«Однако тоже врёт, зря я поднял его планку», - подумал Владимир, небрежно захватил всё в ладонь и, расстегнув левый карман гимнастёрки, опустил внутрь. – «Это первый признак страха и отступления». Совместная операция американского шпиона и русской контрразведки начала давать те результаты, на которые он рассчитывал.
- Мы получили машину из армейского резерва, - сообщил Альберт Иосифович, ничего не прибавив больше.
Владимир тоже никак не выразил своего отношения к сообщению главмеха. Зачем? Он и так знал, что машина будет его, знал и Шендерович, что парень не сомневается в этом, и тем больше ненавидел, но как следует разделаться с нахалом мешали предостережения Цареградского. Пусть бы упрямец хоть одним коротеньким словечком намекнул на то, что хочет эту машину, и Альберт Иосифович всё бы простил, хотя и не знал, что именно. Но Владимир молчал. И Шендерович с горечью сознавал, что тот имеет на это право, потому что за ним вся эта гнусная, нищая и ленивая страна, за ним те, кто только что был здесь с безнаказанным разбоем, а за бедным евреем – века унижений и гонений, и похоже, что они не кончились, и надо как-то выживать.
- Отдать тебе? – бедный главмех испытующе посмотрел в неподвижное лицо русского вымогателя, сидящего, как и в прошлый раз, боком к столу, нейтрально и независимо.
- Вам виднее, - неуступчиво ответил тот, так и не желая помочь начальнику сохранить лицо и отступить, сохраняя знамёна.
Шендерович поиграл желваками, подавляя ярость и смиряясь с тем, что все его потуги найти взаимопонимание ни к чему не приводят, взял со стола отпечатанный лист бумаги, повернул головой к Владимиру и подтолкнул по столешнице для прочтения. Владимир, отведя взгляд от окна, за которым ничего не видел, равнодушно посмотрел и чуть не рассмеялся, добившись, наконец, того, чего хотел все эти смурные дни и чего не хотел жид. Перед ним лежал заранее заготовленный приказ о закреплении за шофёром 1 класса Васильевым В.И. автомашины марки «Студебеккер» с номерным знаком шасси таким-то и о переводе Васильева В.И. в автоколонну №1 на междугородние грузовые перевозки. Он почти одолел еврея. Осталось немного дожать. Владимир отодвинул приказ назад к Шендеровичу.
- Что так? – спросил тот, теряя надежду хоть что-то выторговать.
- Нужна подпись.
Альберт Иосифович усмехнулся обречённо, проиграв последний раунд, повертел ручку в массивных пальцах, словно сомневаясь в необходимости подписи о собственной капитуляции, хотя ясно было, что ничего другого не оставалось, и размашисто, разбрызгивая чернила нервно цепляющимся за бумагу пером, подписал.
Владимир, не сдержавшись, прерывисто вздохнул и стал подниматься.
- Обратишься к заму Фирсова – он знает, - брезгливо бросил вконец униженный и расстроенный главмех и, когда Владимир был уже у дверей, будто ненароком добавил: - Если Кравченко нужны будут какие-нибудь детали или ремонт, всегда поможем.
Ничего не ответив и на это последнее унизительное приглашение к сотрудничеству, Владимир вышел. У него, оказывается, вся спина взмокла, и под мышками неприятно липло, но в душе росло ликование, хотелось что-нибудь сломать, разбить, заорать, затанцевать, в конце концов. Он ещё раз, но уже глубоко-глубоко и свободно вздохнул и решил, что раз уж он в конторе, то получит, наконец, свои карточки.
Когда он зашёл в бухгалтерию, все женщины уставились на него враз побледневшими лицами, приостановив в испуге порчу бумаги, а когда он попросил выдать злополучные карточки, так же разом стали указывать на одну крашеную блондинку с чересчур кровавыми губами, сидящую у большого несгораемого ящика, и тут же облегчённо защёлкали костяшками счёт, заспрашивали-заотвечали и продолжили изводить чернила и бумагу, уже без боязни, с любопытством взглядывая на симпатичного парня, взбудоражившего всю автобазу, включая Филонова и Шендеровича. Пока поддельная блондинка собирала ему продовольственные и промтоварные карточки и – что очень порадовало – талоны в ближайшую столовую, он всё принюхивался и долго не мог сообразить, чем от неё тянет, пока не догадался, что букетом из крепких духов и не менее острого чеснока. Посмеявшись про себя над парфюмерными вкусами русских дам, он совсем отошёл от напряжённой встречи с главмехом и чувствовал себя так, будто и не было безуспешной борьбы за жизнь кладбищенского студебеккера, хотя уже привык к нему и даже жалел, что всё кончилось и не удалось возродить то, что давно и безнадёжно умерло.
