Оказывается, не зря он спешил домой: там ждал сюрприз, да ещё какой – пришли Зося с Марленом.
- Наконец-то! – встретил появление старого друга Марлен. Его прыщавое лицо сморщилось от неподдельной радости, а глаза настойчиво спрашивали, как он глядится в новеньком с иголочки офицерском мундире войск НКВД с золотыми погонами, скромно украшенными всё той же единственной звёздочкой младшего лейтенанта.
Так вот чем был так поглощён и на чём внутренне сосредоточен легко поддающийся внешнему влиянию Марлен: он боялся растерять доверие, которым напичкал его нахрапистый военком, сосватавший в карательные органы. Наверное, и сам он, недалёкий, но добрый и доверчивый парень, вынужденный всю жизнь, пусть и короткую, подчиняться, польщён нежданным предложением оказаться среди тех, кто приказывает, кому подвластны человеческие судьбы и сама жизнь людей, в чём он смог очень близко убедиться при столкновении с капитаном и майором в поезде и лейтенантом на вокзале, стать вдруг уважаемым человеком в деревне, да ещё к тому же носить красивую офицерскую форму. Он ещё не понимает, что за всё надо платить, и платить по-крупному, особенно за взлёты, не знает величины оплаты, а она сопоставима с собственной судьбой и жизнью. Всё для него впереди, а пока он наслаждается свалившейся на слабую голову властью и сомнительной славой. Хороший друг, не подозревая, превратился в опасного врага, с которым не только не развяжешь языка, но и встречаться не хочется.
- 32-е минуты, как кончилась смена, и 16 минут, как мы здесь, а он только явился, - Марлен картинно приподнял согнутую левую руку локтем вверх, сдвинул правой обшлаг кителя, обнажая блеснувшие золотом часы в браслете, к которым, наверное, и сам не привык толком, оставил открытым яркое приобретение дольше, чем следовало для отсчёта времени, и, убедившись, что все видели, тряхнул рукой, сдвигая рукав на место и пряча хронометр.
- Мариночка, пора уже проверять, где задерживается после работы суженый. Сейчас девок свободных и злых на любовь – стаи. Капкан поставят – мигом уведут. – Из него так и выпирала самоуверенность, он чувствовал себя на верху лестницы, на нижнюю ступеньку которой опирался неудачливый друг.
- Не уведут, - ответила Марина, - у него зарплата маленькая, кому он нужен. – Она намеренно не добавила стандартное продолжение «кроме меня», потому что оба знали, что это было бы неправдой.
- Ну, здорово, Володька! – первым шагнул навстречу Марлен, протягивая узкую ладонь. Владимир ухватил её поудобнее и так сжал, что у сильной власти слёзы выступили на глазах, он перекосился на кривой бок и стал судорожно выдёргивать зажатую клещами руку. – Сломаешь, чёрт!
«Ничего», - решил Владимир, учуяв лёгкий запах сивухи от приятеля, – «пусть это будет напоминанием, кто в дорожных перипетиях был по-настоящему лидером, сильнее и надёжнее. Может, ещё понадобится зачем-нибудь бывший друг, перешедший в категорию знакомых».
- Хорошо выглядишь, - похвалил он новоиспечённого НКВД-шника, отпуская его руку, и добавил одно из любимых Марленом определений, - шикарно!
Тот так и растаял, тряся слипшимися побелевшими пальцами и услышав, наконец, то, что хотел и ждал услышать.
- Вот бы наши шофера увидели нас вдвоём – умерли бы от зависти, узнав, кто у меня друг, - добавил лести Владимир.
Он всё ещё никак не мог принять всерьёз случившееся, не мог, хорошо изучив Марлена, представить простака и недотёпу в роли карателя, хотя улыбающийся и довольный судьбой факт был налицо. Как-то не укладывалось в голове, что и форма, и скверная служба у того всерьёз. Выходит, что они теперь смертельные враги – американский разведчик и русский контрразведчик. Вот как всё вывернулось, вот как аукнулось мстительное иезуитство обиженного властью борова.
А в душе не по форме доверчивого представителя карательных органов чаша с елеем переполнилась, и он, не задумываясь, лихо пообещал:
- Завтра буду. Ты где там?
