Филонов от неожиданности даже онемел. Парня взяли без очереди на лучшую автобазу города, дали почти новый автомобиль, зачислили в автоколонну междугородних перевозок с хорошей зарплатой, а ему – не нравится. Ну, не нахал ли!
- Особенно не устраивает предвзятое отношение ко мне главного механика.
Сметливый и опытный интриган местного масштаба насторожился: это не первое и не второе, это может пригодиться. Давно, давно пора укоротить руки зазнайке, не считающемуся не только с другими руководящими кадрами базы, но и с ним, секретарём парторганизации.
- Знаешь что, не в службу, а в дружбу, позови Тарабаня, секретаря комсомола, он – в диспетчерской. Скажи: срочно. Оба приходите.
Оставшись один, Емельян Евсеевич стал обдумывать, как побольнее ущипнуть зарвавшегося главного механика. Васильев – комсомолец, и пусть на всякий случай инициатива исходит от комсомола, а не от него, Филонова. Он, как секретарь парторганизации, однако, не вправе уклониться и не поддержать комсомольцев. Увольнять шофёра, главного гуся, пока нельзя.
Тарабань с Владимиром вошли и уселись, выжидающе глядя на инициатора и вдохновителя заговора. Мысленно прокрутив план атаки на заносчивого технического руководителя предприятия, Филонов начал:
- Ты на учёт встал? – спросил у Владимира.
- Нет, не успел ещё.
- Почему у тебя есть неучтённые комсомольцы? – строго обратился к Тарабаню.
- Конференция на носу, - заныл тот, подхлюпывая длинным носом, - материалы к докладу готовлю: сами спрашиваете каждый день.
- Завтра чтобы был на учёте.
У Филонова от внутренней нацеленности даже обвислые, обрюзгшие, вялые щёки разгладились и затвердели, блестящая лысина ещё больше засверкала, а мутные глаза зажглись как головёшки зловещим матово-сизым огнём.
- У тебя комсомольцев третируют, - он молчанием подчеркнул недавно вычитанный необычный глагол, - мешают спокойно и производительно работать, - выговаривал, уставя неподвижный буравящий взгляд обличителя и защитника рабочего класса на плохо подрастающую смену, - вынуждают, в конце концов, отказаться от любимого дела, оставить дружный коллектив передового предприятия, не имеющего замечаний от вышестоящих органов, а ты зарылся в бумажках, забыл живое дело, бросил воспитательную работу на самотёк. Сколько раз я говорил тебе, что первая обязанность идеологического руководителя – это работа в массах. Ты обязан знать, как и чем живёт каждый комсомолец, о чём думает, какие у него настроения, чтобы вовремя выявить и пресечь антипартийные, антинародные, антигосударственные мысли, направить их на общее партийное дело восстановления народного хозяйства и построения коммунистического общества. Нельзя ни на минуту ослаблять идеологический контроль. А ты не только не знаешь настроение комсомольцев, но и прошляпил грубейший административный произвол по отношению к одному из них. Сначала люди – потом отчётность. – Он скосил глаза на шофёра, проверяя впечатление от своего внушительного партийного наставления проштрафившемуся комсомольскому вожаку, но тот сидел с непроницаемым лицом, рассеянно разглядывая в окно пожелтевшую, теряющую листья, молодую берёзу. – Не хватает времени – займи у сна, танцулек, кина.
Филонов встал, опершись костяшками коротких толстых пальцев о стол и гневно глядя на ёжившегося под его испепеляющим взглядом молодого идеолога. Вялый и безынициативный Тарабань был удобен всем: комсомольцам потому, что не вмешивался в их жизнь, Шендеровичу потому, что не лез в производство, Филонову потому, что беспрекословно выполнял все его указания и безропотно сносил накачки, постоянно занятый любимыми отчётами, число которых всё увеличивалось и увеличивалось, и он каждый отделывал неделями до совершенства.
- Надо бы тебя заслушать на ближайшем партбюро, - пригрозил совсем сгорбившемуся и низко опустившему голову комсомольскому бюрократу. – Тогда, когда наше предприятие на подъёме, и предполагается укрупнение автобазы со значительным ростом автопарка, некоторые недальновидные руководители по собственной прихоти разбрасываются высококвалифицированными специалистами, выставляя их за дверь…
- Меня никто не выставлял, я сам ухожу, - подал, наконец, голос тот, из-за кого начал разгораться сыр-бор локального значения.
Филонов, запнувшись, посмотрел на него сердито, с трудом притушив негодование, и сел, успокоившись.
- Давай, рассказывай, чем тебя так допёк Шендерович, что ты сам уходишь. Учти, что мы слушаем тебя как секретари партийной и комсомольской организаций, так что – всё начистоту, без оглядок. Твоя обида – наша недоработка. Потом всё повторишь в заявлении.
