Она сидела, не торопясь выходить, что-то обдумывая, и неожиданно попросила:
- Возьмите меня с собой в поездку, - представив, как будут рядом, плечо к плечу, отбиваться от наседающих бандитов, - я нигде не была, кроме загородных колхозов. Возьмите… - запнулась на мгновение и всё же произнесла трудное для гордой натуры слово, - …пожалуйста.
Владимир оторопел. Этого ещё ему не хватало. В памяти сразу возникла истерзанная Таня с аккуратной дырочкой на белом виске, пульсирующей густой алой кровью.
- Нет, - отказал решительно. И неуверенно добавил, мысленно благодаря себя за быстро освоенное безобидное русское враньё: - Со мной будет экспедитор: вдвоём вам с мужчиной в кабине будет тесно и неудобно. Как-нибудь в другой раз.
Зося ярко вспыхнула, высветив мельчайшие веснушчатые крапушки, буркнула сквозь сжатые губы:
- До свиданья, - и, нарвавшись в очередной раз на грубое отторжение, выпрыгнула из кабины и, не оглядываясь, быстро пошла назад, спотыкаясь, но с гордо поднятой головой.
Он посмотрел ей вслед, подумав: «Вот так, после частых мелких размолвок, обретаются среди добрых друзей самые злейшие враги».
У них складывались довольно странные взаимоотношения, виной чему были оба и, как сказал бы Сашка, - разночастотность биополей душ. Два красивых нормальных человека, симпатизирующих друг другу, никак не могли найти верных путей к сближению. Каждый радовался встрече и ничего не мог поделать, расставаясь в глубокой неприязни. Владимира, основательно потрёпанного жизнью, особенно в послевоенные месяцы, склонного по характеру к спокойному существованию и компромиссам, с угнетённым за долгие годы дисциплины честолюбием, притягивала душевная искренность, чистота и доверчивость девушки и одновременно отталкивали её юношеская целеустремлённость, неукротимая вера в идеалы коммунизма, максимализм и честолюбие, не признающие житейской суеты и малейшей слабости. С ней нужно всё время приподниматься на носки, можно покорять вершины, но не лежать в постели, занимаясь любовью, не создавать семейный уют и не растить сопливых детишек. Приходится всё время контролировать себя, а это тоже утомляет. Он видел и чувствовал, что она неравнодушна к нему, да она и не скрывает этого, будучи искренней и правдивой во всём, готовая по первому знаку встать рядом, но не сзади. Ей нужен боевой комсомольский соратник и, одновременно, муж-спутник на всю жизнь, а он этого предложить не может, не имеет права. Слава богу, натянутая неопределённость между ними скоро кончится.
На базе Владимир, не торопясь, любовно осмотрел, подремонтировал, подрегулировал и заправил единственного настоящего друга, скалившего в довольной улыбке передние крылья, поинтересовался вслух, не пропустил ли какой болячки, а потом тщательно вымыл и, утомившись, присел на подножку, прислушиваясь к благодарному потрескиванию высыхающей и остывающей подновлённой металлической шкуры железного товарища. Можно было ехать. Вероятно, он так бы и поступил, будь у него путёвка на руках. Ненароком вспомнив быстро утопающий в прошлое финал скрытного противостояния с евреем, глубоко и удовлетворённо вздохнул, тяжело поднялся и медленно пошёл домой, неся на поникших плечах навалившуюся всей тяжестью дневную усталость.
- Я уже испугался, не случилось ли опять чего. Ошпаренный кипятком палец и от холодной воды поневоле отдёргиваешь, - встретил Сергей Иванович, озабоченно вглядываясь в лицо Владимира.
- Подзадержался, - неопределённо ответил постоялец. – Завтра снова в дальний рейс. На этот раз – в Витебск.
- Тогда ешь, давай, и отдыхай, - забеспокоился хозяин. – Рано встанешь?
- Чуть раньше. В восемь надо груз взять.
- Всё равно ложись пораньше: дорога дальняя – выдохнешься без хорошего сна. Зови Сашку, он тоже, небось, голодный.
