В конце июня в небольшом рабочем поселке Фрязино под Москвой заработала первая «Артель инвалидов войны» под названием «Самоцвет». А первой продукцией артели стал телевизор под названием «Рубин». Неплохой такой телевизор, с экраном в тридцать сантиметров по диагонали, и с селектором на двенадцать каналов. Черно-белый: других в мире еще не было, но и такой большинству советских граждан казался чудом. Причем чудом вполне доступным, по крайней мере по цене: чудо в торговой сети продавалось за триста двадцать рублей. Цена, конечно, не самая незначительная, тот же холодильник «Саратов» стоил всего триста — но возможность дома смотреть кино и узнавать разные новости задолго до того, когда о них покажут в киножурналах перед началом фильма в кинотеатре, того стоила. По крайней мере, по мнению Гули, стоила. Собственно, она сейчас и занималась вопросами реабилитации раненых на фронте советских людей.
Фрязино, как место для размещения первой артели, было выбрано не от балды: в поселке уже довольно давно работал заводик по выпуску радиоламп, который легко мог поделиться сверхплановой продукцией с инвалидами войны. То есть не очень легко, и даже, скорее, очень нелегко — ведь военные заводы были готовы забрать всё, что завод производил. Но Оля разработала «свои планы», больше десятка тысяч пленных выстроили новые цеха на этом заводе, а необходимое оборудование для цехов и из Америки привезли, и «сами сделали» — так что артель деталями получилось обеспечить. В смысле, радиолампами получилось обеспечить, а другие радиодетали туда поставлялись с других срочно выстроенных заводов. Выстроенных, понятное дело, не специально, чтобы артель не простаивала…
Но наличие завода радиоламп было не единственной причиной создание этой артели именно здесь. То есть причиной было даже не наличие завода как такового, а специфика производства радиоламп: этим занимались в основном молодые женщины и девушки. А очень многие артельщики были людьми несемейными (и не столько потому, что большинство бойцов Красной Армии еще жениться не успели и даже невест не завели, а потому что Гуля сюда специально таких подбирала). Конечно, шансов у инвалида завести семью было куда как меньше, чем у здорового мужика… но во Фрязино стараниями Гули велось активное жилищное строительство и инвалиды жилье получали в первую очередь — а вот девушки с радиолампового в основном ютились в общежитиях. Причем по четыре человека в комнатушке — это было еще «просторно», а восемь человек на комнату — неплохо. А инвалид мало что в отдельной квартире жил (хотя и маленькой, однокомнатной), так ему еще на свадьбу в подарок сразу «двушку» предоставляли. А при рождении первого ребенка — уже «трешку». По закону «Об инвалидах войны», который Верховный Совет принял в результате сильнейшего давления со стороны Струмилина и Шапошникова (которым Ольга Дмитриевна доступно объяснила, что советская экономика не только потребные для этого затраты выдержит, но и получит дополнительные ресурсы для развития). А Гуля Оле это объяснила не с экономической позиции, а с позиции необходимости не только физической, но и психологической реабилитации воинов-героев, отдавших здоровье на благо Родины.
Однако и о физической реабилитации она не забывала. Неподалеку, в рабочем поселке Лосино-Петровский, заработала фабрика, выпускающая протезы. А в поселке ткачей она заработала потому, что протезы там делались углепластиковые в своей основе, и именно ткачи с большим опытом ткали из углеволокна основу для таких высокотехнологичных изделий. И рабочие там требовались именно опытные, ведь каждый протез делался под конкретного человека и основа для каждого ткалась со своими уникальными параметрами…
Понятно, что «строительный бум» и Лосино-Петровский не обошел стороной — но для строительства нужны и различные стройматериалы, так что в Мытищах «сам собой» появился большой кирпичный завод. Два завода, точнее, два новых завода — потому что в Мытищах и так кирпичное производство имелось более чем приличное: при реконструкции Москвы из мытищинского кирпича каждое третье здание было выстроено. Но старых мощностей не хватало, пришлось и новые заводы запустить, один — для производства кирпича из глины, а второй — для выпуска кирпича из песка. В смысле, силикатного — но «по новой технологии». Вообще-то технология была давно известной, просто автоклавы грелись не углем или мазутом, а электричеством, а для этого много дополнительного электричества понадобилось. Впрочем, лишнего электричества и так не бывает — но тут его потребовалось много в конкретном месте. Так что пришлось и новую электростанцию на двести мегаватт поблизости ставить, причем турбины и генераторы для нее были закуплены у шведов…
Сталин, когда Струмилин рассказал ему обо всем этом, поинтересовался:
— Ну ладно, на стройки они пленных пригнали, тут затраты невелики — хотя прокормить даже столько народу… сколько немцев у них тут строителями работали?