- 6 –
Вот он, красавец, на который затрачено столько нервов и, главное, невосполнимого времени. Машина стояла на площадке, где в отсутствие гаражных боксов отстаивались все работающие машины. Она была пригнана военным водителем поздно вечером, и потому Владимир и не видел, и не знал, а Подшипник даже не обмолвился. Теперь он подвёл новичка к ней, сказал, стукнув кирзачом по переднему колесу: «Принимай. Хороших дорог», и ушёл, оставив знакомиться с шестиколёсным другом, напоминающим, как и зачем он сюда попал.
Больше всего понравилось, что студик сделан не в африканском варианте, каких здесь, как ни странно, много, а с цельнометаллической кабиной без больших вмятин и даже с выщелоченным дождями, снегом и солнцем тентом, прикрывающим кузов с откидными боковыми скамейками. То ли машину пришлось долго перегонять, то ли бывшие хозяева разболтались в послевоенные дни, но была она грязна так, что даже на стёклах засохли серые и коричневые капли. Рассматривая их, Владимир обнаружил отсутствие дворников и зеркал заднего наблюдения. Вместо бокового стекла в пазу дверцы пассажира торчала отсыревшая фанерка. Хорошо ещё, что фары, закрытые металлическими шторками, и подфарники были целы. Шины совершенно облысели и даже покрылись трещинами, а заднее левое внутреннее колесо полуспущено. Понравившийся с первого взгляда тент порван в нескольких местах, а у скамеек не хватает нескольких опорных ножек. В общем, внешний вид «красавца» при пристальном рассмотрении удручал. Пришлось удивляться тому, как равнодушно русские относятся к своему авторитету, передавая машину новому хозяину в таком виде, и, главное, как неуважительно относятся к технике, облегчающей их труд, к соседу, с которым вместе строят одну страну. Немецкий предприниматель никогда не позволит себе выпустить из ворот фирмы не отремонтированную и не выкрашенную машину, даже если на ней половина деталей изношена до предела. И обязательно с гарантией. Последнего, похоже, русские вообще не признают. В кабине он уселся на порядком умятое и ободранное сиденье, которое надо обязательно менять, осмотрел приборы и ручки управления. На рулевом колесе неровными буквами почти по всей окружности глубоко выцарапан боевой призыв: «Дави фашистскую сволочь!». С ним придётся мириться – пусть напоминает, что здесь он чужой, недодавленный. На рычаге переключения скоростей навинчен крупный набалдашник из плексигласа янтарного цвета, а над бардачком выцарапана ещё одна надпись – краткая дорожная биография студебеккера: «Сталинград-Варшава, 1942-1944г.г., Варшава-Минск, 1944-1945г.г.». Последняя дата была совсем свежей. Верх кабины над передним стеклом украшал цветной портрет главного водителя страны в строгой маршальской спецовке со звездой Героя. Этого ненужного соглядатая необходимо убрать. Владимир вставил ключ в замок зажигания, осторожно повернул – все стрелки приборов, кроме большой, на спидометре, ожили и, покачавшись, замерли. В баке ещё остался бензин, масло – в норме, аккумуляторы явно подсели, и сколько километров одолела машина – неизвестно: на бездействующем приборе застыла застаревшая цифра 54425. Он осторожно надавил на стартёр, потом на акселератор, и двигатель вдруг неожиданно громко заворчал – Владимир даже вздрогнул – и тут же, чихнув, заглох.
Никакого 1-го класса у водителя, сидящего за рулём, конечно, не было. Просто сердобольные американцы решили, что в условиях безработицы – а они не сомневались, что там, куда посылали агента, она есть, поскольку была в их процветающей стране – он при устройстве на работу, имея высший разряд, будет иметь и преимущество. А неопытный агент тоже не придал особого значения фальшивому документу, зная, что на родине любая бумажная квалификация только тогда имеет силу, когда доказана на практике. Он и за рулём-то сидел не так много. Правда, янки-инструктор, поминутно прикладываясь к стеклянной фляге с коричневой бурдой, называемой «виски», утверждал, что у подопечного врождённое чувство руля, движения и дороги, и больше заботился о познаниях в устройстве студебеккера, которого считал лучшей моделью в мире. К тому же, стационарное обучение меньше отрывало от фляги. Времени у них на добротное освоение русских трёх – и полуторатонок вообще не хватило, и потому-то ученик так стремился заполучить лучшую в мире модель. Теперь придётся доказывать своё соответствие липовой квалификации, ссылаясь в случае чего на низкий уровень обучения в армейской школе. Но он верил, что справится, и всё у них со студебеккером будет «о кей», а пока, добавив горючего ручным насосом, решительно нажал на стартёр и не отпускал до тех пор, пока мотор не сдался и не заработал, взвыв от подстёгивающей струи бензина. Потом умерил обороты, посидел, послушал, привыкая к голосу двигателя, ещё раз осмотрел приборы, опробовал все ручки управления, включая ручной тормоз и демультипликаторы, и осторожно, плавно добавляя топливо, стронул машину с места, уговаривая мысленно к дружбе и взаимопониманию, и покатил сначала по территории базы, а потом и за ворота. Никто не обратил внимания на исторический момент, затронувший одну-единственную судьбу, и носитель её был этим доволен, поскольку реклама в его деле была лишней и даже вредной.