Сашка привычно лежал в нетопленой избе на кровати, подложив худые бледные руки под голову, и встретил приятеля мрачным взглядом.
- Привет! Как ты? – спросил Владимир.
- Заброшен, неухожен и не накормлен, - угрюмо ответил Сашка.
- Терпи: такова судьба всех философов, - успокоил друг. – Вставай! Ухаживать будешь за собой сам, а компанию мы тебе обеспечим и даже накормим.
Кормили сегодня громадными и очень сытными пельменями, называемыми варениками, с картошкой, луком и шкварками, а изредка попадались и с творогом. Сергей Иванович при скудных финансовых возможностях пайщиков и легального рынка всячески старался разнообразить холостяцкое меню, и это ему удавалось. На все попытки постояльца увеличить свою долю на приобретение продуктов он отвечал решительным отказом, хотя сам, как подозревал Владимир, тратил больше. В заключение каждый получил по большой кружке сверхгорячего молока с большой ложкой мёда, а Сашке, как тот ни упирался, досталось три. Когда напились чаю и отдышались, Владимир обратился к националисту, нахлебнику местного русского народа:
- Поел?
- Угу.
- Будешь отрабатывать.
- Мне тяжёлая физическая работа противопоказана. Могу думать и то только до ужина.
- Ничего, не надорвёшься. Пока подумай, где нам закрепить антенну для радиоприёмника.
Сашка вскочил.
- У вас появился радиоприёмник?
- Целая радиостанция, - похвастал хозяин.
- Чего мы тогда медлим? У меня и кабель телефонный есть – целая армейская катушка. Годится?
Через полчаса усилиями нетерпеливой молодёжи антенна была подвешена на ближайших деревьях и спущена на крышу дома, радиоприёмник распакован и по настоянию владельца установлен для общего пользования на отдельном столе в кухне, антенна, заземление и электричество подсоединены, и надписи к ним на немецком языке изучены и сообща переведены. Настала торжественная минута.
- Сергей Иванович, включайте, - предложил Владимир хозяину открыть радиоокно.
Тот осторожно щёлкнул выключателем. Вспыхнула шкала, осветившая сближенные торжественно-счастливые лица трёх разноплеменников, объединённых ожиданием радиосвидания с общим миром. Сергей Иванович чуть увеличил звук, опасаясь испортить дорогостоящую игрушку, и тут Сашка не выдержал, ухватил ручку плавной настройки и, заставив хозяина отстраниться, повёл стрелку по шкале, впустив в притихшую кухоньку на северной окраине оживающего после войны Минска радиошумы беспокойной Европы. Заполняя небольшое помещение, пропахшее едой, помоями, печной гарью и мужским потом, они с непривычки давили на ослабленные уши, вызывая невольную гримасу довольной улыбки. Сначала услышалась шипяще-скрипящая польская речь…
- Вечно они влезут вперёд всех, - недовольно сказал Сашка и убрал поляков из кухни.
Потом ворвались не по сезону разухабистые «Валенки» в исполнении русской любимицы Руслановой.
- Оставь! – попросил старший.
- Потом послушаем, - отказал Сашка. – Надо сначала узнать, где какие станции.
- Там же написано! – рассердился на самоуправство младшего старший, к тому же хозяин.
- То было верно до войны, - не уступал радиозахватчик.
И вдруг:
- Es ist ein schooner Abend. Wie geht es Jhnen?
Владимир невольно схватил Сашку за руку и чуть было тоже не попросил остановиться.
- Чего ты? – повернулся тот к нему.
- Крути дальше, - с трудом разжимая губы, выдавил Владимир не те слова, мысленно согласившись с тем, что вечер прекрасный, но живёт он, всё же, неважно.
Наконец, прорвалась «беларуская мова»:
- Добры вечар, громадзяне. Передаём апошние паведамления.
- Наши! – заорал ликующий националист. – Ура!
- Заткнись! – умерил пыл «нашего» Сергей Иванович. – Чего орёшь громче радио?
Поняв, что сегодня Сашку от приёмника не оторвать, Владимир поднялся.
- Вы наслаждайтесь, а я пойду спать.
- Я, пожалуй, тоже, - по той же причине присоединился хозяин.