— На этих стройках порядка пятидесяти тысяч человек, да они и сейчас работают, строек-то много запланировано.
— Ну, это немного, я думал, больше: вон они сколько понастроили! Но вот оборудование, материалы — опять они какую-то валюту от нас скрыли?
— Не то, чтобы скрыли, а не передали нам выручку от лицензий, которые американцы нам платят. Но платят-то они в американские же банки, за лицензии Лукьяновой в основном, вот Ольга Дмитриевна эти платежи и использовала для финансирования этих закупок. Да и то: всё их строительство в Московской области — это крохи, хотя и очень важные с точки зрения политики, у них всякого другого по всей стране немало сейчас организуется.
— А что ты здесь имеешь в виду под политикой?
— А то, что сейчас каждый человек в стране видит: инвалид войны у нас особой заботой окружается. Да и не только инвалид, любой красноармеец, с фронта возвращаясь, почетом у уважением окружен, причем и в материальной форме тоже. А возвращается их уже немало: у многих с руками-ногами все в порядке, но последствия ранений или контузий воевать им больше не позволяют, а в тылу пользу наносить они очень хотят — и страна им в этом очень даже помогает и создает для этого максимально комфортные условия. Хотя бы такая мелочь: холодильник они могут приобрести без очереди, а это уюта в доме добавляет очень немало.
— Это верно, но не кажется ли тебе, что маловато мы холодильников пока выпускаем?
— Кажется, потому и очередь на них. Но вот Ивану Алексеевичу товарищ Суворова уже программу выпуска новых, еще более качественных, холодильников представила, так что ЗиС уже осенью начнет их выпускать в приличных количествах. По плану Суворовой — еще сотню тысяч в год. Это пока столько.
— А грузовики? Мы Лихачеву планы сверстали очень напряженные, он эти-то планы не сорвет?
— Но ведь Ольга Дмитриевна…
— Я знаю, что ты не нее молиться готов, однако с грузовиками…
— Ольга Дмитриевна сейчас производство кабин для Лихачева наладила на новом заводе в Ликино-Дулево. Там, кстати, тоже половина рабочих — инвалиды войны, но это неважно. Важно то, что кабины грузовиков, причем очень хорошие, лучше, чем в Москве раньше делались, целиком теперь там изготавливаются. И не только для ЗиСа, но у Лихачева теперь это производство остановлено за ненадобностью. И вот в этих цехах холодильники делать и начнут. А из Ликина-Дулева туда не только кабины грузовиков, но и готовые панели корпусов холодильников повезут.
— А почему в этом Ликино-Дулево целиком холодильники не делать?
— Согнуть железяку и сварить её на автомате сварочном и инвалид может, покрасить или эмалью покрыть — тоже труд монотонный, но инвалиду посильный. А вот работа по изготовлению испарителей и холодильных панелей — где сварка по алюминию в аргоне — или монтаж медных радиаторов — тут и руки человеку умелые нужны, и опыт немалый. Я расчеты Суворовой смотрел: тут или в Ликино-Дулево на завод вдвое больше народу брать нужно, и их селить где-то и на ЗиСе полторы тысячи человек увольнять, или…
— Это-то понятно… непонятно другое: зачем Суворова инвалидов на отдельные заводы собирает? Посильных работ для них на других предприятиях нет?
