Юха Мякеля с некоторым удивлением смотрел на собравшихся в его доме солдат, и удивляться было чему.
Дом Юхи стоял километрах в полутора от дороги, соединявшей два города, а потому гостей он встречал редко, однако нынешние гости… На дороге рано утром шел довольно сильный бой, а когда стрельба закончилась, гости и нагрянули. Не сразу, примерно через час — но много. Сначала в дом зашли несколько русских солдат, поглядели что там и как, а минут через десять солдат пришло уже много. Даже не пришло: незваные гости приехали на том, что Юха — человек, в жизни повидавший немало — счел «снежными мотоциклами». С хозяином они даже говорить не стали, а сразу в комнате, причем вокруг стола, поставили палатку из белой блестящей ткани, втащили четыре небольших, но довольно тяжелых коробки, от которых в палатку протянули провода. А затем в дом вошла русская военная женщина, за которой четверо солдат внесли еще одного — раненого, причем в живот, но, что удивило хозяина дома, финского. И унесли его в палатку, куда зашла эта женщина и еще двое.
Юха больше половины своих немалых лет прожил еще при царе, и русский язык кое-как знал, хотя и не все, что доносилось из палатки, он понимал. Но то, что он понял, его так и удивило: оказывается, женщина была врачом, причем врачом военным и в немалых чинах: мужчины в палатке обращались к ней «товарищ полковник». А еще они говорили ей, что не стоит сейчас возиться с этим солдатом потому что она уже двое суток не спит — но военная врачиха ответила, что если немедленно не сделать операцию, то финский солдат до завтра не доживет. А часа через полтора она вышла из палатки, села на лавку у печи — и заснула.
А когда она только начала эту свою операцию, в дом вошли еще несколько русских солдат, и один — по говору явно карел — спросил у Юхана, есть ли в доме еда. Юхан, конечно, сказал, что никакой еды нет — а солдатик этот просто кивнул молча и вышел…
Затем подошли еще несколько русских военных, один — как понял Юхан из их разговоров — тоже был врачом. И он спросил, где бы эта врачиха могла в доме поспать немного. Юхан показал на кровать снохи (которая, вместе со старшей внучкой тихо все это время сидела в погребе), и солдаты осторожно врачиху туда перенесли. Но врачиха все равно проснулась, и, увидев второго врача, сказала что-то не совсем понятное:
— Я сделала резекцию поврежденных кишок, этот юный идиот, если у него аллергии на опиаты нет, выживет. Но дня три-четыре ему придется поголодать, и в госпиталь его всяко до понедельника тащить нельзя. Есть идеи?
— Дом хороший, — ответил тот, — так что с недельку пусть раненые тут побудут, организуем такой временный госпиталь. Я уже вызвал фельдшера, который финский знает, поставим сюда пяток парней поработать. Дрова там потаскать, воду…
— Хозяин сказал, что у него продуктов нет.
— Я знаю, скоро подвезут.
— А в подсобке-то у хозяина семь банок молока стоит трехлитровых! — вдруг радостно прокричал какой-то зашедший туда солдат. Врач-мужчина вопросительно посмотрел на хозяина.
— Молоко — это не еда, а питье, — тщательно подбирая слова, ответил на невысказанный вопрос Юхан.
— И куда тебе, старик, столько молока? Может, продашь для раненых? Мария Александровна, вы не помните, почем мы молоко у местных покупаем?
— Вроде бы по рублю за литр, но ты лучше у старшины спроси. Ладно, я еще посплю часок, а если кто-то серьезный появится, буди сразу: ты еще не дорос до самостоятельных полостных операций.
А затем случилось то, что вызвало у Юхана столь сильное удивление: за окном снова протарахтело несколько «снежных мотоциклов», а затем в дом вошли новые солдаты. Финские, которые несли несколько больших сумок с продуктами. Принесли, и, спросив, куда их выгружать, заставили полки в подсобке пакетами с крупой, солью, сахаром и консервными банками. А разгрузившись, сели на лавку и стали чего-то ждать.
