и, чертыхаясь, поправлял палку, попутно смахивая со лба уже повлажневшие от пота волосы. Владимиру подумалось, что товарищ его мало того, что духом не устойчив, слаб, так ещё и физически совсем не развит. Хорошо, что не надо идти на станцию, никто не будет знать, что они сошли здесь, следы обрублены в поезде. И торопиться, пожалуй, тоже не надо. Внедряться в дело нужно медленно, учил Гевисман, а делать его надо быстро, а ещё быстрее – уходить. Так что, - как это выразился Марлен? – покандыбаем пока.
Пройдя так ещё метров 100, уже недалеко от вагона-станции свернули с полотна железной дороги, по тропинке пересекли какие-то тёмные кусты и вышли на дорогу, идущую параллельно железнодорожному полотну.
- Во! Сколько лет прошло, а вспомнил, что здесь дорога. Теперь по ней потопаем прямо до сестрёнки.
Марлен остановился передохнуть и переменить руки. Стояли, вслушиваясь в предрассветную темноту.
Глава 5
- 1 –
Был тот час, когда всё затихает, готовится к встрече света, жизни, нового дня. Густеющий книзу туман ослабевал в движении, цеплялся за ветви кустов и небольших деревьев. Вымокшие листья их истекали оседавшей влагой, хорошо слышна была частая и неровная капель под каждым деревом и кустом. Рассвет наступал, но чёрный, ещё ночной, лес полностью скрывал жаркую полоску зарождающегося дня, и только видно было, как постепенно серело-светлело небо в неподвижных вершинах деревьев. Кое-где их оживляли редкие птичьи голоса, встревожено окликающие сородичей, не уверенные в том, что есть ещё кто-то живой, кроме них.
Как-то судорожно вздохнув и передёрнувшись всем телом от утренней свежести, Марлен снова подхватил свои вещи обеими руками, необычно молча, и двинулся первым, смирившись, очевидно, с необходимостью и неотвратимостью дороги.
И опять они шли недолго.
За первым же небольшим поворотом почти поперёк дороги, уткнувшись радиатором в кусты, стоял ЗИС, блестевший, как и кусты, от влаги. За кабиной высились бочками газогенераторы, по стёклам пересекающимися струйками стекала вода, жирно блестели налипшие на колёса комья и полосы грязи. Машина стояла, будто брошенная кем-то.
- Стой здесь, я посмотрю, - тихо сказал Марлен, оставил свои вещи и осторожно пошёл к машине, припадая на больную ногу, как будто специально пригибаясь, притаиваясь к земле. Медленно подойдя к кабине, он заглянул в окно, ничего, наверное, не увидел, слегка протёр его ладонью, снова заглянул, потом взялся за ручку дверцы и резко рванул на себя.
- Хенде хох, фрау-матка! – заорал он дурным голосом и одновременно посунулся к открытой дверце, но тут же отлетел от неё, шлёпнувшись задом в мокрую траву обочины дороги под куст-душ, а из дверцы осталась торчать, как сработавшая пружина, толстая нога в коротком пыльном сапоге. Потом к ней присоединилась вторая, обе сползли на землю, а следом и весь хозяин, одетый в синий комбинезон и серый выцветший ватник. Голова была повязана белым платком с какими-то синими узорами так, что узел находился сзади, и из-под платка торчали светлые волосы. «Женщина!» Запоздало стал понятен пугающий крик пострадавшего, который уже поднимался, отряхиваясь.
- Ты чего?! – закричал он обиженно.
- А ты чё? – получил в ответ то же.
- Дура деревенская! – обозвал, не найдя, что ещё сказать.
Ему было обидно за нелепый исход затеянной шутки и вдвойне – за мокрый зад.
- Шуток не понимаешь, кобыла стоеросовая? – кипятился Марлен. – Да я тебя сейчас…
Но что будет «сейчас», он уже не представлял, да и не мог ничего. Но, видно, женщину, всё же, напугал, потому что она стала оправдываться:
- Так вы ж по-немецки кричали. Почём я знала со сна, что вы – наш офицер. Разве б я пихнула! Сами виноваты! – не удержалась в женской логике оставлять за собой последнее слово. Потом увидела Владимира.