Лазарь Моисеевич с удивлением выслушал сообщение секретаря:
— Она сказала, что не придет. И просила передать, что завтра рано утром она улетает домой, так что если у вас есть подлежащие обсуждению вопросы, то можете к ней заехать часов после шести.
— А ты сказал, к кому её, собственно, приглашают?
— Сказал. Но мне кажется, она не поняла…
— Обнаглели вконец эти киношники! Ну ладно, сейчас у меня пара часов свободных есть, заеду. Надо всю эту культурную сволочь на место поставить!
Однако когда он, спустя полчаса, вошел в новенький кинотеатр (через служебный вход, куда его направили стоящие у дверей охранники, почему-то в форме ОГПУ) и поднялся по лестнице к указанному другим охранником кабинету, навстречу ему поднялась крепкая девка:
— Подождите, присядьте пока здесь, у Ирины Владимировны сейчас посетитель.
— А мне плевать, я, между прочим, председатель Московского горкома партии!
— Ну мне тоже плевать, — ответила наглая девка, — пока товарищ Баранов не выйдет, вам там делать нечего. Вам чаю или кофе?
Лазарь Моисеевич оглянулся на сопровождающего его охранника, но наглая девка взгляд перехватила и его предупредила:
— Между прочим, реакция у женщин на десять-двенадцать процентов быстрее чем у мужчин. Так что я вам обе руки прострелю быстрее, чем вы свой наган из кобуры достанете. Я вообще в стрельбе из неудобных положений второе место в городе завоевала, быстрее меня стреляет только сама Ирина Владимировна. Даже Петр Евгеньевич стреляет медленнее…
Кто такие были Петр Евгеньевич и Ирина Владимировна, Лазарь Моисеевич предпочел не уточнять и все же сел в предложенное кресло, согласившись на чай. Хороший, как он успел заметить, наверняка британский. Но допить предложенную чашку не успел: из кабинета с очень хмурым лицом вышел хорошо знакомый Лазарю Моисеевичу Петр Баранов и, не обращая внимания на сидящего председателя Московского горкома, чуть ли не бегом выскочил из приемной. Дверь еще не успела за ним закрыться, как послышался перестук его каблуков по лестнице…
Петру Ионовичу было отчего хмуриться, ведь с одной стороны он вроде бы выяснил, что советская авиация — лучшая в мире, а с другой — что этой авиации еще долгие годы предстоит плестись в хвосте у «прогрессивного человечества». И вроде даже можно эти долгие годы сократить, но для этого такие финансовые средства потребуются, что даже думать об этом становится страшно. Впрочем, эта очень странная «женщина в белом» сказала, что «не все так уж безнадежно»…
В Москву Ирина прибыла в десять утра седьмого ноября, причем прилетела на «собственном» самолете. На самом деле этот самолет был практически копией Мясищевской «Гжели» — которая являлась одним из «прототипов» ее дипломного проекта, а потому в ноутбуке у Ирины хранился почти полный комплект ее чертежей. Вот только с мотором получилось «не очень» и Ирина как-то воткнула вместо турбовинтового «Вальтера» совершенно бензиновый «БМВ-6». Который оказался на триста пятьдесят килограммов тяжелее, но самолету все же подошел. В том числе и по весу: Ира для машины использовала «наиболее передовые сплавы» и собирала фюзеляж на сварке, так что даже вместе со слишком тяжелым мотором самолетик оказался почти на полтонны легче «оригинала из будущего». Вася еще собирался «мотор пересчитать» с учетом «новых сплавов», намереваясь и его на центнер облегчить, но пока так и не собрался.
Самолетом Ира управляла сама: на жалобные вопли мужа она ответила, что у нее за плечами больше ста часов налета на подобных самолетах (что даже для Васи стало откровением). Впрочем, после десятка «демонстрационных» полетов, в которых Василий был пассажиром, он вопить перестал и даже не возражал, когда Ира «срочно перевозила» кого-либо из «товарищей по несчастью» в Военный городок или на химический комбинат. Понятно, что туда и на машине было ехать от силы полтора часа, но если есть возможность потратить на дорогу пятнадцать минут, то самолету-то зачем простаивать?