И дождались: в дом вошел еще один русский офицер, который, оглядев финнов, сообщил им, что «пока они будут долечиваться здесь, хозяину при этом должны помогать носить дрова, воду и все прочее» — а если кто хозяина обидит, то этот офицер приедет и лично обидчика расстреляет очень необычным способом, не посмотрев, что он раненый. Юхан русский понимал, как он сам считал, достаточно, ведь во время Великой войны он и сам успел два года в армии прослужить в тогда еще Гельсингфорсе, но представить, как русских офицер будет расстреливать нарушителей «на пипиську», он все же не смог. Впрочем, не особенно он и старался. А постарался узнать, что будет с его семьей, до сих пор скрывающейся в погребе.
— Ну, завтра-послезавтра к тебе саперы подойдут, обустроить все по уму чтобы раненым спокойно долечиваться, если кто их обидит, им скажи — ребята разберутся. А еще они тут телефон поставят, так что сможешь и в комендатуру позвонить, если помощь какая потребуется.
— А солдаты ваши?
— Извини, отец, охрану мы тебе выделить не можем…
— Я говорю о тех, кто будет этих парней охранять, — Юхан показал на финских солдат.
— Старик, нам такими глупостями заниматься некогда. Мы их в плен взяли, подлечили, они теперь сами могут себя обслужить. А как война закончится, по домам разойдутся… или ты боишься, что кого-то из твоих они обидеть могут? Не бойся, им уже объяснили, что у нас для таких одно наказание: расстрел. А они, я думаю, помирать не захотят — но пока из наших здесь тольео фельдшер останется, да и то дня на три. Хотя… мне сказали, что у тебя четыре коровы дойных, ты будешь молоко продавать? Тогда к тебе каждое утро будет старшина заезжать…
— Мне сказали, что молоко вы покупаете по одному рублю за литр. А рубль сейчас — это сколько?
— Ну как тебе объяснить… немало. А сколько — дня через два в городе наш магазин откроется, можешь съездить, сам посмотреть. Лошадь-то у тебя есть? До города километров двенадцать… а можешь с нашим фуражиром прокатиться, а назад на попутках: тут сейчас наши машины часто ездить будут…
Хокон Седьмой, сидя в кабинете шведского короля, любезно предоставленного Густавом для переговоров, пытался найти хоть какой-то аргумент для непринятия выставленного ему, по сути дела, ультиматума. Но в голову ничего умного не приходило — да, вероятно, и не могло придти, так как и условия были не самыми плохими, и реальных сил для того, чтобы ультиматум отвергнуть, не было. Совсем не было: британцы, которые еще недавно поддерживали норвежского короля и финансово, и военной силой, после первой же «оплеухи» со стороны Советов просто вывели остатки своей армии из страны, да еще все оружие с собой забрали. Правда, кое-что все же оставили: почти две сотни тысяч трупов британских солдат. Ну, около двухсот тысяч, а сколько их было на самом деле — никто не знал и даже не пытался узнать: после сплошной бомбардировки британских военных городков в Финнмарке очень много этих солдат, оставшихся живыми, разбрелись по окрестным горам — где в большинстве и замерзли, так как зима была в этом году слишком уж холодной. А искать в ледяной тундре замерзшие тушки было некому, да и незачем…
Сидящий напротив короля русский генерал, выждав некоторое время, постарался подкрепить свою точку зрения:
— Карл Фредерикович, — обратился он к нему в русской манере, — вы же сами понимаете, что мы все равно получим то, что хотим. Разница лишь в том, получим мы это путем мирных переговоров или просто завоевав всю вашу страну. В последнем случае, конечно, погибнет много людей, как наших, так и ваших, и вина за их гибель будет полностью возложена на вас лично. Не нами, а норвежским народом. Ведь большинстве норвежцев вообще плевать на Финнмарк и эти замерзшие острова.