- За мастерскими, у ломаных студебеккеров, - сообщил провокатор, ничуть не сомневаясь, что легкомысленный друг, а нынешний несерьёзный враг, забудет о своих словах уже сегодня вечером. Да и не было никакой охоты показывать себя в неприглядном виде. – Как вы нашли-то нас?
- Спрашивай у Зоськи. Это она – следопыт.
Владимир повернулся к рыжему опекуну, замершему на неудобном деревянном стуле с прямой спинкой у окна.
- Ничего особенного, - разъяснила та ровным голосом, - в паспортном столе есть все адреса.
- Здравствуйте, Зося, - наконец-то, поздоровался с заждавшейся девушкой невоспитанный хозяин, в необъяснимом смущении подходя к ней и протягивая руку.
Он не забыл, конечно, своего мелкого предательства по отношению к ней и тётке и не знал, как себя вести, как определить нужный тон разговора, хотя и не считал свою вину большим грехом, поскольку Зося была всего лишь девочкой-школьницей, и он не давал никаких авансов ни поведением, ни, тем более, словом, просто нехорошо, что они с Мариной сошлись в тёткином доме, будто нагадили в углу предоставленного обоим приюта. Мало ли на что обе хозяйки надеялись, но – что делать? – так уж вышло: взрослый мужчина не удержался и ушёл к взрослой женщине, обычное явление – чувства победили рассудок. Пусть Зося подрастёт, она со своей необычайной красотой обязательно найдёт хорошего парня, хотя не верилось, что дастся это ей легко, уж больно своеобразны красота и характер рыжей красавицы. Если яркая, вальяжная и переливчатая, постоянно меняющаяся красота Марины, давно сложившейся женщины, влекла и притягивала каждым её движением, жестом, взглядом, улыбкой, то строгая, неподвижная и неприступная красота Зоси, ещё только зарождающейся женщины, была картинкой, ею хотелось любоваться, но не обладать. Особенно поражали большие и глубокие тёмно-синие глаза, втягивающие осмелившегося заглянуть в них так, что, избавившись от наваждения, смелец вообще опасался подходить к их владелице, напрочь забывая, что перед ним красивая девушка.
- Вам не нравится, что мы пришли? – с обычной прямотой спросила Зося, пытливо глядя ему в глаза и имея в виду, конечно, неприятную сожительницу, решительно вложила свою не по-женски крупную ладонь в раскрытую ладонь Владимира, крепко и кратко сжала и тотчас убрала руку, не затягивая рукопожатия. Она простила ему зло, которое он причинил, оправдывая, наверное, несовершенством мужского характера.
- Что вы! – искренне разуверил Владимир. – Я так рад… и Марина – тоже…, - та хмыкнула где-то у него за спиной, ясно выразив истинное отношение к визиту настырной девицы, - что не соображу сразу, что сказать и что сделать…
- Иди, умойся и переоденься – совсем обалдел от радости, - недовольно подсказала Марина, отрывая от рыжей, которую, ещё совсем малявку, Володя почему-то называет на «вы». Она что-то готовила в кухне, изредка появляясь с постным лицом в комнате у стола, покрытого вышитой скатертью. Стариков и Жанны не было ни видно, ни слышно, очевидно, волевым решением раздражённой постоялицы они были отсечены от компании и, наверное, уже сидели за соответствующей компенсацией.
У умывальника возле колодца всё уже оказалось приготовлено: на гвоздике висело чистое полотенце с петухами, на лавке стояли два ведра с ещё не совсем остывшей водой, тут же лежал кусочек сверхдефицитнейшего коричневого грубого мыла, стоял таз с выдолбленным из дерева ковшом и даже самодельные шлёпанцы из старых лыковых лаптей - всё, что нужно, чтобы смыть рабочую грязь и усталость и получить радость от бодрящей струи прохладной воды вдоль натруженного хребта, от очищенного дышащего тела, от женской заботы и от предвкушения вечернего праздника.
