До нужного дома дошли со многими передышками. Туго набитый мешок сползал, тяжёлые чемоданы оттягивали руки, Жанна капризничала, просилась на руки, Марина нервничала, роняла свои сумки, отчитывала дочь, - в общем, настроение у всех было раздражённым и агрессивным. На громкий стук в ворота вышла ширококостная плоскогрудая баба, завёрнутая с ног до головы в полотняные одежды и обутая в шерстяные носки и рваные галоши. Где-то в глубине дома сквозь оставленную приоткрытой дверь слышалось рваное пение-вскрики, очевидно, пьяного мужчины. У хозяйки, как и у потенциальных постояльцев, тоже не было настроения.
- Ты ж была у меня, чего ж не осталась? – проворчала она недружелюбно.
Марина смиренно ответила, снова и снова удивляя Владимира способностью к мимикрии по обстоятельствам:
- Дорого показалось, думала, дешевле найду.
- Чего ж не нашла? Ищи дальше, а ко мне и без тебя придут, желающих хватает. – Хозяйка сердито фыркнула: - Дорого ей! Мне дороже чужих пускать. Да ещё с дитём. – Повернулась к Владимиру, смерила злым взглядом с головы до пят: - А это кто? Ране ты была одна. Если не расписаны, не пущу – плати за вас штраф!
- Нет, нет, - поспешил успокоить её Владимир, - они без меня.
- Девчонку жалко, - начала смягчаться баба, взглядывая на сморённую заплаканную Жанну, - а то бы не пустила. Так и быть, идём.
Следом за ней они вошли в большой бревенчатый дом с дощатой крышей, попав сначала в тёмную прихожую с заплатанными холщовыми половиками и открытой дверью в кухню с большой крытой печью, широким столом и длинными лавками вдоль него. В дальнем торце стола сидел, подперев голову жилистыми тёмными руками, мужик, давно не встречавшийся с ножницами и бритвой, перед ним стояла алюминиевая солдатская кружка и такая же миска с капустой и помидорами. Бедный натюрморт дополняла большая бутыль с мутной жидкостью.
- Зарплату получил на стройке, еле отобрала, празднует. Пущай, дома можно, - прокомментировала одинокое застолье хозяйка.
Миновав его, прошли в дальнюю комнату с двумя окнами, выходящими в уничтоженный сад с небрежно спиленными, порубленными и поломанными деревьями. В побелённой и довольно светлой комнате стояли широкая деревянная кровать, стол, шкаф, этажерка и стулья, - всё самодельное, тяжёлое, добротное и голое.
- Вот здесь жить будешь. Как договаривались – 200 с тебя. Отдавай заранее и исправно, в долг держать не буду.
Помилованная квартирантка присела на один из стульев, спросила:
- Как вас зовут?
Хозяйка тоже присела на край стула, как будто уже в чужой квартире, видно было, что она давно и надолго устала.
- Мария я, будешь звать тётей Машей, в дочки ты мне годишься по возрасту.
- Тёть Маш, - в голосе Марины заворковали виновато-просительные нотки, - а как же Володя? – и больше надеясь на корыстность, чем на сердоболие ожесточившейся в житейских невзгодах Марии, выложила весомый аргумент: - Он шофёром работает.
Женщины некоторое время понимающе смотрели друг другу в глаза, мысленно заключая сделку, ставкой которой был присутствующий и ничего не подозревающий мужчина. Оценив плюсы пребывания в доме шофёра с машиной и минусы вселения незарегистрированной пары, хозяйка решила всё же уменьшить последние и предложила свой вариант окончательной сделки:
- Пусть платит 100, я ему поставлю кровать в зале.
- Спасибо, тётя Маша, - из уст Марины сочился мёд.
Обе женщины остались довольны собой, обе знали, о чём не было сказано вслух, обе заимели общую тайну, которая так греет и объединяет женские души.
- Ладно, располагайтесь, я пойду, дел много, - и хозяйка, ещё раз переглянувшись с Мариной и ни разу не взглянув на Владимира, заранее определив его зависимое положение в доме, ушла.
Новосёлы молчали. Наконец, Марина, предупреждая его недовольство, пошла в атаку:
- Ты что дуешься? Я не навязываюсь, просто хотела сделать тебе лучше.