— Мировое сообщество не согласится с вашими требованиями…
— Какое еще «мировое сообщество»? Британцы вас попросту обманули и кинули, Германии сейчас своих проблем хватает. Франция? А она еще существует, эта Франция? Что же до США, то они уже заранее согласились с тем, что разборки в Европе их не касаются. Потому что за океаном прекрасно знают: кроме Советского Союза им в войне с Японией не поможет никто. Всем плевать на какую-то Норвегию, настолько плевать, что этому «мировому сообществу» в принципе безразлично, будет такая страна существовать далее или нет. Посмотрите на Финляндию: мы ее завоевали, повесили их фельдмаршала и президента, по приговору суда повесили, причем нашего, советского суда. Еще пяток особо рьяных вояк — и кто в мире вообще по этому поводу возмутился? Румынского короля разбомбили в собственном дворце — хоть кто-то возразил? Я вам больше скажу: не позднее мая мы повесим всё нынешнее руководство Венгрии, и те же американцы скажут «молодцы, правильно сделали». И то же самое скажут, когда мы повесим Гитлера и всю его братию…
Король Хокон — то есть все же Кристиан Фредерик Карл Георг Вальдемар Аксель, поскольку встреча изначально была оговорена как «неофициальная» — и сам прекрасно все изложенное русским знал. Как знал и то, что сидящий перед ним в хорошем сером костюме человек — не только генерал-полковник русской специальной службы, но и, как сообщил ему Густав перед началом переговоров — доверенное лицо самого Сталина. А еще знал, что этот генерал лично договорился о присоединении к Советскому Союзу Восточного Туркестана, убедил иранского Резу-шаха выступить против англичан. И, вроде бы — хотя доказательств ни у кого не было — является одним из творцов «Боливирианского валютного Союза», в который уже кроме Аргентины, Чили и Боливии практически вступила Перу. А теперь эти недавние задворки цивилизованного мира производили автомобили и самолеты, трактора и корабли, весьма современное оружие и многое другое. И если этот парень обещает, что нечто подобное будет ждать и Норвегию…
— Вы обладаете полномочиями подписывать мирный договор?
— Между кем и кем? Я, Петр Климов, как простой советский гражданин, конечно могу подписать любой договор с норвежцем Карлом Глюксбургом — но это будет договор между частными лицами. Ни Сталин, ни Молотов не поедут в Осло, а вы, как я понимаю, не поедете в Москву или Ленинград. Но наш любезный хозяин, король Густав Пятый, я думаю, не откажется выступить в роли миротворца и предоставить для подписания такого договора свою территорию. Не Стокгольм — это место не самое удобное в плане безопасности, а скажем, в Хапаранде есть прекрасный отель, куда, я убежден, товарищ Молотов не откажется приехать для заключения такого договора. Нейтральная территория, все приличия соблюдены. А мы еще попросим Густава быть наблюдателем при подписании договора…
— И когда… товарищ Молотов сможет прибыть в Швецию?
— Когда мы окончательно согласуем текст договора. Из Москвы в Кеми лететь часа два, еще час на то, чтобы доехать в Торнио и оттуда добраться до отеля. Так что если мы сегодня все согласуем, то завтра в полдень между нашими странами наступит мир. И я думаю, что с миром тянуть не стоит…
Шведский король, изрядно переживавший за исход переговоров, принял норвежца и русского через час, а выслушав предложение о посредничестве в мирном договоре, высказал свое мнение:
— Я думаю, что так как боевые действия в Норвегии уже вторую неделю не ведутся, ничего страшенного не произойдет, если подписание мирного договора произойдет в понедельник. Я знаю этот отель, он действительно неплох для подобной церемонии, но по крайней мере пара дней потребуется, чтобы привести его в соответствующий статусу порядок. Я имею в виду хотя бы уборку помещения… и городка от лиц, которые могли бы помешать. Вы доверите шведскому правительству сделать это?