— А это ты у Гюльчатай Халматовны спрашивай. Она, между прочим, мне по этому поводу говорила, что инвалид, конечно, и на другом производстве работать сможет — но на работах не самых ответственных и сложных, и будет чувствовать себя по сравнению с другими работниками ущербным. А так — все вокруг такие же, все одно дело делают, и делают его хорошо. И никто себя неполноценным не ощущает, а это, она говорит, очень важно. Потому что в такой обстановке рабочий с горя не запьет, у него и в семье все будет хорошо…
— Ладно, с медициной я спорить не возьмусь.
— Будем считать, что вывернулся: ты же хотел сказать, что спорить не будешь с доктором Суховой… слышал я, как ты других докторов гоняешь. Но с Суховой это правильно: судя по тому, как Бурденко на нее молится, в медицине она у нас в Союзе больше всех разбирается и за каждого у нее душа болит.
— Болит-то болит… И ведь она как раз о будущем этих людей заботится, а мы все эти мелочи как-то упустили. Нам должно быть стыдно: людям-то сейчас плохо, а мы решение их проблем на потом отложили…
— Не должно нам быть стыдно, все, что могли, мы и так делали. Просто мы не могли сделать то, что девятка сделала…
— Средств не хватает?
— Средства-то у нас есть, у нас мозгов не хватает.
— Ну ты…
— Ну я. Я факт излагаю: этот новый костыль с локтевым упором никто в мире придумать не мог, а товарищ Сухова придумала. Лет двести никто не догадывался, что так сделать можно — а она догадалась!
— Опять ее к ордену представить хочешь?
— Да хоть к Герою! Но не в этом дело: костыль такой можно или из титана сделать, как они для госпиталей делают, или из супералюминия, как они для домашнего пользования изготавливают. Но параметры этих сплавов другие-то врачи не знают, потому что сплавы секретные — а она, понятное дело, очень даже знает: Ирина-то Алексеевна с ней в одном подъезде живет, и они даже завтракают и ужинают в одной комнате и про сплавы авиационные, небось, все ей уши прожужжала. Или эти углепластики: они ведь тоже для самолетов разработаны…
— И что?
— Ничего… я тут просто задумался о том, как Ирина Алексеевна вообще придумала это угольное волокно.
— Его еще Эдисон для своих лампочек придумал, нет?
— Другое волокно. Я как-то разговаривал с директором химзавода в Сталиногорске — это когда они налаживали производство материалов для вертолетных лопастей. И он рассказал, как Ирина Алексеевна к нему пришла и потребовала наладить выпуск этого углеволокна. Весь техпроцесс рассказала, ну, в общих чертах — а директор-то сам по образованию химик, и то половину сразу не понял. А еще его очень удивило, что Лукьянова сказала, что стекловолокно, на базе которого лопасти выпускать собирались, вдвое прочнее углеволокна получается, но впятеро тяжелее — и это потом подтвердилось, но спустя год с лишним! Год, который опытнейшие специалисты придумывали, как вообще сделать то, про что Ирина Алексеевна рассказала как об очевидной вещи!
— Так у Лукьяновой талантов много… кстати, как ты относишься к ее идее назначить товарища Лукьянову министром культуры?
— Я не против, уж что-то, а культуру она в стране поднимет на высоту недосягаемую. В особенности учитывая такую мелочь, как стоящие за ее плечами Светлана Юрьевна и Петр Евгеньевич…
— И вообще Девятое управление в полном составе. По крайней мере, зачистили они эту поляну качественно: ни одна экспертиза не заподозрила какого-то злого умысла. А ведь они специально приглашали лучших специалистов из США…
— Остается только радоваться, что они полностью на нашей стороне. И раз уж Ирина Алексеевна хочет…
— Она не хочет, она, как сама сказала, почти готова согласиться принять такую должность. А я вот думаю: пусть она остается авиаконструктором или…
— Она авиаконструктором и останется. Ей эта работа вообще не мешает фильмы снимать и музыку писать. Хотя… мне иногда кажется, что далеко не всё, что мы ей приписываем, является результатами её работы. Она женщина яркая, привлекает внимание — и у меня порой возникает мысль, что в девятке ее используют в качестве… ну, не знаю, ширмы что ли, и что она всего лишь изображает автора идей, которые там множество людей вырабатывают.
