Он решил не раскрывать племяннице жертв произвола НКВД весь процесс своего скрытого логического мышления, а то вдруг она, уверовав в справедливость выводов, бросится в следственные органы с прямолинейным требованием восстановления истины, а там уж сумеют выведать, кто её подвигнул на это, и – прости-прощай Германия и не только она, но и свобода, и здравствуй страшная Сибирь. Поэтому он только подталкивал её наводящими вопросами на критические размышления и собственные выводы.
- Да, нам с тётей было обидно за дядю, - призналась Зося, - а тётя так и вовсе стала неузнаваемой: замкнутой и насторожённой.
«Это хорошо, что обида до сих пор не прошла», - подумал Владимир, – «она постоянно будет зудеть в поисках правды. Хорошо, что Зося хотя бы пассивно не смирилась с несправедливостью, и есть надежда, что когда-нибудь она всё-таки возьмётся за распутывание клубка лжи».
- Потом вашу тётю предупредили, чтобы она помалкивала о казни, и вдруг начали подселять какого-то типа в только что подаренный дом, так? Зачем?
Он-то знал зачем, но хотелось, чтобы и пострадавшая племянница немного больше задумалась над плохо объяснимыми действиями НКВД, которые она принимала на веру, как была приучена.
- Ксения Аркадьевна, наверное, почувствовав нахрапистое стремление типа непременно втиснуться в дом при помощи местного начальства в лице жэковской дамы, напомнила и ей, и, по всей вероятности, другим районным начальникам о том, кто она и кем был её муж, и как достался дом. Могло быть так, как вы думаете?
- Вполне, - уверенно ответила Зося, - тётя была решительным человеком, не терпящим нахальства и унижения. Я тоже думаю, что она попыталась найти защиту у начальников, хотя ничего об этом не говорила, потому что ей по каким-то непонятным причинам этого не удалось, и было стыдно. Тогда она, чтобы не иметь в квартирантах шумную семью с неприятным мужчиной, подселила срочно, не выбирая, нечаянно подвернувшуюся вашу подругу.
Наконец-то они стали мыслить синхронно, и больше всего обрадовало Владимира, что Зося вообще стала размышлять над запретной темой. Нет, Ксения Аркадьевна не просто не хотела иметь шумной семьи в доме, она не хотела иметь конкретного типа, главу семьи, угадав разведчицкой интуицией в нём соглядатая-осведомителя, обязанного на всякий случай наблюдать за ней с обещанной наградой в будущем в виде всего дома. Может быть, чем чёрт не шутит, она даже знала его, знала о его двойной роли и, как могла, защищалась. Во всяком случае, эту игру НКВД-шники проиграли и решили, чтобы не было нежелательных повторений, не церемониться, тем более что послевоенное время позволяло любые открытые нарушения прав личности под видом выявления и наказания пособников немцам. Особенно подфартило им с письмом итальянца, которое вполне могло и быть, а могло быть и выдумано.
- Вам показывали письмо итальянца?
- Нет. Вы что, думаете, его не было?
- Не знаю, - честно ответил Владимир. – А что крамольного могло быть в том письме?
- Разве вы не знаете, что переписка с иностранцами запрещена?
Есть прокол, самозваный Васильев. Маленький, но прокол. Хорошо, что есть и оправдание.
- А разве Ксения Аркадьевна писала итальянцу?
- Не знаю, - виновато ответила Зося, начиная понимать, что и на самом-то деле никакой вины тёти в письме итальянца нет.
- Конечно, нет, - подтвердил дотошный следователь, увлёкшийся своими логическими выводами, так удачно ложащимися кирпичик к кирпичику в оправдательный приговор. – Если перехватили письмо итальянца, то такая же участь непременно постигла бы и письмо вашей тёти. Она, конечно, об этом знала и, естественно, никакой переписки между ними не могло быть. Согласны?
- Да.
Ещё бы ей не согласиться!
- Можно предположить, что и письмо итальянца было довольно безобидным. Скорее всего, он вспомнил их встречи, может быть, приглашал в гости и, конечно, благодарил за какой-нибудь поступок Ксении Аркадьевны, который спас ему если не жизнь, то свободу или карьеру.
- Это ваше предположение ничем не обосновано, - категорически возразила племянница, всё ещё пытавшаяся сохранить нейтралитет. – Не надо придумывать то, чего не было.