Когда М101 (Ирина оставила «оригинальный» индекс машины, убрав лишь буквочку «Т», которая намекала на турбовинтовой движок) сел в Москве, Баранову об этом доложили уже через полчаса: уж больно необычной оказалась машина. Петр Ионович сам к полудню добрался до аэродрома, но близко к самолету его не подпустили два угрюмых парня, прилетевшие, по словам аэродромной охраны, вместе с «товарищем Лукьяновой». Он тогда попросил встречи с пилотом — и был поражен ответом охраны:
— Ирина Владимировна сама самолетом управляет, никого чужого не подпускает. Так что если хотите с ней поговорить, то вам в кинотеатр «Октябрь», она на премьеру своего фильма прилетела и пробудет там еще два дня.
На премьеру фильма товарищ Баранов не попал, так как все билеты были распроданы еще три дня назад. И на следующий день с билетами было так же бесперспективно — но когда он сообщил билетеру, что не фильм пришел смотреть, а поговорить с товарищем Лукьяновой, ему предложили «придти завтра к служебному входу, вас встретят и к Ирине Владимировне проводят».
Встретили. Проводили.
— Добрый день, Ирина Владимировна, я работаю начальником ВВС РККА и хотел бы у вас кое-что спросить по поводу самолета, на котором вы прилетели. Очень, знаете ли, необычная конструкция… это иностранная машина? Кто такие производит?
— Машина отечественная, производит мой завод.
— А с конструктором поговорить можно?
— Говорите.
— Что? Я имел в виду, с конструктором этого самолета.
— Ну так говорите. Это моя конструкция, я его спроектировала и построила, в основном вместе с мужем и другими товарищами.
— Вы?
— Что, непохожа на конструктора? Но тем не менее это так, так что задавайте свои вопросы. Вас ТТХ интересует?
— Что, извините?
— Тактико-технические характеристики?
— Ну, если можно…
— Самолет пассажирский, вместимость — один пилот и семь пассажиров, если один из пассажиров не побоится сидеть в пилотской кабине и пообещает за управление не хвататься. Сухой вес — две семьсот, потолок — семь пятьсот… практический потолок, а так я и на десять тысяч поднималась, правда без пассажиров и с полупустыми баками. Хотя когда мотор доведем, как раз десять тысяч будет нормой. Перегоночная дальность — полторы тысячи километров, крейсерская скорость четыреста тридцать, максимальная пятьсот двадцать. Что-то еще? Да, двигло — БМВ-VI в версии под восемьдесят восьмой бензин, собственными силами турбированный для повышения мощности.
— Извините, какая скорость?
— Крейсерская — четыреста тридцать километров в час.
— То есть почти вдвое быстрее любого истребителя… И чего же вы молчали? Эту машину нужно немедленно передавать в производство! Тем более что мы уже производим такие же моторы!
— Нет.
— Что «нет»?
— В производство передавать машину не нужно. Смысла нет.
— Это почему вы так думаете? — опешил Баранов.
— Ну как вам сказать… Вы по образованию кто будете?
— Ну… можно сказать, без образования, в смысле без авиационного.
— Ладно, попробую так объяснить. Во-первых, СССР производит не такие же моторы, а слегка похожие на такие. То есть на треть слабее и на шестьдесят килограммов тяжелее. С отечественным мотором самолет этот даже взлететь не сможет.
— Но можно же и иностранные…
— Однако отсутствие мотора — это вообще мелочь. И то, что наши доработки удорожают мотор вдвое — тоже мелочь. Но в конструкции самолета используются сплавы, содержащие довольно редкие металлы. Например, в самолете использовано почти что полтора килограмма металла под названием скандий.
— Но… но это ведь немного?
— Согласна, немного. Проблема лишь в том, что мы скупили вообще весь доступный в мире скандий, и теперь его цена поднялась до двухсот долларов…
— Мне кажется, что ВВС такие суммы не разорят.
— До двухсот долларов за один грамм.
Несмотря на отсутствие приличного образования (Петр Ионович смог окончить лишь начальную школу) считал начальник ВВС довольно быстро:
— Вы хотите сказать, что на один самолет было потрачено больше полумиллиона рублей?
— Нет, что вы! Столько было потрачено только на скандий, а в самолете еще очень много чего… чуть менее редкого и дорогого.
— Ирина Владимировна, а вы можете спроектировать может не такой хороший самолет, но обходящийся на уровне прочих машин? — резко погрустнев поинтересовался Петр Ионович. — Раз уж вы спроектировали столь выдающуюся машину…
— Попроще и подешевле? Наверное могу. Но опять-таки смысла не вижу. Потому что если я другую машину и спроектирую, то спроектирую её под нашу технологию, то есть под технологии нашего экспериментального завода, а вот их на серийных авиазаводах воспроизвести еще лет десять не получится. Так что лучше вы мне просто проекты ваших конструкторов на рецензирование посылайте, а я — если что в них не так окажется — их подправлю. Точнее, укажу на тонкие места.