Слушая Емелю, Владимир без труда понял, что того интересует не его внезапное увольнение, а возможность насолить Шендеровичу, и решил не стесняться и добавить свою приличную толику соли на хвост зловредного еврея.
- Я благодарен ему за то, что взял меня на работу, - начал Владимир издалека. – Но как взял? Сразу же, словно издеваясь, поставил как простого слесаря, а не шофёра 1-го класса, на восстановление студебеккера, от которого целой осталась только рама. Зачислив в бригаду Поперечного, он то ли забыл, то ли специально увеличил им план на мою машину, стоящую на чурбаках. Конечно, вся бригада возмутилась, но крайним оказался я – меня посчитали нахлебником и не приняли в коллектив. Я потребовал у Шендеровича увольнения, но он отказал. Когда же я, в полном смысле слова, поставил развалюху на колёса, он вдруг ни с того, ни с сего выдал другой студебеккер, который опять пришлось самому и на свои деньги приводить в божеский вид. И совсем неожиданно перевёл к Могильному. Я подумал тогда, что прошёл все испытания и заслужил доверие, соответствующее моим стараниям и квалификации. Но не тут-то было! Вместо дальних рейсов меня, одного из всей бригады, заставили мотаться без заработка по пригородным колхозам. И вдруг позавчера – первый дальний рейс в Гродно. – Владимир не стал им рассказывать про бандитов и Таню, посчитав это своим личным делом, не относящимся к мотивам увольнения. – Рейс прошёл нормально, груз сдал на торгбазу и узнаю, что снова, без объяснения причин, переведён к Поперечному. Разве это не очередное издевательство? – Он замолчал, давая секретарям возможность осмыслить услышанное. – Может быть, разбитый ящик повлиял? – спросил как будто себя, надеясь, что внимательные слушатели не пропустят сделанного вскользь замечания.
- Что за ящик? – тут же отреагировал Филонов. Краем всегда насторожённого уха он через вторые-третьи пересказы слышал, что дальнерейсовики иногда привозят Шендеровичу какие-то ящики, но толком от шоферов, опасающихся потерять хлебную работу, ничего, как ни старался, не мог добиться, и вдруг – факт налицо, сам напросился в руки. – Выкладывай как на духу. – Пообещал: - Против тебя ничего не будет.
- Да уронил я его нечаянно, когда выгружал. Он треснул, и из него потёк, судя по запаху, коньяк, а Шендерович утверждал, что там дефицитные детали. Рассвирепел и сам унёс разбитый ящик к себе.
- Запиши, - охрипшим от волнения голосом приказал Емеля, указывая пальцем на заявление.
- Этого не буду, - отказался вредитель. – Я прошу, чтобы меня уволили, и – всё. Причём тут какой-то ящик?
- Ладно, - после паузы согласился Филонов, многозначительно переглянувшись с послушным комсомольским свидетелем. – На, ещё бумагу, - щедро протянул два чистых дефицитных листа, - и пиши в заявлении всё, что сказал. Действуй, - и повернулся к Тарабаню. – Завтра с утра собери бюро и рассмотрите два вопроса: 1) об основных положениях доклада на конференции; 2) о буржуазно-белогвардейских… - Тарабань пошевелился в замешательстве, - …да-да, о буржуазно-белогвардейских замашках главного механика автобазы. После обеда по второму вопросу поговорим отдельно. Решение бюро откорректируем вместе и – на стол директору.
- А если Шендерович пошлёт нас с этим решением к …
Филонов снисходительно улыбнулся.
- Тогда мы рассмотрим этот вопрос на партбюро.
Потом они тихо заговорили о докладе, а Владимир углубился в ядовитое изложение обид на белогвардейца. Ему было не важно, в какие игры собираются играть секретари, просто смертельно хотелось отомстить напоследок еврею, разрушившему с трудом завоёванную легальную и безопасную позицию для расконсервации агентов.
Закончив своим школьным почерком, не приобрётшим летучей беглости вследствие отсутствия опыта и времени, заявление-жалобу - хорошо, что интуитивно отказался от упоминания о ящике, тогда была бы не жалоба, а донос – Владимир облегчённо пододвинул всё равно жалящий совесть документ начальнику отдела кадров.
- Всё?
Тот внимательно прочитал вожделенную бумагу, морща короткий нос и поводя из стороны в сторону широкими ноздрями, и, приветливо улыбнувшись, ответил:
- Нет, не всё. Ты куда собрался уходить?
- Вам-то не всё равно? – вспылил Владимир, чувствующий себя мухой, тщетно старающейся выпутаться из паутины.
Филонов укоризненно посмотрел на простака, не понимающего ясных вещей.
