— Что сам?
— Удалился в монастырь. Однако недобрые языки много злословили о новоиспеченном монахе.
Вместо покаяния, воздержания от еды он предавался обжорству, съедая за день три обеда. Рыбу ему привозили из Нидерландов, копчености из Амстердама, оливки из-за Пиренеев, а куропаток и дичь отстреливали во Фландрии. Повара в монастыре каждый день готовили до двадцати блюд. Из Испании ему доставлялись самые лучшие вина. За каждой трапезой Карл выпивал не менее двух кварт вина. Как ни призывали его медики к воздержанию, он и слушать не хотел. После еды — сиеста, он жирел, подагра докучала ему все больше. Тем не менее он всегда внимательно прочитывал все донесения от своих шпионов из Испании, Нидерландов, Бургундии, диктовал ответы на письма. И вот теперь… умирает в окружении монахов и слуг святой инквизиции. Кажется, его единственный сын Филипп не торопится вернуться в Испанию из Брюсселя. Кто знает, быть может, успеет только на похороны…
— О, как страшна такая смерть, — прошептала Бона. — Я хотела бы умереть, как король Сигизмунд в своем дворце на Вавеле, окруженная близкими мне людьми. Наверное, Карла будут хоронить как простого монаха, безо всяких почестей, приличествующих императорам и королям?
— Этого никто не знает. Кажется, он хотел быть похороненным в монастыре святого Юста, вдали от людей, но, быть может, после смерти прах его перенесут в Гренаду, где покоятся его предки.
— Видно, мне придется направить своих послов на погребальную церемонию, как это принято делать всем королям и вассалам, — заключила Бона. — Но ведь он еще жив, и неизвестно, как долго протянется умирание этого великого грешника и могущественного императора. Поезжайте, бургграф, в монастырь. Никому об этом ни слова, возьмите с собой двух придворных и охрану, не приведи господь в пути нападут грабители. Быть может, привезете оттуда в Бари вести не о дурном самочувствии моего врага Карла Пятого, а о смерти монаха Каролюса. И, кроме того… Думаю, что там вы встретитесь со многими духовными лицами, которые съедутся со всей Испании и Италии, и разузнаете у них о кардинале Караффа. Надеюсь, сведения будут более достоверные, чем от вашего племянника из Неаполя…
— Бургграф Паппакода вряд ли обрадуется этому… — начал было Виллани, но Бона резко оборвала его.
— В Бари он чужой, после давней достопамятной поездки сюда, вместе с Алифио и Дантышеком, он здесь больше не был. Поезжайте скорее! Мне бы не хотелось, чтобы вы тянули с отъездом, как сыночек Карла — Филипп. О, если бы Карл его проклял!
Когда Виллани уже уходил, Бона вновь вернулась к разговору о письме, посланном им два года тому назад в Краков.
— Подождите, синьор бургграф, вы действительно не знали, что после смерти моего высокочтимого супруга я пребывала в Мазовии, это значит — в Варшаве?
Виллани смешался, на щеках его проступил румянец, она поняла, какой ответ услышит, и все же была поражена.
— Ваше величество, — начал он, — простите старого слугу за то, что он не все знает. Когда сюда приезжал епископ Дантышек, он рассказывал нам о Полонии, но вот уже много лет о ней никто ничего не слышал… Эта страна так далеко от Бари, почти на краю Европы, и, с тех пор как Орден крестоносцев не созывает здесь, на западе, рыцарей для крестового похода против поляков, вести об этом королевстве доходят до нас так редко. Я не знал, что канцелярия вашего величества не в Краковии, а на землях Литвы…
Она хотела было поправить его, объяснить, где Варшава, но решила, что покажет ему карту после его возвращения, а сейчас самое главное — поскорее отправить бургграфа в Испанию.