— Ну… хорошо. А этот ваш… экспериментальный завод — он от какого наркомата? Если туда на обучение людей послать…
— Пятый экспериментальный завод Особого Девятого управления ОГПУ. Где он находится — не столь важно, а меня вы всегда сможете найти в Боровичах. Кстати, а не хотите туда слетать завтра? Час туда, час обратно — а удовольствия на полгода вперед.
— А… у вас же на аэродроме еще и охрана… или они не полетят?
— А вы просто пообещайте мне, что за управление хвататься не будете — и увидите полет с места второго пилота. Ладно, это лирика. А вот если вы всерьез заинтересованы в производстве по-настоящему хороших машин…
— Конечно заинтересован!
— Есть у меня идея на предмет запустить алюминиевый завод у нас в Управлении. Небольшой, для начала тысяч на пятнадцать тонн алюминия в год…
— Это уже немало! Я могу чем-то помочь?
— Можете. Причем можете и очень хотите: лично мне алюминий как таковой вообще не нужен, а вот недорогие авиационные сплавы…
— Но алюминиевый завод уже строится…
— Добейтесь передачи в Девятое управление глиноземного завода. Сырья для алюминия вы произведем столько же, сколько заводу и запланировано, но попутно добудем из него и скандий. Немного, пару тонн в год добудем — но сплав В-1461 весит даже легче чистого алюминия, а по прочности не уступит многим сортам стали. Просто для примера: на моем самолете обшивка толщиной всего в четверть миллиметра, и планер весит меньше полутора тонн. А аналогичный по прочности дюралевый весил бы уже больше трех тонн, даже ближе к четырем. Можно, конечно, и попроще сплавы подобрать, но… Ладно, надеюсь, мы друг друга поняли. Как что-то надумаете — вы знаете, где меня найти.
Из кабинета «женщины в белом» Петр Ионович вышел в глубокой задумчивости…
Когда начальник ВВС ушел и шаги его затихли, Лазарь Моисеевич приподнялся в кресте и вопросительно взглянул на сидящую у двери девушку. Та нажала какую-то кнопку на стоящем на столе ящичке и произнесла:
— Ирина Владимировна, к вам Каганович.
— Пусть заходит, — раздался хрипловатый голос из коробочки, и девушка, встав, открыла перед ним дверь в кабинет. В котором за столом сидела молодая женщина в ослепительно белом костюме:
— Лазарь Моисеевич, рада вас видеть. Что привело вас ко мне?
— Почему вы не приехали ко мне?
— Потому что у меня и здесь работы хватает. Еще вопросы?
Каганович поморщился, но вступать в пререкания счел ниже своего достоинства:
— Мне сказали, что вы в этом театре показываете довольно неплохой фильм, причем в цвете и звуковой…
— Именно так.
— Я думаю, что подобную технику необходимо поставить и в строящемся кинотеатре «Ударник».
— Это не ко мне. Но если вы закажете аппаратуру, то думаю, что где-то через год ваша заявка может быть выполнена. Через год после оплаты. Сейчас уточню…
Хозяйка кабинета встала, начала перебирать какие-то бумаги на полке, и Лазарь Моисеевич с изумлением увидел, что она одета в брюки. Широкие, покроя явно не мужского, но в брюки! И это на работе!!! «Вконец киношники распустились», подумал он, «точно надо их к порядку призвать»:
— Сейчас уже строительство заканчивается и эту аппаратуру необходимо передать в «Ударник» в течение месяца.
— Не выйдет, её раньше чем через год просто физически изготовить невозможно. То, что делается сейчас, пойдет в новые кинотеатры в Нижний Новгород, следующие два комплекта отправятся в Ленинград и Харьков…
— Мне кажется, что прежде всего необходимо обеспечить Москву…
— В Москве уже есть кинотеатр с такой аппаратурой, «Октябрь» называется, и вы в нем как раз и находитесь. Нужды, острой нужды во втором таком я не вижу, тем более что и фильмов, пригодных для демонстрации в таком кинотеатре пока больше нет. А за год все москвичи, которые захотят фильм посмотреть, посмотрят его и в «Октябре».