Лаврентий Павлович в это же время, сидя в кресле самолета, пытался разобраться в собственных впечатлениях. Виталий Григорьевич все же «пробил» испытания своего изделия, и оно, взорвавшись на глубине в полкилометра, потрясло всех, принимавших в испытаниях хоть какое-то участие. В буквальном смысле потрясло: вызванное взрывом землетрясение все почувствовали даже в пяти километрах от шахты. Но удивило Лаврентия Павловича не это: все же он заранее знал, что взрыв будет очень мощным. Однако, когда академик Хлопин после взрыва предложил срочно проанализировать результаты, полученные с многочисленных датчиков, Валерий Федорович флегматично заметил:
— Да чего там анализировать, получилось сорок килотонн плюс-минус. Но в реальном применении хорошо если тридцать получим: тут гранит не дал разлететься плутонию далеко и мы процентов тридцать мощности лишних получили…
Причем это было сказано таким тоном, что казалось, будто товарищ Смирнов подобные испытания уже далеко не в первый раз проводит. Тем более казалось, что инженеры Хлопина, данные с датчиков обработав, выдали предварительное заключение о том, что мощность взрыва составляет около как раз сорока тысяч тонн в тротиловом эквиваленте.
Правда сам Виталий Григорьевич еще раньше говорил Берии, что товарищ Смирнов по части атомных изделий фору даст любому из физиков Радиевого института. Просто потому, что — по мнению академика — он лучше всех представляет все процессы, происходящие как внутри атомных реакторов, так и в бомбе. Настолько лучше, что относительно новой бомбы, с легкой руки Валерия Федоровича названной «водородной» ни у кого в институте не было ни малейших сомнений в отношении как мощности, так и принципиальной верности конструкции…
Но все это было лишь «впечатлениями», а вот как доложить о результатах испытаний Иосифу Виссарионовичу… Именно об этом Берия и размышлял: ведь Сталин требовал исключительно факты, а всякие «размышления на тему» его вообще не волновали. Конечно, если сами эти «размышления» фактами не подтверждались.
Спустя сутки он с удовольствием смотрел на Сталина, перед которым сидели Петр Евгеньевич и Ирина Алексеевна. Последняя, как понял Берия, вообще в Москву прилетела в качестве «личного пилота» Климова, но — по своей старой привычке — решила заодно и свои какие-то вопросы решить. Не очень сейчас уже нужной привычке, ведь к авиапромышленности она теперь имела отношение далеко не самое непосредственное…
— Вот вы мне скажите, что это такое? — Сталин нависал над креслом, в котором сидел Петр Евгеньевич, размахивая тонкой пачкой бумажных листов.
— Вообще-то это всего лишь проект мирного договора с Норвегией, и, скажу честно, мне пришлось очень долго уговаривать Хокона, чтобы он его согласился подписать. Осталось немного: Вячеслав Михайлович быстренько слетает в Швецию, бумажку подпишет — и на нашем Севере наступит долгожданный мир.
— То есть вы считаете, что аннексия изрядной части Норвегии отвечает нашим интересам? А как на это отреагируют другие страны, вы подумали?
— Да срать нам на другие страны, — в своей обычной грубой манере ответила на вопрос Сталина Ирина Алексеевна. — Из других стран нас может волновать лишь реакция США, а они уже заранее согласились с тем, что война в Европе, и все ее последствия Америки не касаются. Германия хорошо если до следующей зимы продержится, с британцами у нас и так официально война идет.
— Но мы с ними сейчас не воюем.
— Вы не правы, — отреагировал Климов, — мы воюем, просто не очень интенсивно. Британцы нам обрезали всю торговлю через Атлантику, и то, что мы туда свой флот не направили — это всего лишь наше решение, причем временное. Ну а как с Германией разберемся, то и лимонникам подробно и наглядно объясним, что такое война с СССР.
— Вам нынешней войны мало?!
— Мы всего лишь задавим гадину в собственной берлоге, — довольно равнодушным тоном ответил Петр Евгеньевич. — А если мы этого не сделаем, что через несколько лет нам все равно придется с ними воевать, и я не думаю, что тогда для нас условия будут лучше. Так что нужно пользоваться нашим превосходством, временным превосходством, причем исключительно ради того, чтобы сделать это превосходство уже постоянным. Раз Хокон согласен отдать нам Шпицберген…
— А вы можете объяснить, зачем Советскому Союзу нужен этот Шпицберген, да и Финнмарк? Нам кажется, что одной Финляндии… откровенно говоря, я до сих пор не понимаю, почему я согласился на предложение Ольги Дмитриевны по Финляндии.