- Согласен, не будем, - отступил Владимир, чтобы пойти в обход. – Давайте тогда разберём основные возможные гипотезы о содержании письма. Нам надо хотя бы приблизительно знать это, потому что оно послужило причиной ареста тёти.
Зося молчаливо согласилась, чуть-чуть шевеля какой-то камешек носочком чёрной туфли без каблука и с поперечным ремешком, пытаясь не упустить нить его рассуждений и изредка пытливо взглядывая на перлюстровщика чужих писем.
- О чём же он мог написать? – начал Владимир перечислять гипотезы, которые ему виделись. – Ну, во-первых, ни о чём. Просто написал, вспомнив старые встречи и разговоры. Со скуки. НКВД такое содержание не заинтересует, поскольку ничего преступного в нём нет. Во-вторых, письмо могло быть о любви. – Зося непроизвольно фыркнула, абсолютно исключая это унижающее чувство между советской женщиной, тем более тётей, и капиталистическим мужчиной. – Почему бы и нет? – возразил Владимир, угадав её реакцию. – Ксения Аркадьевна была умной, образованной, интеллигентной и очень обаятельной женщиной, и экспансивный итальянец в суровых условиях войны не мог не заметить этого. Я, конечно, не смею говорить об открытой и взаимной любви, скорее всего такого не могло случиться из-за специфики вечно насторожённой подпольной работы, да и Сироткин не допустил бы ничего подобного во вред делу, и если бы жена дрогнула, он попросил бы её отозвать. Нет, Ксения Аркадьевна ни при чём, - уверенно гнул свою линию следователь. – Если и была любовь, то односторонняя. И вот, когда пушки замолчали, и можно стало заняться собственной жизнью, итальянец решил для облегчения сердца объясниться окончательно. Конечно, он не ожидал взаимности. Между ними – границы и границы, и жизнь в разных мирах, но он – итальянец, ему сдержаться невозможно. – Владимир внимательно посмотрел на Зосю, которая слегка порозовела и не поднимала глаз, не одобряя даже того, что тётя стала жертвой чувства человека с той стороны фронта. Она не верила в эту любовь, и Владимир решил не развивать дальше эту мысль. – Впрочем, для нас и не важно, что было в письме, важно, что оно, если и о любви, то ничем не порочит тётю, а, наоборот, возвышает как человека и как разведчика, не поступившегося делом. Здесь контрразведчикам тоже нечем было поживиться.
- А не проще ли предположить, что злосчастное письмо явилось обычной провокацией? – не вытерпев, подсказала Зося понятную и, на её взгляд, наиболее достоверную гипотезу.
- Провокацией против кого? – живо уточнил Владимир, обрадовавшись её заинтересованности, хотя бы и такой грубой. – Против Ксении Аркадьевны? Кем же она была? Важным государственным чиновником? Известным политиком? Военным деятелем? Может быть, временно законспирированным разведчиком? – Зося молчала. – Она даже в войну была, по сути дела, всего лишь помощницей и прикрытием мужа, а после войны – просто рядовой гражданкой, которую любой местный начальник самого низкого пошиба мог безнаказанно третировать. Какой же смысл провоцировать или шантажировать такого человека и в чём? В чём же прибыль провокаторов? Может быть, вы хотите сказать, что ей в открытом письме предложили сотрудничать с итальянской разведкой, заранее зная, что письмо будет прочитано в НКВД, и получатель заподозрен и наказан? Зачем это итальянцам? От неё же никакого проку?
- А если это месть? – не сдавалась Зося.
- Месть? Но за что? – опять уточнил Владимир её посыл. – За отвергнутую любовь? За отказ сотрудничать с итальянской разведкой во время войны? За что-то, что как-то отразилось на судьбе итальянца тогда же? – «Хватит и этих предположений», - подумал он, – «всё равно это ложный путь». – И вот мстительный итальянец специально в открытом письме называет её их агентом и даже даёт ей какое-нибудь ложное задание, злорадно ожидая, как она будет уничтожена своими. Ерунда! – решительно отверг следователь и эту версию. – Влюблённый или просто настоящий мужчина никогда не решится на такой мерзкий поступок. А Ксения Аркадьевна вряд ли могла иметь хоть какие-нибудь отношения с негодяем. А отвергнутый разведчик никогда не прибегнет к открытому тексту, зная, что в контрразведке сидят не глупцы, и если он нагло на кого-нибудь капает, то, значит, этот кто-то крепко насолил врагу, и результат будет обратный. Но пусть будет даже месть, - согласился, всё же, принять её гипотезу Владимир. – Она не только не подтверждает виновности Ксении Аркадьевны, а, наоборот, утверждает её безупречное поведение в оккупации, иначе, зачем бы и за что мстить? Нам же только это важно, не так ли? – обратился он к Зосе, но та молчала, оглушённая и запутанная гипотезами и версиями, которые, исключая и опровергая друг друга, неизменно приводили к одному – к невиновности тёти.
