В трубке щёлкнуло, и глухой сердитый голос спросил:
- Да-а?
- Яков Самуилович? Это – шофёр Васильев.
Голос на том конце провода насторожился:
- Слушаю.
- От вас есть заявка на Брест, - Владимир не сомневался, что Самуилович хорошо знает и про Васильева, и про Брест, но не напомнил, опасаясь спугнуть осторожного дельца, - можно мне выехать сегодня, успеете загрузить?
Сосновский помолчал чуть-чуть, соображая, и бодрым голосом согласился:
- Давай, подъезжай, - повременил и добавил скороговоркой: - Не забудь прихватить.
- Уезжаешь? – без интереса спросила смирившаяся с судьбой невеста, снова набирая номер Сосновского, вся во власти предстоящего трёпа с Лялькой.
- Надо, - ответил сват, весь во власти предстоящих сборов и автодрапа в ночь. – Пропуск мне дай.
Она свободной рукой пошарила в папке на столе и подвинула к нему пропускной мандат.
- Будешь у нас шафером, - Ирина с досадой положила трубку, не дозвонившись до подруги. – Шофёр – шафер, - она звонко и радостно засмеялась, представив себя на свадебном торжестве, и как все будут завидовать директору.
Неожиданно отворилась дверь кабинета.
- По какому поводу веселье? – сухо поинтересовался подполковник, услышав, очевидно, как суженая подозрительно весело смеялась, переговариваясь с каким-то мужчиной. – А-а, это ты, - увидел Владимира. – Закончили?
Смутившись без причины, комсомольский делегат объяснил, замявшись и гася улыбку:
- Пришёл за пропуском: хочу, не теряя времени, сегодня отбыть в командировку.
Директор внимательно посмотрел на него, пытаясь по лицу определить: проболталась Ирина или нет, и как он отнёсся к скоропалительной женитьбе вдовца, совсем недавно похоронившего любимую жену. Но Владимир успел убрать с лица посторонние эмоции, к тому же, давно понял, что по природе своей подполковник – семейный эгоист, долго жить один, без няньки, не сможет, но вот станет ли ею Ирина, очень и очень сомневался. Похоже, и на личном фронте незадачливый штабист неверно оценил диспозицию и расстановку сил и проиграет очередное сражение. А та, которой с идейной помощью пятой колонны достанется победа, скромно уткнулась в пачку печатных листов, накалывая их в скоросшиватель, и Владимир был убеждён, что она ничего не перепутает.
- Забудь про утренний разговор, - сказал директор, глядя прямо в глаза шофёру, - работай, как работал, - отворил свою дверь и уже из кабинета позвал: - Ирина, зайди.
Та резво поднялась, прощально ясно улыбнулась Владимиру, приятельски помахала ручкой, он – в ответ, и скрылась в кабинете выгодного жениха.
Домой Владимир не шёл – бежал, привлекая любопытство редких в рабочее время прохожих да старух за пыльными стёклами, для которых всякий на улице – событие, дармовая короткометражка. Уже на ходу решил не рисковать и пробираться к дому через тыловой соседский и свой огороды, где и лаз в разделяющем ивняковом заборе был приготовлен, и вынужденный побег через него опробован. Как вор среди бела дня, подобрался к собственному жилищу, украдкой заглянул в одно окно – пусто, в другое – тоже, а в третьем, теневом, слабо виднелся лежащий навзничь на кровати у стены Сергей Иванович, прикрытый на груди развёрнутой газетой. Владимир сторожко постучал по стеклу и, когда комиссар обернулся и начал подниматься, уронив газету на пол, пошёл к крыльцу, почти убеждённый, что в доме чужих нет, но всё же остановился сбоку, за верандой, держа браунинг наготове в кармане.
- Чего стучишь? – увидев постояльца, сердито спросил хозяин, встревоженный необычным уведомлением. – Открыто, заходи. – Он был босиком и без протеза.
- Вы – один? – смущённо спросил Владимир, вогнав вопросом в лёгкую краску вдовца, подумавшего, что парень имеет в виду добровольную сиделку.
- Один, один, - недовольно пробормотал комиссар, тяжело опираясь на костыль. – И вообще: сколько бы нас ни было, твоя комната – твоя, так что – заходи и ничего не придумывай.
Владимир, соглашаясь, облегчённо засмеялся, окончательно успокаиваясь и освобождаясь от рукоятки пистолета. Он сразу прошёл в свою комнату и, ничего пока не объясняя, начал поспешно переодеваться и собираться, а Сергей Иванович ушёл в кухню и там брякал посудой, готовя, очевидно, чай и какую-то еду.
- Лида – в школе, - громко осведомил он оттуда для ясности. – Возможно, будет жить здесь, окончательно пока не решили – тебя ждали, - и через паузу добавил: - Она, кстати, тоже считает, что лучше тебе не искушать судьбу и на всякий случай скрыться на время. – Чувствовалось по тону и по лишним вспомогательным словам, что он боится, как бы парень не подумал, что его выселяют. – Там, на тумбочке – деньги, мы собрали, сколько смогли, на первых порах тебе пригодятся.