— Ну, если не считать того, что в Киркинессе мы через полгода максимум сможем производить для Советского Союза минимум полмиллиона тонн стали в год…
— Нам кажется, что в свете геологических открытий Александра Васильевича у нас и без того есть, куда направить силы для выработки стали.
— Ну и я о том же: если эти полмиллиона стали не считать. На Шпицбергене много угля…
— А вам не кажется, что даже из Кузбасса или из Воркуты уголь возить ближе и дешевле?
— Ближе. И дешевле, но в золе из угля со Шпицбергена того же германия на порядки больше, чем даже в золе из Тульских шахт. И галлия дофига.
— Так, а для чего этот германий нужен? Почему он важен настолько, что мы… что вы готовы рискнуть обострением отношений со множеством стран?
— Ну, как бы это объяснить попроще… — с этими словами Петруха достал из кармана портсигар. Дешевый, пластмассовый, какие в магазинах продавались по два с полтиной — правда, аляповато украшенный панелькой из анодированного алюминия. Лаврентий Павлович с интересом уставился на Климова: раньше он вроде не курил. Но товарищ Климов лаже открывать портсигар не стал, а чем-то щелкнул — и в кабинете раздалась музыка.
— Вот это — такой маленький радиоприемник, Я могу и погромче сделать, но у него звук не очень хороший потому что динамик тоже крошечный. Так вот, этот приемник — экспериментальный пока — весит всего сто грамм, а вместо ламп в нем используются германиевые детальки. Собственно, самого германия в нем миллиграмм десять, но это неважно. Важно то, что с такими германиевыми детальками вся радиоаппаратура современного самолета будет весть полкило от силы, а система самонаведения боевой ракеты будет весить не десять килограмм, а всего грамм сто. Бомбовый телевизионный прицел мы сможем упаковать килограмма в полтора, причем вместе с блоком питания… дальше рассказывать?
— Пока хватит… а сколько такой приемник стоит?
— Конкретно этот — порядка сотни тысяч рублей. Потому что в цену нужно включить и лабораторное изготовление германиевых деталей, да и само получение германия из тульской золы. А если германия будет много — относительно много — то такой приемник в серийном производстве обойдется рублей в двадцать. А носимый комплект радиосвязи бойцов — рублей, может, в сто.
— А когда вы сможете подобный… носимый комплект нам показать?
— Это у Рожанского спрашивать надо… точнее, кто там в наркомате электронной промышленности главный?
— Так, а кто Вячеслава Михайловича повезет в Швецию? Вы? — Сталин повернулся к Ирине Алексеевне.
— Могу и я, мне, собственно, не жалко. Хотя не могу не отметить, что штатные пилоты Л-610 с этим справятся гораздо лучше меня.
— По вашему лицу я вижу, что у вас ко мне свои вопросы имеются, я прав?
— Да вопрос-то всего один: Ильюшин в Куйбышеве запустил серийное производство своего реактивного бомбардировщика, там теперь они по три штуки в сутки делаются. Я к чему: он на заводе обходится дешевле извращения под названием Ил-2, так что было бы неплохо и в Москве на новую машину перейти. Но это вообще вопрос в рабочем порядке решить можно, а вот то, что Сергей Владимирович звезду Героя труда за самолет свой не получил, мне кажется неправильным.
— Так этот новый его бомбардировщик еще и на фронте толком не проверен. Может быть, штурмовик и получше него окажется.
— А Звезду он как раз своим Ил-2 заслужил. За Ил-28 ему другую Звезду по-хорошему нужно будет дать, чуть позже просто.
— Насчет Ил-2 я мнение Ирины Алексеевны полностью поддержу, — наконец открыл рот и Берия. — Причем и в части снятия машины с производства, и в части Звезды конструктору. А по поводу Ил-28 особо оба предложения поддерживаю: товарищ Хлопин мне сказал, что свое изделие он проектировал именно под возможность использования этой машины как носителя.
— Насчет снятия штурмовика с производства мы с Хруничевым отдельно побеседуем, а насчет Звезды… почему вы представление не подготовили?