К нему готовилась Марина, к празднику двоих в честь окончательного преображения друга из военного в штатского. Ей так хотелось одной рассмотреть его в гражданской одежде, рассмотреть, повертеть и оценить перерождение. Она так старалась с руганью, уговорами, спорами, неоднократными уходами и возвращениями к толкачам выбрать и купить всё добротное, красивое и новое, что, придя домой, упала без сил на кровать и долго лежала, думая, почему так старается, почему делает то, что никогда не делала ни для одного мужчины, и почему, в конце концов, ей это приятно делать. И ещё много почему… Почему она забывает, что он всего лишь шоферюга без всяких перспектив? И, главное, не стремится к ним. Почему она так переживает его неудачу на автобазе, ждёт с работы, стараясь приготовить что-нибудь вкусненькое из скудных припасов, отрывая даже от Жанны? Почему ловит каждый его взгляд, счастливая уже тем, что он её видит? Почему, ложась в постель, она наивно представляет себе, что это впервые? Вот сколько почему, а ещё больше толпятся следом. Почему, в конце концов, она всё откладывает и откладывает авансовую встречу с похотливым директором ресторана, ставя под угрозу получение вожделенной наколки и фартучка официантки, а в перспективе и места за буфетной стойкой? Она знала ответ на все «почему» и боялась произнести его даже самой себе.
И вот теперь, когда подготовленный с таким старанием и с такой надеждой на счастье праздник на двоих рухнул, она стояла у плиты и тихо и горько плакала, подсаливая жарившуюся на сале картошку крупными слезами. Больше такому празднику не быть, и вообще, пора уже сознаться, ничему хорошему не быть. Не зря в народе говорят: если на семейный праздник придёт непрошеная баба – жди разлада, а то и разлуки. Так тому и быть.
Среди четверых, ненароком собравшихся, она чувствовала себя самой одинокой и самой несчастной, самой старой, самой опытной и не нужной никому из них, даже Володе. Жалея себя за любовь к мальчику, за клеймо Василька в паспорте, за необходимость стать ресторанной девочкой в свои под тридцать лет, она одновременно и злилась на свою необычную слабость, на подточенный сожителем природный практицизм, на одолевшую вдруг моралистскую щепетильность, мешающую лечь в постель к еврею ради обеспеченной жизни. Никогда раньше она не считала близость с необходимым мужчиной чем-то из ряда вон выходящим, принимала как обычную сделку, когда каждому доставалось то, что он хотел, и всё! Никаких сожалений и слёз! Что же случилось с тобой, Марина, что сделал с тобой красивый, добрый и внимательный парень? Ясно же, что вместе им не вить гнезда, да она, пересилив бабскую слабость, никогда и не согласится стать женой шофёра. Удовлетвориться, как девочке, временной симпатией? Надолго ли? Без всякой надежды? Нет, пора срочно восстанавливать душевное равновесие и завтра же – завтра! – идти к ресторанному прохиндею. Работа – опора душевного равновесия, будет работа – будет и мир с собой.
Она вздохнула, вытерла слёзы и пошла в комнату, откуда уже звал её Владимир.
Он стоял, боясь притронуться ко всему разложенному на кровати и стульях и развешанному на их спинках.
- Вот это да! – наконец выдавил он из себя восторженное восклицание. – Неужели это всё мне?
- Не мне же, - усмехнулась Марина, слегка оттаяв от его приятного изумления. – Одевайся, гости ждут.
- И тебе хватило денег на всё? – спросил, переводя восхищённый взгляд с предмета на предмет, именинник.
- Кое-что продала, добавила, - сухо ответила Марина, нисколько не жалея даже теперь, после передуманного, о несдержанном эмоциональном поступке.
- У меня кое-что ещё осталось, компенсируем, - пообещал он, не задумываясь об обидном смысле слов.
- Я не возьму, - решительно отказалась Марина. Взять эти деньги для неё было всё равно, что торговать чувством, тем, что почти пережила, что ещё не ушло, гонимое рассудком, и которому она, несмотря на душевную боль, была рада, внезапно окунувшись в молодость, а радостью и болью не торгуют.
- Я опять забыл взять карточки, - повинился Владимир, смущённо поглядывая на необычно строгую подругу, справедливо предполагая, что настроение ей испортили непрошенные гости, и не догадываясь, что причины гораздо глубже и гораздо серьёзнее. Мужчины, как дети, видят только то, что на поверхности и что им хочется видеть.
