Владимир сел спиной к палачу, чувствуя себя под прицелом. Рядом шумно плюхнулась довольная Марина, неслышно журча о домашних неурядицах, о негоднице-дочери, о вечной войне тёти Маши с дядей Лёшей, о безысходности вдовьей судьбы и ни слова о директоре и Бунчуке, как о второстепенных преходящих личностях, не имеющих жизненно-важного значения.
- Ты чего? Не слушаешь? Не интересно? – заметила, наконец, посеревшее неживое лицо голодного партнёра, не притронувшегося ни к еде, ни к пиву и смотревшего куда-то мимо.
Он очнулся. Где ты, всё умеющий объяснить и упростить, экспедитор-оптимист?
- Видишь типа за третьим столиком у окна?
- Ну? – взглянула Марина туда.
- Следователь СМЕРШа Вайнштейн, гад из гадов, мерзавец из мерзавцев.
- Знаю. Уже подваливался, но я отшила: не люблю нахальных, самоуверенных и чересчур волосатых как обезьяны. К тебе-то чего клеится?
В который уже раз Владимир рассказал об аресте соседа Сашки. Чем чаще рассказывал, тем короче, выпячивая самое главное: они с соседом друзья, и по этой причине, согласно предвзятому мнению Вайнштейна - одна шайка-лейка врагов народа, затеявшая заговор против единства многонационального Советского государства.
- Думал, в прошлую ночь загребут нас с хозяином, но хитроумный следователь что-то медлит, что-то задумал. Наверное, уверен, что никуда не денемся, - поделился Владимир своими опасениями с внимательной слушательницей, застывшей щекой на поднятых и сложенных вместе ладошках, - потому и дал денёк свободы, чтобы на допросах посговорчивее были. Сегодня ночью наверняка нагрянут, - предположил он, - дальше тянуть некуда. – Владимир криво усмехнулся, добавив к двум ладошкам свою ладонь-лапищу. – Так что не приду я к вам, нельзя. И так он засёк нас вместе – не дай бог, и тебя в заговорщики втянет. А Жанна? Извини, что так получилось.
Тот, о ком говорили, медленно и старательно жрал, не оглядываясь, как будто двое у буфетной стойки и вправду были для него не только неинтересны, но и незнакомы.
Марина потёрлась прохладной гладкой щекой о ладонь Владимира.
- Не выдумывай! Я кончаю в одиннадцать, постараюсь как-нибудь вырваться раньше, ты уже будь, иначе приду за тобой к вам в дом. – Она тихо рассмеялась, придумав выход: - Тётю Машу с дядей Лёшей у калитки на стрёме посадим – ни одна собака не забежит. Я сама первому, кто заявится непрошеным, горло перегрызу, - и угрожающе пощёлкала крепкими зубами, и Владимир не усомнился, что так и сделает. – Ешь давай, копи силы, - по-свойски потрепала по волосам. – Чего при параде-то?
Владимир принялся, не ощущая вкуса, за двойной лангет с картошкой фри, жареным луком, зелёным горошком и половинкой помидора, запивая прохладным пивом. Похвастался, что заделался знатным комсомольцем на старости лет – Марина сверкнула на него чёрными цыганскими глазами, проверяя, не намекает ли на разницу в возрасте – заседает в президиуме на виду у всех: не подремать, не удрать, не потрепаться с соседом.
- Опять о тебе в газетах напишут, совсем зазнаешься, - с грустью и гордостью решила возвращённая подруга. – Мы ещё с тобой и орден не обмыли, герой. Жанка твой портрет вырезала и всем хвастает: мой папка. Дурочка! Сволочи: то орден дают, то хватают ни за что, ни про что.
Герой быстро, не смакуя, справился с обоими лангетами и с удовольствием принялся за крепкий чёрный кофе, к которому приложились вазочка-розеточка с паюсной икрой, такая же – со сливочным маслом, белый хлеб, настоящий рафинад и полстакана густых сливок. После такого обеда можно и в кутузку.
А тот, у окна, тоже что-то, не торопясь, прихлёбывал из чашки и глядел в окно, обдумывая, наверное, судьбу парочки или одного из неё. Как-то странно и тревожно было мирно сидеть в ресторане рядом с будущим тюремщиком. Оба знали о неизбежности ареста и ничего не предпринимали, выжидая время. Сытая кошка пока довольствовалась забавой с мышью, исподволь подготавливая жертву и контролируя каждое её движение в пространстве и времени. Владимир не сомневался, что с сегодняшнего дня находится под негласным наблюдением, и это надо учитывать при побеге. Хотелось встать и убежать куда глаза глядят прямо сейчас, не медля.