Помолчала, чтобы он осознал бескорыстный порыв её души.
- Подумай, куда ты пойдёшь? Где будешь искать?
Мотаться по враждебному городу и униженно выпрашивать пристанище действительно не хотелось. За день он так устал морально, что и физических сил ни на что не осталось. Хотелось только покоя и тишины.
- Поживи с нами, а не понравится – уйдёшь, - вливался в уши умиротворяющий яд во всех смыслах земной женщины с приземлёнными страстями.
«Если останусь, всё повторится, как с Эммой» - подумал Владимир, уже соглашаясь.
- Ты же слышал: хозяйка тебе отдельное место даёт, мы с Жанной мешать не будем, - в голосе Марины послышались, как последний довод, неизбежные слёзы.
Да, да, так он и сделает: пока останется, но со временем обязательно найдёт другое жильё и подальше от этого. Здесь ему оставаться надолго не хочется и нельзя, нельзя ничем ограничивать свободу действий в деле, для которого он здесь.
- Я и не думал никуда уходить, - сказал он Марине, взял её руки, поцеловал благодарно и увидел слёзы на её глазах, не догадываясь, что это не слёзы благодарности и примирения, а слёзы победы.
- Пойду, схожу в милицию, паспорт поскорее хочется получить, а вы устраивайтесь, хорошо? – предложил Владимир, надеясь временной разлукой разрядить загустевшую лицемерную обстановку и выработать по дороге хоть какой-нибудь разумный план жизни в новых обстоятельствах.
- И то верно, - тут же согласилась Марина. – Знаешь, возьми пару бутылок, надо же отметить новоселье с хозяевами, а то неудобно. Вот сумка.
Владимир вышел в прихожую. На кухне около праздничной бутыли теперь сидели оба: и хозяин, и хозяйка. Владимир вызвал её, расспросил о милиции и райвоенкомате, отдал 100 рублей и, не услышав благодарности, вышел на улицу.
- 11 –
Смеркалось. Небо, затянутое тучами, безликие убогие дома, пыльная земля, редкие деревья, трава, - всё было окрашено в однотонный серый цвет. Во влажном воздухе с болотными тинистыми испарениями дышалось тяжело, всё тело покрылось липкой плёнкой, а шея в воротничке гимнастёрки скользила как в смазке. Тёмные листья деревьев обречённо застыли в ожидании скорого дождя. Совершенно не думалось. Да и о чём? Его план внедрения в русскую жизнь трещал по всем основным направлениям: быт, легализация, работа. Первой рухнула ставка на Марлена с его квартирой – нет ни того, ни другого. Самая начальная попытка легализации чуть не закончилась провалом в военкомате, и неизвестно ещё, не будет ли продолжения. Похоже, новоиспечённый полковник не из тех, кто смирится с вынужденной обидной уступкой, к тому же человеку, гораздо ниже его стоящему на иерархической лестнице, обязательно будет стремиться столкнуть даже с нижней ступеньки. Нужная работа – под вопросом. Чтобы её получить, надо ещё добыть из тайника утаённые драгоценности капитана. Правда, в тайник всё равно пришлось бы наведаться и за деньгами, и за любимым тёзкой – «вальтером», он – как продолжение рук, с ним здесь будет спокойнее. Что ещё? С первого дня, с первого часа он непроизвольно, но инертно начал и продолжает усложнять личную жизнь, которая должна быть не более, как спартанской, не мешать, а помогать делу. Вместо того, чтобы действовать самостоятельно, он безвольно отдался в руки недавних врагов, каждый раз подчиняясь случаю и каждый раз проигрывая. Так уже случилось с Марленом, Шатровой, Зосей, теперь – с Мариной. Хватит. Он слишком размяк от избытка не испытанных до сих пор участливых человеческих отношений и расслабляющего сентиментального слюнтяйства. Здесь он – один, все остальные – враги, а кругом – опасности. Он должен выстраивать обстоятельства и использовать их, а не следовать за ними. Он теряет самодисциплину и самоконтроль. Именно этого чувства не хватает русским, и именно поэтому не мог понять их поступки даже экспансивный Герман. Неужели и во Владимире побеждает русский дух авантюризма?