— Когда-то и я так думал… иногда. Но самолеты она действительно в одиночку проектировала… некоторые — про те, что она с другими конструкторами разрабатывала, она сама так и говорила. Фильмы — тоже сама придумывала и снимала. Музыку к ним… То есть женщина она на самом деле гениальная, опять же — Лаврентий проверял — по многим вещам с ней в девятке некоторые не согласны, и спорят они постоянно. Нет, она не ширма, но может быть в какой-то мере и является, как там говорят, «лицом фирмы». Но, сдается мне, лицо это нам показывают не для того, чтобы их идеи проталкивать, а чтобы отвлекать наше внимание от того, что они пока нам показывать не хотят.
— Да, кстати, о показе. Из проверенных источников стало известно, что в понедельник в Новосибирске начнутся испытания новой машины Архангельского — он сам ко мне хвастаться приходил. Пассажирской, на восемьдесят пассажиров. Реактивной: по словам Александра Александровича, машина сможет летать на три с половиной-четыре тысячи километров со скоростью восемьсот пятьдесят километров в час. Ну а называется машина, как всегда у них, загадочно: Ар-134. Ведь после Ар-2 другого номера машине и не дать ведь?
— Как любит говорить товарищ Лукьянова, у богатых свои причуды. Посмотрим, какие результаты покажут эти испытания… Ладно, ты мне многое прояснил. Как я понял, они считают, что мы уже практически победили и теперь занимаются подготовкой к счастливой послевоенной жизни. Я не думаю, что победа наша будет очень уж скорой, но в том, что нужно и о мирной жизни думать, они правы. Так что ты мне на досуге вот что посчитай…
Двадцать восьмого июня началось наступление Красной Армии на Австрию и — на противоположной стороне фронта — на Данциг. Как потом рассказала Света, оба наступления шли «совсем не так, как на самом деле», но это было легко объяснимо: подавляющее превосходство в воздухе плюс уникальные противотанковые средства вражескую оборону превращали почти что в символическую. Впрочем, и «символов» хватало: венгры и немцы сопротивлялись отчаянно. Венгры — потому что до Австрии требовалось еще пройти полтораста километров через еще не захваченную часть страны, и там воевало четыре фашистских венгерских дивизии. Ну а немцы — они там тоже сил не жалели, ведь в Венгрии пока еще оставались доступные им месторождения нефти. Последние на подконтрольной нацистам территории.
Впрочем, нефть там доступной была уже лишь теоретически, все скважины были разбомблены, как и нефтеперерабатывающие заводы — еще до начала наступления разбомблены. И единственным источником бензина для Германии осталась Испания — куда янки нефти возили ну очень много. Но все же из Испании в Германию — путь неблизкий, а американцы старались хотя бы формально в Европе нейтралитета придерживаться и на оккупированную территории Франции ничего не возили. Впрочем, бензин из американской нефти фашистам помогал не очень: им было практически нечего заправлять.
Неприятностей добавляло и откровенно враждебное отношение венгров на отвоеванной территории. Впрочем, до массовых диверсий дело не дошло: некоторая часть румынской армии «перешла на сторону Советов» и занялась «комендантской работой» как раз в Венгрии. А эти ребята либерастическим сантиментами не страдали и в случае диверсий и саботажа вели себя очень жестко: деревушки, возле которых что-то неприятное происходило, они просто сносили до основания, а если отлавливали диверсантов, то их расстреливали на месте. И пяток деревенек снесли, после чего любые диверсии прекратились.
Для Светланы оказалось огромным сюрпризом то, что на сторону СССР перешло очень много румынов, и удивлением она поделилась с мужем. Но Петруха ей всё объяснил:
— Не тому удивляешься. Удивительно, что Румыния вообще вошла в гитлеровскую коалицию. Мне Толбухин объяснил, когда я готовился к операции в Будапеште: в Румынии сразу четыре условно просоветских партии, и самая большая — социал-демократическая, которую поддерживает почти треть горожан. А еще Крестьянский фронт — за них больше половины крестьян. Я, конечно, не знаю, что Толбухин по поручению Сталина социал-демократам и крестьянам пообещал — но эти ребята, получив относительную свободу действий после уничтожения фашистской верхушки страны, пропагандой занялись всерьез. А насчет венгров — у них какая-то историческая вражда, и, несмотря на то, что каждый десятый румынский коммунист — венгр по происхождению, приводить венгров к общему знаменателю у них давно уже стало народным хобби. А раз уж при этом и воевать особо не приходится…
— Честно говоря, я думала, что Толбухин болгар на такую работенку подрядит.