День у нее, однако же, был испорчен. Неужто здесь, где только и говорят о распрях между Англией, Францией, Италией и Габсбургами, совершенно не принимают в расчет страну, которую она привыкла назьюать могущественным государством в срединной Европе? Видно, Сигизмунд не ошибался, считая, что после присоединения Чехии и Венгрии к Австрии для Польши мало что изменилось. Здесь по-прежнему взоры всех устремлены на империю Карла, где никогда не заходит солнце. Только это принимают в расчет. Ягеллоны… Неужели закат этой династии близок? Ведь и она в этом повинна. Почему не уберегла, погубила младенца Ольбрахта? А потом, вместо того чтобы быть возле Августа, верной опорой его трона, уехала в Бари, и теперь слово «Польша» для нее самой звучит лишь далеким воспоминанием… Яздов? Разве он расположен к югу от городских стен? Быть может, Мазовию уже присоединили к Литве? Проклятие! Еще немного, и она, пожалуй, забудет, что можно посылать в Польшу гонцов. Почему она так редко отправляет их? О ней не забыли бы, если бы отсюда, из Бари, непрерывно шли ее распоряжения дочерям, Хвальчевскому, Вильге. Ах да, ей хотелось отдохнуть… Смешно! Живя здесь, она непременно добьется расторжения брака Августа с австриячкой. А потом, а потом до нее дойдут вести, что серебряная колыбель больше не пустует. И тогда она поедет на крестины внука, останется на Вавеле навсегда…
Виллани отправился в Испанию, и это не могло не огорчить Паппакоду. Марина, правда, предупредила его, чтобы он не слишком ворчал по этому поводу: зачем настораживать королеву, она и так обеспокоена тем, что нет писем из Польши, что неаполитанский наместник все никак не умрет.
— Вы лучше займите ее чем-нибудь, ну хотя бы посоветуйте восстановить часовню или замок в Россано. С тех пор, как уехал Виллани, она все время злится, швыряет на пол бокалы и вазы, к счастью, только те, что и так пострадали в дороге. Без конца вспоминает королевский двор в Кракове и даже… свой, в Варшаве.
— А о расторжении брака не вспоминает? О кардинале Караффа?
— Вспоминает, и довольно часто. Все время ждет вестей из Неаполя, а от кого — не говорит. И я не знаю.
— Любопытно, — пробурчал Паппакода. — Что касается наместничества… Скоро я ей сообщу, что беднягу наместника разбил паралич…
— Значит, он протянет еще долго?
— Разумеется! Год или два. Они понимающе переглянулись.
— Боже, как я счастлива в Бари, — вздохнула Марина.
Через неделю ранним утром Паппакода услышал под окном конский топот. Он торопливо спустился во двор, сообразив, что нужно перехватить гонца.
— Письмо принцессе?
— Нет. Я привез письмо из Неаполя бургграфу от моего хозяина кавалера Виллани.
— Давай его мне, и можешь возвращаться. Я и есть бургграф Бари.
Он почти вырвал из рук письмо и покосился на окна королевы. Они еще были зашторены, поэтому Паппакода спокойно направился в сад. Со всех сторон осмотрел письмо, сломал печати. Быстро прочел донесение кавалера Виллани о намерениях кардинала Караффа, прочел еще раз уже внимательнее. Лицо его исказилось от гнева. Он-то считал, что здесь, в Бари, он один в глубокой тайне ведет свою тонкую игру… А тем временем этот старец Виллани… Он? В Испанию его отправила королева. Значит, игру ведет она? Проклятие! У дракона еще столько яда? От злости Паппакода смял в руке пергамент, но тут же старательно расправил его. А потом долго стоял молча, тщательно обдумывая, как поступать, посвящать или не посвящать в это Марину? Сказать о гонце?
Как поступить с письмом? Подделать? Старый Виллани вернется не скоро, а если вновь прискачет гонец с письмом, он завернет его, как и первого. Время у него есть. У него еще много времени…
Бона, от тоски не находившая места, пыталась чем-то занять себя. Отправила в Россано строителей — привести в порядок замок. Решила и сама туда съездить, но замок был так запущен, таким холодом повеяло от его покоев, что ей захотелось поскорее вернуться в Бари. Она не менее других удивлялась тому, что у нее не было больше желания действовать, командовать, карать за нерасторопность, как когда-то в Литве.