— Да, кстати о фильмах. Мне уже приходили жаловаться, что вы отказываетесь передавать кинокамеры другим режиссерам…
— Если им нужно, то пусть сами их и покупают. А мои камеры я отдавать никому не собираюсь, я их себе покупала, на честно заработанные деньги. Тем более, что эти бездари ничего хорошего с этими камерами снять не смогут. Вы знаете, что пленка к этим камерам стоит в десять раз дороже той, что они сейчас тратят на свои поделки? А ведь страна на их развлечения потратила в этом году уже больше пятидесяти миллионов полновесных золотых рублей только за пленку! Они и этих денег не окупили, а туда же, подавай им пленку в десять раз дороже!
— Эм… мне об этом не сказали.
— Лазарь Моисеевич, вы бы построже были по отношению к творческой элите, а то они взомнили себя гениями, скоро вам на шею сядут и ножки свесят. Вот Эйзенштейна вы расхваливали, и где эта мразь теперь? В буржуазной Америке рябчиков с ананасами жрет за счет трудового народа?
— Я… я не расхваливал.
— Да я не о вас лично говорю, а вообще… А вернувшись к теме вот что скажу: года через три минимум, а скорее лет через пять, когда наша промышленность освоит и выпуск пленки для кино, и все остальное — тогда придет время и современных кинотеатров. Которые тогда можно будет оснастить за вменяемые деньги.
— Что значит «за вменяемые»?
— Сейчас один только проектор в этом кинотеатре стоит сорок две тысячи рублей, а проекторов нужно минимум два, лучше три. Звуковая аппаратура, которая уже в зале устанавливается, стоит немного за восемьдесят тысяч…
— Ох и не хрена же себе!
— К тому же просто изготовление одной прокатной копии фильма обходится около восьми тысяч рублей.
— Откровенно говоря, я даже не подозревал, что кино — настолько дорогое развлечение.
— Потому что вы серьезными делами занимаетесь… и людей по себе судите.
— Что вы хотите этим сказать? — в голосе Кагановича послышалось возмущение, но Ира его предпочла не заметить:
— Вы думаете, что вас окружают не жулики и не проходимцы. Конечно, жуликов и проходимцев немного, но все же хватает. Сами судите: вам всего лишь рассказали не всю правду — и этого хватило, чтобы вы примчались сюда ругаться. Вроде вам и не врали, но ведь по факту-то обманули!
— Забавно вы рассуждаете.
— Скорее цинично, но мне по должности так рассуждать положено.
— То есть киношнику положено цинично рассуждать?
— Вообще-то кино — это для меня хобби.
— Что, извините?
— Просто увлечение. А по должности я все же второй заместитель начальника Особого Девятого управления ОГПУ, а по специальности — авиаконструктор. И, например, товарищ Баранов ко мне и приезжал чтобы обсудить некоторые авиационные проблемы.
— Да уж, удивили… теперь понятно, почему у вас в приемной такая церберица сидит. Спасибо за то, что вы мне сообщили, желаю успехов в вашей непростой работе. И извините за беспокойство…
Покидая кабинет, Лазарь Моисеевич подумал, что впервые за очень долгое время сегодня он почувствовал себя не хозяином положения, а робким просителем, которому, к тому же, в просьбе отказали. Вежливо отказали, но при этом выставили его чуть ли не дураком. Однако на что способно ОГПУ, он представлял себе более чем неплохо, так что ломиться сквозь стену, которую перед ним здесь очень явно поставили, точно не стоит. Проще сделать вид, что хотел кино без очереди посмотреть — и посмотреть его, черт побери!
Пятый экспериментальный завод Особого Девятого управления ОГПУ еще в начале октября перешел на круглосуточный режим работы. Правда рабочих на заводе было немного, но и сам завод в общем-то на гиганта индустрии явно не тянул. Однако все рабочие были очень высококвалифицированными, их Вася и Ира специально подбирали чуть ли не по всей стране — да и то двое из трех «подобранных» очень быстро переходили на работу в «низкотехнологичные» заводы вроде тракторного или автомобильного: не удовлетворял искусствоведку-недоучку их уровень квалификации. Оно и понятно: все же им не телеги предстояло собирать, а самолеты. Хотя и не очень много самолетов…
Мясищевскую «Гжель» с Ириными доработками на заводе сумели изготовить всего за полгода (правда с учетом того, что девяносто процентов работы по сборке фюзеляжа провел лично Вася). А теперь эти рабочие собирали самолет совершенно новый. Правда половину приборов, которые намечалось поставить на самолет, привезли из-за границы, и несколько инженеров были посажены Ириной заниматься «реверс-инжинирингом» для того, чтобы уже на втором экземпляре машины можно было поставить отечественный автопилот и навигационные приборы. Оля, когда работа только началась, поинтересовалась у Иры:
— Ты что это такое строишь-то? В смысле, нафиг нам это чудище нужно?