Владимир посмотрел на тумбочку и увидел сложенные аккуратной стопкой мятые десятки и тридцатки, придавленные книгой. Он не в состоянии был ничего ответить, боясь размякнуть и потерять не только время, но и себя. Пусть будет так, как подсказывает внутренний голос, он не раз выручал, не подчиняясь разуму.
Собравшись, он в последний раз оглядел удобную комнату, с которой жаль было расставаться, вытащил свои оставшиеся деньги, отделил для себя тысячу и агенту – пять, положил остальные сверху сиротской кучки и, снова прикрыв их книгой, вышел к Сергею Ивановичу.
- Бежать не придётся, - сообщил он, пряча глаза, - уезжаю в командировку, в Брест.
- Как же так? – по-бабьи всполошился комиссар. – Не евши, не пивши? – Он очень надеялся на задушевный разговор, на объяснения по поводу Лиды.
- Не могу, - решительно отказался Владимир, - опаздываю: ждут под загрузку. Лиде – большое спасибо. – Он сглотнул комок в горле и сдавленно добавил: - И вам – тоже.
Оба непроизвольно подались друг к другу и слились в стыдливом корявом мужском объятии, и один точно знал, что больше не вернётся, а второй предполагал это. Владимир ещё и подивился, как мало и слабо обмякшее тело комиссара, всегда казавшееся ему богатырским.
- Вам бы тоже уехать куда-нибудь, - не нашёл молодой ничего лучшего сказать на прощанье, а старший, слегка усмехнулся, приходя в себя, отодвинулся и твёрдо сообщил:
- Нет. Мы оба решили, что никуда не сдвинемся и будь, что будет, – он прислонился к коридорной стене, давая ноге облегченье. – Нельзя мне смываться. Я, как-никак, тоже строил эту власть и тоже в ответе за то, что она такая получилась. Пусть авансом мне за плохую работу будет исключение из партии, а полной мерой – тюрьма или каторга. Лида поедет следом. Так она решила против моей воли. Пусть это будет мне в малое искупление вины. – Комиссар прямо и безотрывно глядел в глаза тому, кого не хотел видеть своим последователем. – Прости, что испортил тебе жизнь в самом начале.
- Если бы вы знали! – болезненно вырвалось у Владимира.
- Чтобы прозреть, многого не надо – достаточно услышать близкое дыхание смерти. Я за эти два дня пережил свою жизнь заново, и мне стало стыдно. Сколько друзей-товарищей, ложно обвинённых, исчезло при моём молчаливом несогласии после дисциплинированного поднятия руки на собраниях-шабашах. Всех вспомнил. И нет мне прощения. Удобно думалось, что это отдельные ошибки стремительного движения, случайные жертвы роста. Никогда не был согласен, но молчал.
Неуютно и странно было слышать трудные признания бывшего комиссара и убеждённого коммуниста в затемнённом коридоре насторожённого дома.
- Хуже нет нейтральной позиции и безвольного человека, обосновавшегося на ней. Я был таким.
Он стоически поднял свой крест, но в придуманном себе наказании, разбавленном переполнявшей радостью от встречи с замечательной женщиной, не представлял в полной мере того, на что решился. Человек часто в сиюминутной радости склонен преуменьшать громаду тревожного будущего.
- Не верь, когда тебе оглушающе и отупляюще твердят газеты, радио и агитаторы, что мы строим социализм. Не социализм, а партийно-бюрократическую систему. Не верь, что идём к коммунизму. Не к коммунизму, а к диктатуре и тоталитаризму. Не верь, что нас ждёт скорое и светлое будущее. Не оно, а беспросветный насильственный и бесправный мрак в крупную чёрно-белую клеточку.
«Вот бы послушала Зося», - невольно подумалось Владимиру.
- Надо всё начинать сначала, нужны новые люди. Вся надежда на вас.
Саморазжалованный комиссар положил руку на плечо самозванному комсомольцу, будто передоверяя строительство настоящего светлого будущего. Знал бы, кому доверял, наверно, не удержал бы поднятого креста.
- Не может слаженно существовать общество, в котором безвинно обижен хотя бы один, и тем скорее рухнет, чем больше увеличивается число таких. Надо начинать всё заново.
«Только без меня», - мысленно отказался от почётной роли нового революционера миролюбивый американский шпион, заботящийся только о том, чтобы поскорее унести чувствительную шкуру подальше от опасной строительной площадки.
- Извините, но мне пора, меня ждут.
Сергей Иванович оторвался от стены, неловко сунул протянутую руку и, виновато улыбнувшись, сказал, убеждая себя:
- До встречи. Береги себя. Помни: здесь твой дом.
Владимир уходил, не оглядываясь, не смея оглянуться, чтобы не показать выступивших на глазах слёз, не броситься, очертя голову, назад, в объятия дорогого человека, оставляемого во власть беспощадных защитников народа. Уходил, спотыкаясь и клянясь, что никогда не сотрётся из памяти этот дом и этот русский, чуть было не ставший отцом. Он так торопился, что даже забыл проверить почтовый ящик, да и вряд ли Марлен так рано оставил весточку.
На базе грузчики, оторванные от блаженного балдения в ожидании конца рабочего дня, зло матерясь и сталкиваясь от непривычной спешки, загружали студебеккер ящиками и бочками, уложив у самой кабины два негабаритных жидовских тайника, помеченные буквами С и Б.