Он взглянул на часы.
- Пора. А то не успею: место моё в президиуме займут.
Марина улыбнулась, подбадривая и радуясь, что любимый парень не потерял головы, способен шутить и выжидать.
- Ну, как? Придёшь? Жанна просит.
- Прийти-то несложно. А потом от вас придётся драпать огородами? Сдаваться им я не намерен.
- И не надо, - поддержала Марина, постепенно осознавая, что любимый дружок влип серьёзно, что встреча, если состоится, будет, скорее всего, последней, и именно поэтому настаивала на ней: - Мы с Жанной поперёк ляжем, за ноги их хватать будем, в штаны вцепимся – успеешь сигануть. – Она судорожно вздохнула-всхлипнула, отвернула в сторону глаза, полные слёз отчаянья. – Ну, почему мне так не везёт? Встречу стоящего мужика – и сразу в разные стороны, одна мразь вьётся вокруг, за задницу цепляется, мажет сальными руками. – Сама схватила его за обе руки, крепко сжала и запричитала с надрывом, еле сдерживая рвущийся голос: - Никому я тебя не отдам, никаким следователям, замуж за тебя выйду, поеду за тобой на край света, гнать будешь – не отстану, мой ты – и ничей больше, обойдётся рыжая.
Владимир верил ей, она себе – тоже. Эта женщина была искренна и правдива и тогда, когда клялась в любви и верности до гроба, и тогда, когда внезапно уходила к другому, напрочь исключая жертвенность и терпимость во взаимоотношениях. Для неё не существовало рая с любимым в шалаше. Она как цветок всегда поворачивалась к солнцу, отворачиваясь от тени, закрывалась-замыкалась в ненастье и настойчиво тянулась корнями к влажной питательной почве, не обращая внимания на соседей. Среда для неё – всё.
- Ничей я, - отверг Владимир слишком пылкие, чтобы им долго верить, притязания. – А для тебя главное – вырастить и воспитать дочь. – Он вспомнил Витю и решительно поднялся. – Всё, ухожу. Если что, не поминай лихом, - и быстрым шагом, не оглядываясь ни на Марину, ни на Вайнштейна, пошёл к выходу.
Марина проводила его печальным взглядом и долго ещё сидела, не двигаясь и не откликаясь на просьбы официанток, после того, как за ним закрылась, гулко хлопнув и заставив вздрогнуть, входная дверь. Потом, что-то обдумав, ушла на кухню, привела с собой мясника в белом фартуке, забрызганном кровью, и белом колпаке, заляпанном мясными руками, усадила так, чтобы ему виден был весь зал, глухо спросила, близко наклонившись:
- Видишь фрайера у окна за третьим столиком, что ждёт расчёта, отвернув морду? Чернявый, в сером костюме?
- Ну? – хрипло ответил мясник, найдя взглядом Вайнштейна.
- Следователь СМЕРШа по особо важным делам, из Москвы, - негласно познакомила Марина. – Занимается дезертирами и военными беглецами-нелегалами вроде вас с Бунчуком. Специально приехал, видно, что-то унюхал. Опасный, гад!
Мясник угрожающе сощурил глаза, вглядываясь в серую фигуру спецдушеприказчика.
- Ясно, - прохрипел он, - пойду, погляжу поближе, - и он пошёл вдоль ряда столиков у окна. На мгновение смертельные враги встретились безразличными взглядами, и Фингал удалился восвояси, ничего не промолвив наводчице.
- 3 –
Владимир, успев к началу, стал приспосабливаться к отсутствующему присутствию на занимательном молодёжном сборище, запоздало перерабатывая плотный дармовой обед и осоловело и невидяще уставившись в постепенно заполняющийся зал. Снова какие-то затушёванные и задавленные ответственностью личности мямлили о десяти-пятнадцатипроцентных успехах своих предприятий, подразумевая под ними подвиг. Перешептавшиеся и пересмеявшиеся до обеда делегаты обречённо глазели на вынужденно бодрствующий президиум, ожидая хотя бы какого-нибудь развлечения.
И дождались.