— Смысла нет: болгары сейчас героически с фашистом сражаются. Что бы там не говорили, а армию Борис Болгарский подготовил очень неплохо: новую технику братушки влет освоили. Опять же, историческая любовь к России…
— А как же болгарская дивизия СС?
— Солнышко мое, да в этой дивизии от силы тысяча человек, из которых больше половины — недоучившиеся в Германии болгарские студенты. Причем сами болгары к ним относятся… соответственно: Иван Маринов — это нынешний болгарский военный министр — напутствуя войска перед отправкой на фронт, сообщал им, хотя и «неофициально», что в плен болгарских эсэсовцев брать не стоит. А он, между прочим, на фронт уже чуть больше ста тысяч солдат отправил!
— Это да, Валя на днях ругался матом и нехорошими словами на тему того, что для болгар со складов выгребли все школьные карабины…
— А что, нам их солить что ли? В армию идут СКС, и школьников правильно актуальному оружию обучать.
— А мосинки, значит, солить будем?
— А все старое оружие у нас с огромным удовольствием забирает товарищ Тито.
— Ох и намучается с ним товарищ Сталин!
— Это вряд ли. Во-первых, ты Сталину все, что могла, про Тито объяснила. А во-вторых, товарищ Георгиев с Иосипом Брозом насчет Македонии договор уже подписал — и вот он все мучения на себя этим договором перевел. Бешеный хорват мечтает под себя всю Югославию подгрести…
— Ну да, Сталин, после того, как узнал, что товарищ Броз героически воевал против России и даже медаль за это получил, очень скептически относится к демонстрируемым хорватом знаками любви к русским людям, и хотелки его жестко ограничивает.
— Ну, когда женушка моя доказывает, что Македония всегда была частью Болгарии…
— И Фракия. Прямой выход с Эгегейскому морю очень невредным будет.
— Кстати, я не из любопытства, а мне просто интересно: зачем Оля железку тянет в Александрополис шириной в пятнадцать двадцать четыре? Там же почти семьсот километров дороги под нашу колею перешивать придется!
— Подумаешь, делов-то: семьсот километров перешить! Я слушала, что Оля, когда в Софию летала, договорилась с болгарами всю их железнодорожную сеть на пятнадцать двадцать четыре перешить. Эти ребята в школе арифметику учили, считать умеют: у них железнодорожной промышленности вообще нет, а на германскую в наблюдаемой перспективе рассчитывать не приходится. А учитывая, что наши вагоны и локомотивы заметно германских дешевле, а грузоподъемность выше…
— Но старой-то дорогой пользоваться можно, а тут такие затраты…
— Мы дорогу в Александрополис для себя ведь строим и про колею болгар спрашивать не собираемся — и они это знают. Но даже по самым первым прикидкам по этой дороге пойдет почти половина трафика всех болгарских дорог, к тому же именно эта дорога соединяет Бургас и Варну. А если прикинуть, что от дороги пойдет ветка на Солунь через Ямбол и Пловдив, то получится куда как больше половины — а держать две системы железных дорог слишком накладно. А к тому же Оля прикинула, что затраты на смену колеи отобьются меньше чем за пару лет, в основном если внешняя торговля пойдет в СССР.
— А других вариантов торговли они не рассматривают?
— Насколько я слышала, нет. Ежу понятно, что СССР сожрет столько сельхозпродуктов, сколько Болгария сможет поставить — а насчет справедливых цен на продукцию они могли уточнить в Аргентине. Могли, но не стали: Оля им кредит предоставила, то есть предложила завод выстроить по производству сельских консервных заводиков и оплатой как раз овощными консервами, и цены оказались взаимно приятными.
— А кто завод этот строить будет? Валя?