— Конкретно это чудище нам нафиг не нужно, разве что три-четыре машины поставим на линию Москва-Берлин или Москва-Париж. Но я думаю, что будет очень неплохо лицензию на него продать американцам… Дугласу например.
— Ты думаешь, что янки купят у нас лицензию?
— Официально это будет разработка YBR, так что национальная гордость америкосов особо не пострадает. Но согласись: прикольно будет продать Дугласу лицензию на его же собственный самолет!
— То есть?
— Это DC-2, и я его специально в дюймовой системе делаю. Не совсем этот DC, конечно, у меня здесь будут моторы от БМВ, но сразу готовлю чертежи и под Райт-Циклон. Если получится, я ему еще лицензию на DC-3 продам…
— Ну, успеха. А почему считаешь, что нам этот самолет не нужен? Я имею в виду СССР.
— Потому что я хоть хреновый, но авиаконструктор двадцать первого века, для нас придумаю самолетик получше, сильно получше. То есть сама-то я его все же сконструировать не сумею, зато точно знаю, кто мне в этом деле поможет…
Седьмого марта тысяча тридцать первого года в кабинете Кржижановского состоялось совещание. Кроме самого Глеба Максимилиановича, на совещании присутствовали начальник ВВС Баранов (по просьбе которого это совещание и собралось) и начальник ОГПУ Менжинский. Госплан представлял Струмилин, «наблюдателем от правительства» был Молотов, а вел это несколько странное совещание Иосиф Виссарионович.
Даже внешне странное: Кржижановский и Молотов были одеты в серые костюмы-тройки, Струмилин — в пиджачную пару цвета кофе с молоком, остальные мужчины были в военной форме. И на этом фоне просто в глаза бросались снежно-белый брючный костюм Ирины и джинсовая пара Ольги. Иосиф Виссарионович, увидев их еще у дверей кабинета Кржижановского, даже шепотом поинтересовался у Вячеслава Рудольфовича:
— А что здесь делает эта киношница и кто эта дама вся цветами расшитая?
— У Ирины Владимировны это такой белый лётный костюм, она у нас авиатор, а Ольга Дмитриевна — главный экономист девятого управления.
— Посмотрим, что за экономист… и авиатор…
Но особо смотреть у него так и не получилось. Сначала на совещании выступил Баранов, и во время его выступления Вячеслав Михайлович заметил, что Глеб Максимилианович согласно кивает по каждому пункту речи начальника ВВС. Но причин такого согласия он не понял, и, как только Баранов закончил, поинтересовался:
— То есть вы считаете, что следует передать алюминиевую промышленность в ведение ОГПУ?
— Нет, — в обсуждение вмешался Кржижановский, — не алюминиевую промышленность, а лишь постройку и управление глиноземным заводом.
— А в чем причины такого предложения? Ведь, насколько мне известно, выделкой глинозема будут заниматься непосредственно на Волховском алюминиевом заводе.
— Собственно, причин всего две, — в разговор вступила «женщина в цветах». Сейчас предполагается на Волховский завод возить просто боксит, что увеличивает расходы на перевозку минимум вдвое. А во-вторых, на строящемся заводе предполагается неправильная… нет, просто неоптимальная обработка сырья.
— Я тут посмотрел ваши предложения, и вижу, что вы предлагаете выработку глинозема процентов на тридцать дороже, чем в проекте Волховского завода. В чем же вы видите неоптимальность обработки?
— Вот в чем, — вмешался Баранов и положил на стол небольшую алюминиевую трубку.
— Что это? — Иосиф Виссарионович всерьез заинтересовался происходящим.
— Алюминиевая трубка, которую выделывает мастерская Девятого управления.
— И что в ней такого? — Сталин взял трубку в руки. — Ну да, чувствуется, что она легкая…
— А вы попробуйте её согнуть, — улыбнулся Баранов. — Чувствуете? Она втрое легче стальной, но по прочности и многие стали превосходит.
— Из полученного по методике Девятого управления такой алюминий получается? — всерьез удивился Иосиф Виссарионович, передавая трубку протянувшему руку Молотову.
— Нет, алюминий получается обычный. А из него получается вот такой авиационный сплав, если в алюминий добавить кое-что — я название забыл — что работники Девятого управления могут попутно вытащить из нашего боксита.