— Неужели я устала от власти, как император Карл? У меня нет больше желания повелевать людьми? — удивленно спрашивала она сопровождавшую ее Марину. — О нет, нет! Когда мы вернемся в Бари, когда я получу письма от Виллани, из Польши, из Неаполя и Паппакода ежедневно станет приходить ко мне с докладами… я вновь почувствую, что нужна кому-то, силы прибавятся.
Но ни писем, ни добрых вестей не было. И опять она была не в духе.
— Ежедневные доклады? Смешно! Какие могут происходить события в этом городке, на берегу залива? Раньше я жаловалась, что не хватает времени. Тогда я давала аудиенции, искала союзников, учила людей, вела беседы… А сейчас? Вокруг пустота. С кем разговаривать? С тобой? С Паппакодой?
— Но ведь именно от него, госпожа, вы узнали о болезни наместника, — напомнила Марина.
— Санта Мадонна! Паралич. Прекрасная новость! Это может продлиться до бесконечности, а я хочу действовать уже сейчас. Пошел девятый месяц, как я тут сижу, а ведь могла править в Италии или в Мазовии. Мне тесно в стенах этого замка, в этом игрушечном парке.
— Государыня, если бы вы поехали к источникам, полечили горло, отвлеклись от тяжких дум, отдохнули…
— Уехать?! — возмущенно воскликнула Бона. — Сейчас, когда в любой момент из Неаполя может прибыть посол с вестью о смерти наместника? Показать всем, что мне нездоровится, что я слаба и старею? Выйди вон!
В тот день было тепло, солнечно, Бона решила пройтись по парку. Ей надо сосредоточиться, успокоиться. Куда делась ее прежняя живость, способность к действию, уверенность? Наверное, это от скуки, от монотонности? А быть может, какая-то порча на нее нашла, помрачение какое-то? Нет, нет! Она здорова, готова взять бразды правления в Неаполитанском королевстве в свои руки. Просто устала от ожиданий. Ждать она не умела, с юных лет не выносила бездеятельности. А теперь вот покорно ждет развития событий в Неаполе, ждет гонцов, писем из Польши. Нет, довольно! Она сама положит этому конец. Следует послать гонца к кардиналу Караффа или к самому папе, получить согласие на развод Августа. С этого она начнет, а затем…
Торопливые шаги за спиной прервали течение ее мыслей. Она резко повернулась и столкнулась лицом к лицу с незнакомым человеком. Парк, где она гуляла, стерегли стражники, а стоящий перед ней мужчина походил на только что прибывшего гонца, его одежда носила следы долгого путешествия. При виде ее он отскочил в сторону и — спустя какое-то время — преклонил колено.
— Боже! Как ты меня испугал! Кто ты?
— Я прибыл из Неаполя и жду здесь с самого утра…
— Ждешь? Кого?
— Я доставил письмо от кавалера Виллани, племянника его милости бургграфа.
— Только сейчас?! — гневно воскликнула Бона.
Гонец приложил палец к губам, осторожно оглянулся и зашептал:
— Ваше величество, я был здесь уже два раза, но письма всегда забирал новый бургграф. Теперь, когда мой господин знает, что синьор Виллани уехал в Испанию, он приказал передать письмо вам, только в ваши руки. Я побоялся въехать прямо во двор, поэтому оставил своего коня за стеной парка…
— Хорошо. Ты поступил мудро. Оставь письмо под деревом и тотчас уходи. А своему господину скажи, чтобы письма посылал мне только с тобой. Все понял? Прямо в мои руки.
— Хорошо.
— Теперь ступай. Быстро!
Он исчез, растворился за кипарисами. Бона неожиданно легко и проворно сошла с дорожки и, схватив письмо, торопливо сломала печать. Она снова в своей стихии: вокруг что-то происходит, втайне от придворных она принимает гонцов. Кто знает, быть может, скоро ей удастся высылать своих людей в Неаполь, в Рим?