— Насколько я слышала, его шведам заказали. А стекольный завод, чтобы консервные банки делать — это уже наш будет. И наш же содовый завод неподалеку от Варны будет. Я почему знаю: к нам Георгиев собирается отправить человек сто учиться на этих заводах работать, и мне Молотов дал задание учебники русского языка для них напечатать. Чушь, конечно…
— Почему чушь?
— Потому что Кимон уже прислал тех, кто по-русски не хуже наших разговаривать способен. Кстати, в посольстве у Болгарии советник по культуре оказался в чем-то даже сообразительнее Вячеслава Михайловича: он предложил, раз уж средства на учебник выделены, разработать учебник русского языка для болгарских школ. У тебя болгар знакомых нет…
— Есть несколько…
— … которые по образованию лингвисты?
— Откуда?
— Ну ладно, я договорилась и лингвистов они сами подберут. Однако учить детишек русскому на уровне «Лондон из зе кэпитал оф Грейт Бритн»… я просто не знаю, есть у нас сейчас школа обучения иностранцев русскому или ее с нуля создавать придется?
— А… я помогу… немного: как учить иностранные языки, я вроде знаю. Но придется нам и Иру к этому делу подключать, пусть обучающие мультики готовит. А то чего она дурью мается?
— Она не мается, она какое-то новое кино снимает. А про мультики учебные — пиши программу, я с ребятами с мультипликационной студии договорюсь: они почти все у меня в школе учились…
Седьмого июля случилось сразу два события. Первое: Сталин выступил по радио и в своей речи заметил, что врага побеждает не рабочее-крестьянская армия, а вовсе даже Советская. В то время как рабочие и крестьяне из разных венгрий и германий с франциями нам вообще не братья по классу. Так что мы теперь на них плюем и заботимся только о своей стране и своем народе — и множество даже царских офицеров в этом деятельно и очень профессионально участвуют. Что свидетельствует о том, что народ наш весь сплотился — и потому чрезвычайные меры в управлении страной стали неактуальны. А, следовательно, не нужны и чрезвычайные органы управления, так что отныне было бы народные комиссариаты как-то по другому называть. Чтобы не было аллюзий на, скажем, рейхскомиссариаты…
Вторым событием стала капитуляция венгров в Будапеште. Они там, видимо, решили воевать до конца — а, точнее, до того счастливого момента, когда из Австрии или Германии придет могучая помощь. Но с помощью не сложилось, последние венгерские дивизии были вынуждены отступить даже с последнего клочка венгерской территории. А Толбухин забросал Будапешт листовками с сообщением о том, что ему жизнь советского солдата дороже всех исторических зданий вражеской столицы, и если венгры в Будапеште не сдадутся, то он просто весь город перемелет в щебень. Валя, правда, сказал, что венгры бумажки прочитали, хмыкнули и сказали «посмотрим» однако долго им ждать «просмотра» не пришлось: Федор Иванович в полном соответствии с обещанием снес один квартал на окраине города. И венгров не сам факт сноса поразил, а то, насколько качественно он был проведен: в этом квартале все здания были превращены в щебенку, а в соседнем — буквально через улицу — разве что стекла из окон повылетали, да и то не все…
Лаврентий Павлович, приехавший в Боровичи на совещание по новому оружию, высказал по этому поводу Петрухе «неудовольствие»:
— Федор Иванович сказал, что это была ваша идея сказать венграм, что город в щебень превратят, если они не сдадутся.
— Ну, было такое. Но ведь все правильно получилось?
— А куда нам теперь полмиллиона пленных венгров девать? Вы себе даже представить не можете, сколько с ними теперь хлопот! Ведь, в отличие от тех же немцев, они буквально пропитаны ненавистью к русским… ко всему советскому, их даже на работу в лагерях направлять невозможно!
— Хотите, чтобы я этим занялся?
Берия поглядел на Петруху очень внимательно, немного подумал:
— Не хочу. Мне кажется, что если этим вопросом займетесь вы, население Венгрии сократится еще на полмиллиона человек…
— Я выгляжу настолько кровожадным? Но вы ошибаетесь. Я, конечно, не самый умный в части трудоустройства пленных, но мы давно с Ольгой Дмитриевной подобные вопросы обсуждали, и, мне кажется, она придумалавполне приемлемое решение…
— Видел я её решение, но вопрос не о том. Вы постановление о фильтрации военных преступников читали? А по нему выходит, что только допросить больше ста тысяч человек придется!