- Володя, - в конце концов, сдалась она, - я никогда не сомневалась в невиновности тёти, но всегда считала, что её оговорил в письме итальянец, однако после ваших детальных рассуждений засомневалась.
- И правильно, - с жаром поддержал сомнения неутомимый следователь, ещё не закончивший разборку возможных гипотез содержания недоступного им письменного документа. – Я так убеждён в полной невиновности не только вашей тёти, но и итальянца…, - он намеренно не назвал истинных злодеев, очень надеясь, что она сама их определит, а значит, закрепит на всю жизнь, а он, подтолкнувший к нелёгкому выводу, останется, на всякий случай, в стороне, - … и всё больше склоняюсь к мысли, что письмо было благодарственным, с приглашением в гости. Он же не знает, что здесь запрещена переписка с иностранцами. У них там этого и в помине нет.
Зося покраснела, прикусив полную нижнюю губу, обидевшись за самую гуманную страну мира, которая вынуждена защищаться и таким некрасивым способом. А Владимир осёкся, поняв, что сказал в запале лишнее, могущее вызвать непроизвольную неприязнь к нему и ко всему, что он говорил до этого.
- Они во многом живут и думают там по-другому, я видел. В чём-то хуже, в чём-то лучше. Не в этом дело. – Ему показалось, что он выкарабкался из неудачного отступления, и пора замазывать чуть наметившуюся трещину темой, интересной обоим. – То, что написал он по известному адресу, доказывает, что итальянец в какой-то мере знал о подпольной деятельности Сироткиных. Зачем писать пособникам немцев, которые ушли бы с покровителями или были бы расстреляны при поимке? Возможно, у него были сомнения, что они не на месте, и письмо, наверное, было ещё… как бы это выразиться… нащупывающим, но он нисколько не сомневался, что пишет не предателям родины. И писал он, естественно, обоим супругам, не зная о трагической гибели Сироткина, хотя и адресовал письмо жене, решив, наверное, что она больше привязана к дому.
Зося смотрела прямо ему в глаза, слушая внимательно, и похоже было, что эта версия тоже больше импонирует ей как более нейтральная по отношению к подозреваемым и не предполагающая неприятных тайных связей между ними.
- Познакомились они с Сироткиным, скорее всего, по делам в городской управе, - продолжал Владимир растягивать логическую цепочку. – Понравились друг другу, и итальянец стал захаживать по вечерам в их дом, где его, как и полагается воспитанному человеку, радушно встретила обаятельная Ксения Аркадьевна. У них он быстро оттаял душой, охлаждённой войной и грязной работой на неё, вероятно, не стеснялся в выражениях в адрес немцев. Известно ведь, что союзники не только не уважали друг друга, но и презирали, вынужденные по воле вождей тянуть в одной упряжке расхлябанную телегу войны, причём итальянцы в роли пристяжной всячески отлынивали от своей доли в этом, терпя постоянные оскорбляющие упрёки и даже угрозы. А Сироткины, естественно, использовали ненароком получаемую полезную информацию и, наверное, поощряли горячего южанина к большей откровенности, пока он в какой-то момент не сообразил, что русские друзья совсем не те, за кого себя выдают, прикрываясь легендой лояльности к оккупантам. Тогда у него было два выхода: продолжать, как ни в чём не бывало, опасное знакомство или прервать его, устроив разоблачительный скандал. Как бы вы поступили, Зося?
Она, не раздумывая, ответила:
- У меня никогда не будет такой ситуации. А итальянцу надо было осознанно и полностью переходить на сотрудничество с нашими разведчиками, искупая тем самым вину за фашистские преступления.
«Да», - с сожалением подумал Владимир, – «трудно и неуютно придётся в жизни ей, напрочь исключающей любые сомнения, колебания, отступления и компромиссы. Сколько набьёт шишек и заработает ссадин, пока поймёт, что жизнь – не магистраль, а извилистая дорога с ухабами и колдобинами, перегороженная многочисленными завалами, которые надо терпеливо разбирать».