- Конечно, нет. В кадровой политике, как ни в какой другой, должен быть строжайший учёт. Если каждый начнёт прыгать с одного места на другое когда вздумается, то как за ним уследить? – «А зачем?» - хотел спросить Владимир, но безнадёжно промолчал. – Поэтому есть порядок, обеспеченный соответствующими инструкциями: увольняющийся обязан указать предприятие, на которое переходит. С этого предприятия должен поступить запрос на работника. Если руководители обеих предприятий договорятся, то увольнение состоится, если нет – увольнения не будет. В социалистическом государстве никто не должен ни дня болтаться без дела. Я тебе и трудовую книжку не отдам, а перешлю нарочным на новое место работы и только тогда поставлю отметку в паспорте об убытии. Тебе же, не мешкая, надо будет приступить к работе, потому что без отметки в паспорте о зачислении на работу ты автоматически будешь причислен к тунеядцам, и первый патруль доставит тебя в ближайший распределитель, а оттуда без лишних разбирательств отправят на восток, в поселения для принудительных работ на новых стройках социализма. Учёт и ещё раз учёт, как учил великий Ленин и учит его верный последователь, наш вождь и учитель товарищ Сталин. Учёт всех природных, материальных и, особенно, людских ресурсов – основа успешного продвижения к коммунистическому обществу изобилия, - «в котором будет каста избранных, как у Гитлера, и бединенфольк – народ-прислуга», - подумал Владимир, а Филонов замолчал, давая осознать мелкому винтику будущего общества своё место сейчас. – И вообще: у нас режимное предприятие, и кадровые вопросы полностью в ведении директора. Только он вправе принять и уволить работника в соответствии с потребностями, - многозначительно посмотрел на Владимира и добавил: - и с учётом мнения правоохранительных органов и органов безопасности. – «Он всё ещё считает, что я – человек НКВД», - понял дополнение Владимир.
- Выходит, я вас просто развлекал? – с досадой воскликнул он.
- Здесь не балаган, - сердито одёрнул его начальник ОК. – Я разъяснил тебе существующие правила, и не моя вина, что ты, не зная их, возмущаешься, а обязан, как сознательный работник социалистического предприятия, внимательно выслушать и выполнить. Поэтому, давай по-хорошему: заявление я оставляю у себя, ты находишь новое место работы, мы его вписываем, согласно инструкции, в заявление, и я отдаю его директору, а там – его воля: как сочтёт нужным, так и поступит, - помолчал и добавил на всякий случай: - Для надёжности хорошо бы иметь предписание от органов безопасности. Не последнее слово будет иметь и твой непосредственный начальник – Поперечный…
А тот опять оказался лёгок на помине. С шумом приоткрыл дверь и с порога сердито выговорил нерадивому шофёру, вторично доставшемуся бригаде помимо её желания:
- Чего расселся? Тебя давно ждут в стройуправлении. Звонили Шендеровичу, он – в бешенстве…
- Ничего, скоро остынет, - зловеще пообещал Филонов. – Я его задержал, - объяснил Поперечке присутствие шофёра. – Он принёс заявление на увольнение.
Услышав приятную новость, Поперечный зашёл в кабинет, нервно пригладил спадающие на лоб непокорные завитки волос, успокаиваясь, разгладил вертикальные морщины, примирительно произнёс:
- Я что? Я – ничего… удерживать не стану… Шендерович только… - живые тёмно-карие глаза его неуверенно забегали с одного лица на другое и остановились на главном. – Конечно, ему надо бы дать отдохнуть после долгого рейса и позднего возвращения, но Шендерович…
- Ты когда вернулся? – перебил Филонов, сразу ухватившись за новую ниточку, за которую можно болезненно подёргать главного механика.
- Точно не знаю, но где-то около полуночи, - вяло ответил Владимир, смирившийся с похеренной надеждой на быстрое увольнение.
- Налицо грубое нарушение техники безопасности руководителем, отвечающим за неё, - твёрдо и чётко констатировал защитник прав рабочих, значительно поглядев на Тарабаня. – Усёк?
Тот мотнул головой и что-то записал в блокнот.
- Ладно, иди, - разрешил начальник ОК шофёру, - нельзя тормозить восстановительные работы.
Владимир вышел. Он уже почти смирился с судьбой русского рабочего раба, не имеющего возможности без разрешения начальствующих и партийных диспетчеров сделать ни шагу в сторону от ограждённой со всех сторон дороги к коммунизму. «Так, одурманенный, и дойду, сам не желая», - невесело усмехнулся про себя. – «Надо искать тайные ответвления от уготованной магистрали». По железной дороге за воскресенье до агента и обратно при нынешнем медлительном и редком движении поездов, переполненных мешочниками, не обернёшься. Нужны два-три дня. Как их получить? На автобазе из-за большой загруженности на стройках отгулов не получить. Что делать? Уходить в нелегалы?