— Лаврентий Павлович, Гуля же давно все для допросов приготовила. У нее одних лишь профессиональных диетологов больше пяти сотен обучено, да еще и в работе проверено.
— Каких диетологов? Причем тут диетологи?
— Извините, профессиональный жаргон. Врачи, которые умеют использовать… назовем это «наркотик правды». Я как раз хотел предложить составить опросник для них… ну, список вопросов, которые они будут допрашиваемым задавать.
— Петр Евгеньевич, вы меня не перестаете удивлять. Ваше мастерство иногда потрясает, но иногда вы такое несете… Ваши эти… диетологи, они что, все свободно венгерским владеют? А у нас, даже если выдернуть всех из наркоминдела, хорошо если сотня приличных переводчиков наберется. Сами понимать должны: венгров, русским языком владеющих, много — но для такой работы их привлекать…
— Согласен, это я не подумавши ляпнул. Однако, как говорится, возможны варианты.
— Ну-ка, ну-ка, я с удовольствием их выслушаю.
— Света сейчас занята подготовкой учебника русского языка для болгарских… специалистов. А я немного в курсе очень, скажем, эффективных методик подобного обучения. Если делом займутся специалисты — не такие, как я, а настоящие — то недели за три человек начнет относительно неплохо по-русски понимать и даже говорить.
— Тогда естественный вопрос: а где взять столько настоящих специалистов?
— Специалисты потребуются чтобы курс обучения составить. А потом Ира снимет обучающие мультфильмы и просто игровые фильмы, и если их контингенту крутить месяц по шесть часов в день, то процентов восемьдесят из них будут готовы к допросам нашими… диетологами. Насколько я понимаю, нас интересуют даже не столько признания, а свидетельские показания о преступлениях других?
— Ну, в целом — да.
— А вот на кого материал нароется, тех уже ваши специалисты внимательно поспрашивают.
— И сколько времени на всю эту программу потребуется?
— Мультфильмы по технике исполнения примитивные, их уже на студии рисуют… недели через три первые — уровня «очень хочу есть, продайте мне бутылку водки» и «можно выйти пописать?» — будут готовы. Базовый запас слов и выражений, пленные этот курс недели за две в большинстве освоят. Следующий — «да, я могу класть кирпичи» и «а где я грузчиков здесь найду?» — уже будем делать через игровые фильмы, я с Ириной поговорю, и, думаю, к концу августа и с этим справимся. Так что в конце сентября контингент будет для допросов в основном подготовлен.
— Интересный подход… Но вы ведь это для болгар готовите, а тут венгры.
— Да хоть папуасы: курс делается для людей любой национальности, русским не владеющих. То есть все же для людей с относительно европейским христианским менталитетом, но венгры под критерии программы полностью попадают. А потом и немцев начнем подтягивать поближе к русской культуре…
— Остается надеяться, что с этой программой обучения вы не…
— Не обделаемся? Лаврентий Павлович, люди, которые меня языкам учили, дали мне фарси на разговорном уровне примерно за три недели. С нуля дали… и очень жаль, что их больше нет с нами. Но мне они подробно объясняли что и зачем они делают. Понятно, того, что я запомнил, не хватит чтобы за месяц-два подготовить разведчика-нелегала — но нам-то этого и не надо?
— Ну, раз уж вы настаиваете, этим пока и занимайтесь. А можно Ирину Алексеевну не очень сильно в эту работу вовлекать? Есть мнение, что на должности министра культуры…
— Так Сталин согласился? Говорил же я Ире, что не стоит языком как помелом мести. Впрочем, это же как раз по поводу культуры? Пусть несет высокую русскую культуру в европейские отсталые массы! Честно говоря, не очень удивлюсь, если через два месяца эти пленные будут Пушкина на память читать… «Евгения Онегина»… Целиком…
В конце августа, когда Советская армия подошла вплотную к Штеттину, Сталин в разговоре с Берией — при обсуждении очередного предложения товарища Сухова — заметил:
— Я понимаю, у тебя работа такая, но мне кажется… я теперь абсолютно уверен, что все, что делается в Девятом твоем управлении, делается на благо страны. Не ищи в их действиях каких-то скрытых смыслов, а просто проверяй, сможем ли мы это сделать.