- По-моему же, они решали возникшую дилемму мирно и втроём, предпочтя второй вариант, но без скандала.
- А по мне – лучше первый, - жёстко вставила неумолимая сторонница острых углов.
- Ладно, - согласился Владимир, - пусть будет первый. Всё равно оба завершаются одинаково. – Он на минуту задумался. – Итак – первый? Отлично. Вот как это было. – Владимир сделал ещё одну небольшую паузу, отделяя преамбулу, и продолжал: - Итальянец решил – заметьте, сам решил, без понуждения – что лучше и безопаснее осознанное, как вы выразились, чем слепое сотрудничество, тем более что он разочаровался и в войне, и в фашистской идеологии, и особенно в заносчивых союзниках. Неизвестно, сколько оно продлилось, но, так или иначе, без какой-либо профессиональной подготовки, да ещё с южным темпераментом, он неминуемо засветился бы и погиб, если бы не опытные русские коллеги.
Зося хмыкнула, недовольная знаком равенства между иностранцем и своими, хотя бы и делали они одно опасное дело.
- Каким-то образом, может быть, из обрывков разговоров в управе, может быть, обычным контрольным наружным наблюдением, но Сироткин заподозрил назревающий провал и, не мешкая, то ли за взятку, то ли незаконным изъятием нужных бланков, то ли иным каким способом, но выправил итальянцу то ли подлинные, то ли подложные документы на отъезд на родину и настоял, чтобы тот где-нибудь там затаился, не показываясь властям, и тем спас ему свободу, а может быть и жизнь.
«И сделал он это», - осенило Владимира, – «вопреки требованиям разведуправления использовать ценного осведомителя до конца, не считаясь с угрозой его жизни. Не смог Сироткин, наверное, уже не в первый раз, отнестись к живому и очень симпатичному доверчивому человеку как к бездушному механизму. Вот и развязка узелка, вот и причина гибели ценного, но непослушного разведчика».
- Почему вы вдруг замолчали? – отвлекла его от главной разгадки истории Сироткиных пострадавшая рикошетом их племянница, желающая тоже знать всё. Но Владимир не сказал ей главного, поопасался и за себя, и за неё. Неведение лучше всего ограждает от всяких передряг жизни, а главное – от вмешательства в эту жизнь непрошеных посторонних.
- Да, да, я сейчас, - пробормотал он, закрепляя в памяти логическое открытие. – На чём мы остановились? – Он с усилием вернул память назад, вспоминая свои последние слова. – Вот за это и благодарил вашу тётю и её мужа, а не только её одну, спасённый итальянец. Но одновременно допустил промах, который простителен, если вспомнить, что они и живут, и мыслят широко: он без всякой задней мысли позвал спасителей в гости в солнечную Италию. За это, в общем-то безобидное, приглашение и уцепились, не найдя ничего более существенного, в контрразведке НКВД, переиначив в закодированное предложение прибыть для налаживания прерванных шпионских связей.
- Мы не можем и не должны так думать о тех, кто, постоянно рискуя жизнью, защищает нас от вражеской подрывной деятельности, - осадила его пострадавшая.
- Но тётю арестовали они, те, кто защищает от подрывной деятельности, - напомнил Владимир, - и значит…
- Тётю арестовали по ошибке, - безапелляционно продолжила юная защитница НКВД.
И Владимир, разом сникнув, понял, что всё, что он говорил, вся его логика ни к чему. Для таких как Зося логики не существует, а взамен её срабатывают твёрдо усвоенные штампы. Он сдался.
- Ошибка, основанная на чём? Подумайте об этом, Зося, - отступал он, сохраняя лицо. – Я больше, чем верю, что Ксения Аркадьевна пострадала безвинно. Вам не хочется знать почему? Не надо. Может быть, для вас это и лучше. – Он сделал шаг, другой в направлении их движения, она пошла рядом, несколько сторонясь. – И вас отрешили от комсомольской власти… - Она недовольно повела плечом, опалив его возмущённым взглядом за неприкрытую откровенность. - …без причин. Вероятно, ваши товарищи просто перестраховались, услышав об аресте вашей родственницы или же получив – я всё же скажу так, хотя вам и не понравится – указания оттуда.