Невесело размышляя о своих промахах, Владимир чуть не забыл о поручении. Хорошо, что напомнила сумка, свободно болтавшаяся в руке. А вспомнив, не сразу нашёл, что нужно: пока шёл в милицию и в военкомат, не обращал внимания, а возвращаясь, не видел ни одной подходящей вывески. Попались два закрытых хлебных магазина – похоже, с хлебом в городе туго – и ни одного продовольственного не было видно. Наконец, почти у самого дома он наткнулся на слабо освещённый магазин-лавку в деревянном доме под скромной вывеской «Продукты» и без какой-либо рекламы в запылённых окнах с большими железными ставнями. В опрятном небольшом зале вдоль длинной стены за длинным же прилавком до потолка высились простые деревянные стеллажи, редко заставленные сгруппированными большими и маленькими бутылками с водкой и вином, горками банок с рыбными консервами с английскими названиями, короткими рядами больших жёлтых банок американской тушёнки и развёрнутыми блоками папирос. На прилавке в оцинкованном тазу тухли коричневые крупные селёдки, в небольшом ящике на промасленной бумаге и бумагой же прикрытый стоял почти целый ровный брусок сизо-белого маргарина, рядом в таком же ящике – початый пласт фиолетового мармелада, а на небольшом деревянном подносе лежал ком слипшихся белых карамелей-подушечек. Всё. Негусто. Где-нибудь, наверное, выбор больше и лучше, но искать не хотелось, поручение он выполнит и здесь.
- Молодой человек, - встретила его продавщица, - берите, что надо, я закрываю.
Как ни странно, она совсем не была заинтересована в покупателе и не старалась быть вежливой.
Владимир взял две бутылки водки, две банки тушёнки, хотел, но не решился взять рыбные консервы неизвестного происхождения и срока годности, попросил мармелада, но у продавщицы не оказалось завёрточной бумаги. Тогда он достал нечаянно захваченную испорченную анкету и попросил немного карамели, с брезгливостью наблюдая, как продавщица режет сладкий ком большим ножом, шлёпает ломоть на анкету, заворачивает в неё и ещё уминает, совсем не заботясь о том, как его потом отделять от бумаги.
Вернувшись, он застал идиллическую картину дружного приготовления новосёльного стола женщинами, которых никак нельзя было назвать совместимыми ни по возрасту, ни по характеру. Владимир не сомневался, что в том заслуга молодой, умеющей инстинктивно найти нужный подход в нужный момент к нужным людям. Вот бы ему эту способность, насколько бы легче прошла адаптация к здешним условиям и без всяких угрызений совести.
Он отдал сиюминутным подругам сумку и получил в щёку смачный поцелуй, от которого остро и неприятно запахло сивухой. Понятной стала закваска непонятной идиллии. Не ответив на обычное женское благодарение, прошёл в комнату и с брезгливостью долго оттирал платком алкогольные слюни со щеки. В его отсутствие комната приобрела не только жилой, но даже уютный лубочный вид: вышитые салфетки на этажерке, стульях и подушках, скатерть и покрывало, вязаный коврик на полу и вышитый – на стене, отдёрнутые занавески на окнах и невесть откуда взявшаяся ваза тонкого серо-бело-голубого фарфора с золотыми ободками и уже с гладиолусами. На мгновенье показалось, что он в комнате Эммы, приготовленной к ремонту, когда все мелкие мещанские атрибуты уюта вынесены. Испортил щемящие воспоминания вещмешок, отчуждённо притулившийся у ножки кровати. Освобождённый от чужих вещей, он снова стал полупустым, и, глядя на него, Владимир нисколько не сомневался, что Марина не удержалась от любопытства и проверила содержимое. Хорошо, что он не оставил в нём ничего, кроме одежды и предметов туалета.