— Мне нельзя, я лицо заинтересованное.
— Но вы же не себе…
— Вот получит Ильюшин Звезду, зазнается, расслабится — а я тем временем самолет лучше, чем у него спроектирую. И все скажут, что я это сделала специально!
— Ну конечно… — Сталин рассмеялся. — Ладно, я сам его к званию Героя представлю. У вас все на сегодня?
Когда дверь за Климовым и Лукьяновой закрылась, Сталин повернулся к Берии:
— Что скажешь?
— Это что-то невероятное! И я теперь понял, почему они буквально заставили Громыко договариваться с американцами насчет концессий в Канаде. Ведь если верить тому, что про канадский уран говорит товарищ Суворов — а поводов сомневаться в его словах у нас нет ни малейших — то предотвращение попадания этого урана американцам на самом деле будет самой важной нашей задачей. Анна Федоровна считает, что янки догадаются про водородную бомбу года через два-три после того, как получат бомбу урановую. А без дешевого урана они и атомную долго не сделают.
— Думаешь, цена урана их остановит? Анна Федоровна говорила, что она может сколько угодно урана добыть даже из простого гранита, хотя это и будет стоить огромных денег.
— Чтобы придумать, как сделать атомную бомбу, нужно провести очень много различных исследований, а для этого нужен простой доступ к урану. Пока янки не знают зачем уран вообще нужен, никто не будет вкладывать миллиарды в его добычу.
— Тоже верно… Но я спрашивал о наших сегодняшних визитерах. Тебе не кажется, что они опять что-то такое задумали? Такое, о чем мы узнаем лет через пять-десять, да и то, если они захотят рассказать? Этот германий…
— Нет, не кажется. В Институте радиотехники у Рожанского с этими германиевыми деталями уже лет пять возятся, но точно не меньше трех. И про крошечные приемники мне уже с год как рассказывают, хотя живьем я такой сегодня первый раз увидел. Однако я думаю, что германий их мало интересует: я читал отчет радиотехнического института, там сказано, что хотя с кремнием работать несколько труднее, эти… как их… полупроводники из кремния получаются во многом лучше, разве что энергопотребление несколько выше, чем у германия. Но они упомянули галлий…
— И что?
— Рожанский уверен, что Анна Федоровна точно знает одну очень важную в свете вчерашний испытаний вещь: полупроводники на основе арсенида галлия будут устойчивы к радиационному воздействию.
— Вот это уже интересно.
— В особенности по части бухгалтерии: Дмитрий Апполинариевич только для лаборатории, которая будет заниматься арсенидом галлия, просит двадцать миллионов… для начала.
— Да уж… эта атомная промышленность в копеечку нам влетает. Но ты же сам видел результат? И как думаешь, стоит он понесенных затрат? Можешь не отвечать, и так все понятно. А я вообще-то хотел спросить, что ты думаешь об Ирине Алексеевне? Ведет она себя как-то…
— А, ты об этом? Я вообще убежден, что ее Девятое управление посылает в Москву только потому, что она все, что угодно, может если не обосновать, то пробить. Ты же сам не смог ей отказать?
— Не захотел. Не захотел отказывать, и не потому, что она грубиянка, а потому, что самолеты ее… Кстати, а ты никогда не задумывался, почему она свои самолеты так странно называет? То Лу-7, Лу-9, а то Л-410 или Л-610. Или вовсе М-какой-то…
— Я даже спрашивал. Те, которые Лу — это которые она сама полностью делала. Те, которые Л — это машины, которые она делала с Мясищевым, но, говорит, самолет марки Мя звучит по-идиотски. А насчет номеров, то, говорит, как хочу, так и называю. Кстати, Ба-29 тоже в основном она спроектировала, мне наш итальянец говорил, когда просил Лукьянову к очередному ордену представить.
— А ты представил?
— Орден Ленина, а что, думаешь мало?
— За истребитель, пожалуй, в самый раз, а вот за то, что она Архангельского, Петлякова, Бартини и Мясищева, считай, в люди вывела…
— Ну так давай я ее к Звезде представлю?