С полчаса они колесили по пустынным окраинным улицам города, привыкая друг к другу и выявляя последние болезни: тормоза сработали не сразу – тормозные колодки надо менять, у рулевого колеса – большой люфт, надо регулировать. Но мотор, на неопытный слух водителя, работал нормально, и тянула машина прекрасно, распугивая редких прохожих, с завистью провожавших высоко сидящего счастливого шофёра. За рулём такой машины поневоле сам себя уважать станешь.
Уже возвращаясь на базу, он нагнал знакомую фигуру. Худой жилистый парень всё в той же белой заношенной рубашке с раскрытой впалой грудью прижался спиной к забору, внимательно и насторожённо посматривая на напирающую железную махину. Владимир остановился вровень с ним, толкнул дверцу и пригласил, улыбаясь:
- Залезай.
Парень с любопытством вскинул весёлые карие глаза и, узнав шофёра, легко рассмеялся и ловко впрыгнул в кабину, оставив дверцу открытой.
- Привет.
- Привет.
Они крепко пожали друг другу руки, и Владимир долго не отпускал горячую узкую ладонь, единственную в этом городе, которую приятно было держать.
- Добился своего? – Сашка улыбался, радуясь успеху старого знакомого, крещёного вместе с ним в одной разбойной поездной купели.
- Ага, - так же радостно ответил Владимир, довольный и встречей, и тем, что она состоялась именно сейчас, когда он обрёл то, о чём когда-то говорил. – Чего здесь заблудился?
- Если бы, - удручённо вздохнул Сашка, глаза его потухли, а улыбка не успела и продолжала играть тонкими воспалёнными губами. – К родичам ходил, хотел деньжат подзанять, да не вышло: сами, по-вашему выражаясь, на подсосе. Зря мотался такую даль.
- Не зря, - возразил Владимир, - возьмёшь у меня: я – богатый.
- Возьму, - просто согласился неудачливый заёмщик, - почему не взять у хорошего человека? Недельку потерпишь?
- И даже больше, - успокоил подвернувшийся вовремя заимодавец, - сколько надо, столько и подожду. Чего не работаешь?
- Дурака валяю на бюллетне. Простудился.
Владимир удивлённо покосился на простудившегося в жару и обеспокоенно посетовал:
- Так тебе не по городу бегать надо, а лежать.
- Лёжа тоже жрать хочется.
Они замолчали, разделённые несопоставимыми бытовыми заботами, и Владимир, не зная, как необидно помочь больному, но неунывающему, самоотверженному главе семейства, доставшегося от погибшего брата, предложил:
- Тебя подвезти?
- Давай, - снова легко согласился Сашка, закрывая дверцу. – Заодно узнаешь, где я живу, легче будет найти. В гости-то когда придёшь?
- Скоро, - пообещал Владимир. – Может быть, в ближайший выходной. Машину только что получил – надо налаживать, как получится – не знаю. Но приду обязательно. Показывай, куда ехать.
Доехали так быстро, что и поговорить ни о чём существенном не успели.
- Вон моя хата, - показал хозяин рукой на выкрашенный в зелёный цвет деревянный дом, крытый толем и узкими досками с перекрытиями, радующий взгляд белыми оконными рамами и наличниками.
Рядом стоял белый оштукатуренный дом с такими же белыми оконными рамами, но со сказочными ярко-голубыми наличниками, расписными ставнями и ярко-красной черепичной новой шатровой шапкой. В палисаднике среди ярких высоких цветов что-то копал мужчина с непокрытой белой, в тон дому, головой, выпрямившийся, как только увидел подъезжавшую машину и соседа, высунувшегося из оконца и приветственно махавшего рукой.
- Дядя Серёжа, - назвал мужчину Сашка, вернувший голову и руку в кабину. – Мировой мужик. Познакомлю – сам поймёшь. Горе у него: недавно жену похоронил, очень любили друг друга, никак не отойдёт. Стоп, приехали.
Владимир остановил машину, не выключая мотора, достал дармовые деньги, отсчитал десять сотен – больше дать не решился – и молча подал ожидавшему парню.
- Хватит?
- Этих с месяц ждать будешь, - пообещал тот, не отказываясь, намаявшись, наверное, от долгого безденежья.
- Чем дольше, тем сохраннее, - успокоил Владимир. – Может, добавить?
- Нет, - решительно отказался парень, - и этих чересчур. Может, сейчас зайдёшь? – с надеждой спросил он.
- Не могу, - отказался и Владимир. – Я впервые выехал, подумают ещё, что сломался, искать станут. Пора мне. Я и так к тебе скоро зачащу – не обрадуешься.
- Ещё как обрадуюсь, все обрадуемся, - обнадёжил Сашка, улыбнулся открыто, протянул руку, крепко пожал ответную и легко выскочил из кабины. – Бывай.