- Вот, а ты ещё спрашиваешь, почему я не выхожу за тебя замуж, - уколола она его, с иронией подтрунивая над забывчивостью, и не сразу сообразила, какой серьёзный смысл для них заложен в игривой легкомысленной фразе.
Нет, он никогда не спрашивал её об этом, избегая даже намёков на запретную тему. Она сама однажды в категорической форме выразила несогласие сделаться женой какого-либо работяги, в том числе и шофёра. А теперь переложила свои слова в его уста, нисколько не сомневаясь, что именно он – автор. Марина ему нравилась. По-настоящему он её не любил, но очень бы задумался, если бы на самом деле возник вопрос о союзе. Но какая может быть женитьба у временного полулегального жильца в этой стране, который, к тому же, всеми фибрами души был там – в родной Германии? Что же ответить ей? Он видел, она ждёт, роковые слова произнесены и хорошо ещё, что не прямо. Если бы он хоть намёком дал понять, что она не права в шутливой оценке, что он исправится, что не забудет больше про карточки, она бы, всё забыв, всё отринув, бросилась к нему на шею, и будь что будет. Но он промолчал. И Марина, прерывая затянувшуюся неловкую паузу, разочарованно предложила:
- Переодевайся и приходи.
И ушла, даже не став ждать того, чего хотела целый день, изнывая от нетерпения и непреодолимого желания как следует всё приладить и пригладить на нём, как на любимом ребёнке, освобождаясь в ухаживании от переполнявшей любви.
- 7 –
- О-о-о-о! – взвыл от восхищения Марлен, первым увидевший Владимира. На появившемся были хорошо отглаженные тёмно-синие шевиотовые брюки, шёлковая кремовая рубашка с расстёгнутым по-домашнему воротом и закатанными до локтей рукавами, а на ногах тускло поблёскивали умопомрачительные тёмно-коричневые полуботинки на толстой подошве с широкими простроченными рантами. Где такие добыла Марина, одной ей и богу известно, но в послевоенной нищей стране в таких не ходили по улицам. Там сплошь мелькали чёрные расползающиеся ботинки на резиновых подмётках, а в последнее время – крик моды: узкие парусиновые полуботинки с кожаными носами и пятками, выбеленные зубным порошком или мелом.
У Марины потеплело на сердце от удачных базарных приобретений. Он не надел полностью костюма с пиджаком, синим же жилетом и красным галстуком в жёлтую полоску, но так, наверное, ещё лучше – лучше видна мальчишеская свежесть в чистой гладкой коже и мужская сила в развёрнутых плечах, выпирающих бицепсах, скуластом решительном лице с правильными чертами, смущённо улыбающихся серых глазах и непокорных русых волосах, не желающих быть зачёсанными по-взрослому назад. Без мундирной брони и уродующих фигуру галифе парень стал по-настоящему хорош, она это почувствовала не только щемящим сердцем, но и успела разглядеть во вспыхнувших синим пламенем глазах рыжей паскуды, которая только взглянула исподтишка, украдкой, и тут же опустила бесстыжие глаза, заалев румянцем так, что высветились тёмные крапинки веснушек, хоть считай.
Владимир же без привычной формы чувствовал себя почти раздетым, не знал, как двигаться и куда девать руки. Постоянно хотелось сдёрнуть холодящую скользкую рубашку, посмотреть, что случилось с сапогами, почему ногам так свободно. Приблизившись к обалдевшей компании, он интуитивно сделал самый верный и самый справедливый поступок: подошёл к напряжённо сидящей Марине, наклонился и поцеловал в губы, ещё раз и ещё, а потом поднял и расцеловал её вмиг ослабевшие от нежданной ласки руки, сначала в каждую ладошку, и следом – в каждое запястье, и поблагодарил:
- Спасибо.
Потом объяснил замершим присутствующим:
- Всё она. Её заботами. Самый лучший модельер в городе с самым лучшим вкусом, и самый симпатичный. Рекомендую.
Марлен тут же обрадовано заюродствовал:
- Мариночка, купи и мне штаны, я тебя тоже хочу поцеловать. А можно авансом?