Вечернее застолье оказалось примитивным поглощением пищи под питиё сначала водки, а потом самогона, причём большая доля доставалась женщинам, не уступавшим друг другу, а мужчины безбожно манкировали потому, что один уже был не в состоянии, а второй не мог и не хотел. Поглощали без меры и жадно картошку, сваренную с крошеным салом, тушёнку с той же картошкой, помидоры, огурцы малосольные и зелёный лук пучками. Чёрный хлеб тонкими кусочками небольшой горкой на выскобленной дощечке лежал как деликатес почти нетронутым. Наевшись и напившись до стеклянного блеска в глазах, женщины много пели под редкие вопли просыпавшегося хозяина, с любовью глядя друг на друга, и утихли поздним вечером, сменив песни на душевные разговоры и прогнав Владимира, который мозолил им глаза своим трезвым видом и осуждающим взглядом. Явно по сговору кровать его, поставленная в так называемой зале, а по сути – в большой комнате, оказалась занятой спящей Жанной, а его вынудили ночевать у Марины. Впрочем, ему было всё равно: он так устал, что не сопротивлялся и не перечил и, как только коснулся головой подушки, сразу же заснул.
Когда глубокой ночью пришла довольная и на удивление почти трезвая Марина, Владимир уже выспался. Она сбросила с него одеяло и, сидя рядом совершенно голая и синевато-голубая в свете луны, плотно обхватила его лицо тёплыми ладонями и жарко благодарно целовала в губы и глаза за подаренный хороший вечер. Он, как мог, отворачивался, чтобы не вдыхать запаха алкогольного перегара, и, чувствуя уколы сосков её груди, сдался, охваченный желанием. Она поняла, приподнялась, уверенным и плавным движением стащила с него трусы, обеими руками захватила и нежно погладила затвердевший член, потом легла на обнажённого Владимира, всем телом, слегка извиваясь, потёрлась, медленно и редко надавливая животом. Владимир не выдержал, резко свалил её рядом и, торопясь, овладел. Потом они уже любили друг друга слаженно, всячески замедляя и продлевая жгучее наслаждение проникновения друг в друга, пока её не сморил сон.
Тогда Владимир встал, не одеваясь, вышел во двор, нашёл колодец, набрал воды в ведро и облился, остро ощущая, как пупырышки разом покрыли тело, разгорячённая кожа слегка зашипела от холодной воды. Сразу же замёрзнув, он вернулся, поднял упавшее одеяло, прикрыл им разметавшееся голое тело Марины, прилёг рядом, не вытираясь, и опять заснул.
Глава 2
- 1 –
До ближайшего поезда в сторону Сосняков было чуть более часа. Владимир решил не возвращаться домой, а побродить по городу, осмотреться, познакомиться с расположением улиц, провести, так сказать, рекогносцировку местности, на которой предстояло окопаться. К тому же, постоянно давали о себе знать одинокая юность и секретная служба, не располагавшие к общению – он чувствовал себя легко и свободно только тогда, когда был один, даже в квартире Эммы. Будучи с кем-либо вдвоём, часто не знал, о чём можно и нужно говорить, а когда сослуживцы собирались втроём и более – сразу же озирался и искал причину, чтобы уйти. Замкнутости способствовали и всё видящие и всех подозревающие глаза гестапо, сопровождавшие всю его сознательную жизнь. Только один раз он почувствовал себя раскрепощённым, да и то ненадолго – с Виктором Кранцем. Вот и теперь, оказавшись один на улицах незнакомого города, Владимир отдыхал душой. Он умел и любил отстранённо понаблюдать за природой и людьми, угадать их настроения и заботы, посочувствовать, порадоваться или посопереживать. Очевидно, в жизни ему суждено быть одиноким странником, и только в одиночестве его свобода. Марина, когда он рано встал и пытался уйти незаметно, всё же проснулась и спросила полудремотно: «Ты куда?», выражая вопросом право на его свободу. Он не ответил, пробормотав успокаивающе: «Спи, спи...». Когда-то и, вероятно, очень скоро она будет требовать конкретного ответа, и это требование, даже просьба, станут первой разводящей пружиной в их взаимоотношениях. В отношениях двоих женщина борется за тесный союз, за семью, а мужчина – за личную свободу в них. Так уж сложилось от природы. Сумевшие найти паритет, живут долго и счастливо, не сумевшие – расстаются. Эмма понимала и ценила его свободу и никогда ни словом, ни поступком не ограничивала, тем самым надолго сохраняя их добровольный неофициальный союз.
- У меня всегда были подозрения, что вы – русский разведчик.