Когда секретарь потускневшим голосом объявил, что слово имеет шофёр центральной автобазы Васильев, Владимир не сразу сообразил, что это он, его зовут отчитаться о подвигах родного предприятия. На обомлевших ногах он добрался до ораторского эшафота, совсем по-другому, участливо, взглянул на пестрящий встречными потухшими взглядами почти усыплённых молодых парней и девчат зал и решительно отложил в сторону шпаргалку, выданную опытным Тарабанем.
- Мне кажется, мы не совсем чётко представляем, о чём должны говорить, и надо ли говорить.
Он увидел, как некоторые встречные взгляды зажглись, а дремотная тишина начала заполняться заинтересованным шумом.
- Хорошо ли мы понимаем суть того, в чём нас пытаются убедить?
Шевеление увеличилось ещё больше, и уже многие с любопытством разглядывали умника-философа с большой дороги.
- Нам предложили для дискуссии тезис о том, что и в мирное время подвигу есть место, а председательствующий сразу определил: есть и быть, и спорить не о чем. А мне кажется, есть о чём, и нужно.
Зал окончательно ожил, нетерпеливо ожидая предательского удара по утверждённой доктрине. А Владимир, обрадованный возможностью поразмышлять логически и временно забыв о дамокловом мече и враждебности аудитории, покорно принявшей навязанную тему и молчаливо согласившейся со спорными прямолинейными выводами, продолжал обосновывать возникшие сомнения.
- Сначала необходимо дать определение тому, о чём мы собираемся, если собираемся, спорить.
Он помолчал, напрягая внимание и без того замершей в шоке публики, привыкшей жить, работать и думать по указке.
- По моему мнению, подвиг – это случайное событие или стечение непредвиденных случайностей, происшедшее с кем-то или с кеми-то в экстремальных условиях, потребовавшее от него или от них концентрации и максимальных затрат физических и душевных сил и осуществлённое чаще всего или больше всего интуитивно, без долгих раздумий и оценки ситуации. Осмысление приходит потом. И тогда становится страшно и непонятно, как это событие произошло и почему так кончилось. Каждое из них помечено орлом или решкой, подвигом или катастрофой…
- Ошибаешься, дорогой товарищ. Для нас, коммунистов, подвиг – не случайное событие, а повседневная жизнь и работа, - перебил моложавый мужчина в строгом тёмном костюме и неброском галстуке, редком для послевоенного времени, сидящий рядом с комсомольским секретарём. – Наши подвиги совершаются сознательно, массово и тогда, когда прикажет партия, во имя коммунистического будущего. Создавая впервые в мире новое социальное общество, мы не имеем права ориентироваться на орла или решку, как нам предлагают… - он презрительно усмехнулся.
- Я как раз не предлагаю, а… - попытался вклиниться с оправданием Владимир, но тому, в галстуке, оно не требовалось.
- Мы сами создаём условия для подвига, сами организуем для него людей, и катастрофы, которыми нас пугают, исключены. Нельзя такое важное дело пустить на самотёк. Как подсказывает само звучание слова, подвиг – это стремительное продвижение вперёд, рывком, и мы идём от одного подвига к другому, опережая время, воодушевляясь и воодушевляя народы…
- А мне казалось, что понятие и название подвига исходит из религиозного подвижничества, - не упустил случая и Владимир вклиниться в лозунговую галиматью, очевидно, партийного бонзы, присланного для надзора за молодёжным сборищем.
- Тебе всё кажется, а мы знаем и убеждены и потому побеждаем, как победили фашистов в Отечественной войне, явившейся самым наглядным подвигом всего советского народа, организованного коммунистической партией и товарищем Сталиным.
И все заученно зааплодировали, услышав расхожее и неоспоримое заключение. Один Владимир на трибуне остался равнодушным и чужим, никому не нужным со своей логикой. Когда в дискуссию вмешивается политика, ни о какой логике и речи быть не может – верх берут чистой воды облапошивание и пафосная завиральная демагогия, подкреплённые острасткой за инакомыслие. Партнаблюдатель бессовестно воспользовался шофёром как раздражителем. Перевирая и переиначивая то немногое, что услышал, и домысливая то, о чём не говорилось, он таранил аудиторию нравоучительно-пропагандистскими внушениями, и Владимир, понимая это, злился и стыдился пассивной пособнической роли, но оправдаться и перехватить инициативу у опытного словоблудника не умел.