— А кроме них никто это кое-что вытащить не может?
— Этого вещества в боксите содержится тридцать грамм на тонну, верно я помню, Ирина Владимировна? А по методикам, в Девятом управлении разработанным, можно вытащить даже вещества, которых и меньше трех грамм на тонну имеется. Например, они ежесуточно из пирита добывают по триста грамм золота, которого там как раз меньше трех грамм на тонну имеется. Это, конечно, стоимость обработки руд увеличивает, порой весьма заметно — но такие вот попутно добываемые вещества полностью окупают подобное удорожание.
— Тогда почему эти методики не внедряются на всех остальных заводах? — крайне недовольным голосом поинтересовался Сталин.
— Как раз потому, что необходимо сами методики эти хранить в абсолютной тайне во-первых, а во-вторых хранить в строжайшей тайне даже факт того, что мы это что-то из чего-то добываем. С такими трубками вместо стальных профилей самолет, например ТБ-1, будет на тонну легче…
— Собственно, поэтому мы с Петром Ионовичем и предлагаем передать бокситовый рудник под прикрытие ОГПУ, — добавил Кржижановский.
— А вы успеете запустить бокситовый завод до пуска Волховского алюминиевого? Было бы неплохо, чтобы первый советский алюминий был выплавлен из вашего глинозема.
— Первый советский алюминий из этого глинозема был выплавлен примерно год назад? — решила «уточнить» Ольга, — и сейчас мы производим его около пятнадцати тонн в сутки. А можем производить тонн по сто, но глинозема у нас не достаточно.
— Вы производите алюминий? — теперь уже очень сильно удивился Сталин. — А почему…
— Мы разрабатываем технологию производства, и опытный завод да, алюминий производит. Но мало, мы его весь у себя же и используем, в других опытных работах.
— Вот теперь с вашей идеей всё понятно. Вот только как её продать Валериану? Он-то в Госплане поди уже какой-то план на бокситовый карьер составил? — ни к кому не обращаясь, вслух выразил свою мысль Молотов.
— Да легко, — усмехнулся Струмилин. — Мы тут с Ольгой Дмитриевной утром уже быстренько возможные проблемы обсудили, и у меня вот какая идея возникла. Сейчас на карьере мужики лопатами боксит копают, в грабарках почти на двадцать километров к станции возят. Планы при этом не выполняются потому что пьянство там процветает, прогулы постоянные. А вот если ОГПУ этим займется, то с пьянством и прогулами там станет получше.
— Не надо нам получше с пьянством и прогулами, — рассмеялась Ольга Дмитриевна, — нам уж лучше вообще без этого обойтись.
После этой реплики рассмеялись уже все, включая Струмилина. А отсмеявшись, Станислав Густавович решил все же кое-что уточнить:
— Кстати, по плану тут предполагается железнодорожную ветку к карьерам проложить, восемнадцать километров. Но, как я понимаю, вместо неё потребуется ветка от Боровичей? Ольга Дмитриевна, вы дополнительные расходы подсчитали?
— Ветку к Большому Двору нужно не просто оставить, а как только возможно строительство её ускорить: ведь глинозем к Волхову на чем-то возить все же придется. А ветку от Боровичей мы своими силами кинем.
— Это как «своими силами»? — удивился Молотов.
— Это так же, как все остальные дороги в Особом Боровичском районе. Есть у нас, скажем, внутренние возможности.
— Ну, хорошо. Вячеслав, — Сталин повернулся к Молотову, — тогда ты Валериану всё это объясни, и давайте переходить ко второму вопросу. Петр Ионович, снова тебе выступать?
— А вот нет, — главный авиатор улыбнулся, — Ирина Владимировна лучше меня всё расскажет.
Ирина оглядела собравшихся и, нахмурившись, начала:
— На самом деле это три отдельных вопроса. Первый: нужно сформировать особый правительственный авиаотряд, на самолетах которого только и смогут летать члены правительства и руководители важных государственных проектов — потому что аварийность нынешней авиации обеспечивает совершенно недопустимые риски для пассажиров. Второй: необходимо для всех летчиков провести аттестацию и выгнать к хренам собачьим всех, кто её не пройдет, причем в первую очередь выгнать тех, кто пьянствует — ведь больше половины аварий происходят из-за того, что пилот за штурвал с похмелюги садится. Третий вопрос — о необходимости реорганизации существующих авиационных конструкторских бюро, поскольку без такой реорганизации наша промышленность будет выпускать исключительно кое-как летающее говно…