— Ну и как тут не искать? Министр культуры выпускает фильм про австрийца, да еще называет фильм «Гений»!
— Фильм про Моцарта, а он на самом деле гением был. К тому же она этот фильм еще и на немецкий дублировала…
— На хохдойч и на винериш, это специально для австрияков. Зачем? У нее других забот нет?
— Есть, но в Австрии теперь большинство населения знает, что СССР с уважение относится к австрийской культуре.
— Ага, с уважением. Когда каждый седьмой австриец воюет в нами…
— А ты просто не знаешь, мне Шапошников вчера сказал: после того, как фильм этот Лукьянова в той части Австрии, которую мы уже отвоевали, показали, австрийцы в плен начали очень неплохо сдаваться. За три недели уже чуть больше ста тысяч их сдалось. Так что наш министр культуры знает, что надо делать.
— И из-за этого не нужно следить за тем, что они вообще делают?
— Лаврентий, это очень трудная война. И очень тяжелая. У нас большие потери в людях, меньше, чем у врагов, но очень большие. Возможно, что мы потеряем даже миллион человек… Но никто не обратил внимание на один удивительный в таких обстоятельствах факт. Ты знаешь, как называют в армии летчиц второго женского полка?
— Нет, а что?
— Сами себя они называет «Белые лебеди». А в войсках называют их архангелами Сталина. Эти ребята из Девятки сделали так, что каждого павшего бойца хоронят на родине, с почестями хоронят. Второй полк — это транспортный, только транспорт у них специфический: они погибших домой везут. Мы об этом даже подумать не смогли — а они не только подумали, но и сделали всё! Во втором женском почти двести машин, и больше шести сотен летчиц — потому что летают они практически круглосуточно. Не одни они павших перевозят, но сейчас, когда бои идут вдали от Родины, в основном они этим занимаются: перевозят погибших на Родину. И потом два других транспортных полка развозят их по домам. И каждый боец знает: если даже он погибнет, то все равно вернется на родину и могила его не будет безымянной. Родина помнит каждого своего героя — и ты представляешь, насколько повышается вера советских солдат в правоту нашего дела? Вера всех советских людей…
— Не знал…
— Они даже о мелочах позаботились: каждому павшему домину обеспечивают, каждого домой привозят, чтобы родные с ним проститься могли. Как думаешь, люди, которые даже это сделали — они что-то против СССР сделать вообще в состоянии?!
— Наверное, ты прав. То есть ты абсолютно прав. А еще я думаю, что если об этом станет широко известно в немецком тылу…
— Возможно это и было бы неплохим пропагандистским ходом… но ходом неправильным: нельзя превращать погибших наших бойцов в пропагандистский плакат. Достаточно и того, что наши солдаты это знают. Лаврентий, ведь они — твои люди, по крайней мере формально. Узнай, кто конкретно до этого додумался? Я просто поклониться этому человеку хочу.
— Они не расскажут. Даже под пыткой не расскажут и под этим их наркотиком правды не расскажут. И не потому, что это тайна великая, а потому что все, что делается в девятом управлении…
— Делается совершенно секретно.
— Нет, все делается всеми ими совместно. И они просто не знают сами, кому в голову какая-то мысль пришла первому. Им это просто неинтересно. Возникает какая-то задача, они вместе ее обдумывают, предлагают разные варианты решения, выбирают лучший — с их точки зрения лучший. И его реализуют — совместно. Как-то в разговоре Валерий Федорович сказал, что один человек не может сделать почти ничего, а сплоченный коллектив может сделать всё. Я не знаю, что их так сплотило, но сейчас они действуют именно единым коллективом. И ты прав, они просто не в состоянии сделать что-то во вред Советскому Союзу, во вред советскому народу. А вот что они сделать вообще могут…