— Обойдешься, я сам представлю. А Вячеслав пусть готовится к шведам лететь, сейчас это, оказывается, очень кстати будет. Может и Климова… того?
— Тебе виднее. Хотя я думаю, что за норвежцев это будет слишком. Но если рассмотреть всю совокупность его заслуг перед Родиной…
Борис Третий давно уже был отъявленным пацифистом. А еще он был человеком образованным, но умным — и прекрасно понимал, что в случае, если бы он объявил войну России, дни его были бы сочтены, ведь даже многие их высших офицеров армии образование получали именно в России, а уж простой люд был настроен настолько пророссийски, что быстрее устроил бы революцию, чем стал бы воевать.
Но Гитлер уже не просил, а требовал от Бориса отправки болгарской армии на фронт, вообще не принимая во внимание аргументы, которые еще недавно казались ему весомыми. Да и правительство тоже почему-то было настроено в войну вступить. И, что больше всего беспокоило Бориса, к этому же склонялся (и всячески склонял его самого) младший брат. Отношения с братом довольно давно уже стали весьма напряженными, а парни из тайной полиции сообщали даже, что Кирилл сейчас готовится сам сесть на трон и стать чем-то вроде «болгарского фюрера», причем проделать он это собирался при поддержке абвера. По-хорошему, брата следовало бы поместить в какой-нибудь санаторий в горах… хорошо охраняемый санаторий!
Борис еще раз принялся обдумывать эту внезапно пришедшую ему в голову идею, постепенно «уточняя детали». Например, в Монтане не так давно был построен горный дом для отдыха, с большими виноградниками и очень крепкими винными подвалами… однако продумать все в деталях он не успел: в дверь его кабинета постучали и спустя несколько секунд вошел хорошо царю знакомый Кимон Георгиев:
— Ваше величество, спешу сообщить вам не самую приятную новость: Никола Михов был застрелен при попытке сопротивления офицерскому патрулю.
— Прискорбно… а что он делал такого, что пришлось вызывать офицерский патруль?
— Пытался направить приказ в пограничные полки пресекать вступление Красной Армии на территорию Болгарии.
— Это ведь в правительстве не обсуждалось?
— Филов говорит, что решение правительства на эту тему имелось.
— А мне почему не доложили? В конце концов кто здесь глава правительства?
— Конечно же не Богдан. Но, должен заметить, и не вы. Мне это не очень приятно говорить, но вы смещены…
— Кирил?
— Упаси Господь! Военный комитет провозгласил Болгарию Республикой, а премьер-министром — временно конечно, до проведения выборов — назначил меня. А ваш брат, как и все бывшие министры, арестован до суда. Однако спешу заверить, что кроме трона вы не теряете ничего. По крайней мере сейчас, а как будет потом… не будем забегать вперед. Генерал Толбухин прибудет в Софию завтра утром, я бы хотел пригласить вас на переговоры с ним: для России вы еще глава Болгарии и было бы странно, если вы не будете участвовать в переговорах.
— Это все, что вы хотите мне сказать?
— Почти всё. Правда, есть один непонятный момент: Кирил Станчев, который вел переговоры с генерал-лейтенантом Толбухиным, встречался там с еще одним русским генералом… с генерал-полковником, и тот сказал, что наш переворот, цитирую дословно, «позволит все же Борису умереть своей смертью». А на вопрос, не собиралась ли Красная Армия убить царя… вас, он ответил, что «в отличие от Гитлера Советский Союз наказывает лишь мерзавцев», и что ваша смерть была бы выгодна лишь Гитлеру и вашему брату. Генерал Станчев убежден, что у русских есть доказательства этим словам…
— Хорошо, я завтра буду на переговорах с Толбухиным. А этот другой русский генерал — он будет там?
— Не думаю. Тот, другой, был не армейским, а от НКГБ, и Кирил Николов Станчев думает, что он к Толбухину приехал специально чтобы сказать нам то, что он сказал, потому что он не сказал ничего, кроме этого и вообще в переговоры не вмешивался. Но — посмотрим. До завтра, Ваше величество…