— Знаю, помню.
А когда Паппакода подал ей свиток, она стала читать документ.
— Да, именно это. Я могу оказывать влияние на назначение каноников и епископов. По закону, в соответствии с папской буллой. А от назначенных на должность буду взимать отныне оплату в казну.
Кроме того, возьмем в Литву все акты и пожалования короля. Рпто: пожалование мне литовских пущ вдоль границы Подлясья. Да, именно это. Король жалует мне пущи за Неманом „для разумных во всех деяниях свершений, установления порядка и мудрого правления“. И, наконец, акт наиважнейший: предоставление мне полномочий для выкупа либо изъятия королевских пожалований в Польше и Литве. Начнем с Великого княжества. Ежи Радзивилл вынужден будет вернуть владения в гродненском старостве, Гаштольд Вельск и Браньск, а другие… Ладно, о тех я подумаю, когда вернусь из Виснича. Это весьма важный документ.
— Государыня! Однако же его надобно подтвердить канцлерской печатью, — заметил Алифио.
— Король дал согласие. Это равнозначно подписи.
— Но это было несколько лет назад. Без подтверждения новой подписью королевская канцелярия…
— О боже! — вспыхнула Бона. — Это невыносимо. Снова надобно подтверждать, выяснять, просить! Говорить больше, чем хочется, ибо король безмолвствует. Всегда молчит и… медлит! Так долго обдумывает любое решение! — И уже тише добавила: — Я ехала сюда исполненная ожиданий и доверия… Я хотела быть королевой, великой и счастливой. Скажите мне вы, у которых на все есть ответ, какую ошибку я совершила? За что меня ненавидят?
— Тут нет обычая, чтобы женщины столь явно повелевали мужчинами, — немного подумав, высказал свое суждение канцлер.
— А тайно? — спросила она.
— Кто ведает? Госпожа, вы столкнулись с чуждым для нас миром, — отвечал Алифио. — И, быть может, чересчур поспешно попытались навязать этим, совсем по-иному мыслящим людям, правление, осуществляемое по италийскому образцу? Сильная власть, могущество династии. А им… Увы… Собственные интересы им ближе, нежели интересы Ягеллонов.
— Всем им?
— Возможно, не всем, — согласился Алифио. — Примас Лаский, Оссолинский… сумели собрать подле себя людей, поистине жаждущих перемен. Но разве их новые законы, их замыслы реформ Речи Посполитой придутся вашему величеству по нраву?
— Вы не знаете этого? Я тоже. Стало быть, я одна, совсем одна.
— Пока канцлерская печать королевы в моих руках… Пока я нахожусь столь близко к трону…
— Знаю. И верю вам, только вам. В вашу преданность… Он колебался, высказать ли ей всю правду, наконец промолвил:
— Если бы вы, ваше величество, — сказал он осторожно, — взвешивали каждый поступок немного дольше. Были иногда не так резки, нетерпеливы…
— Ох! — ответила Бона. — Тогда я не была бы собой! Я не могу не изменять» все, что считаю плохим. Я хочу действовать. Разминать бесформенную массу в руках до тех пор, пока не возникнет нечто, что кажется мне совершенным.
Алифио вздохнул.
— Для этого необходимо время… Создавать, лепить уже теперь, сразу. Я обращусь к королю. Нет, не только с этим. Скажу ему о приглашении в Виснич, а его подпись вы получите еще сегодня.
— А если…
— Он не может мне отказать. Он обещал, — отвечала Бона и вслед за тем обратилась к Паппакоде, который все время молчал.
— Синьор Паппакода! Я не доверяю стражам здешней сокровищницы. После возвращения из Виснича возьмем в Литву все ценное.
— Понимаю. Золото, необходимое для выкупа земель…
— Не только, — прервала королева. — Хрусталь, всю мебель черного дерева, вещицы из слоновой кости. Не забудьте о серебряной колыбели.
— Ни о чем не забуду, — заверил тот, выходя.
И едва не сшиб прижавшуюся к дверям Марину.
— Вы ведь все слышали, — сказал он. — Едем в Виснич, а потом в Литву. Надолго. Берем с собою все ценности. Даже серебряную колыбель.
— Ну что ж, — Марина сердито выпятила губы. — Италийский дракон все еще держит в пасти дитя.
— Но, пожалуй… только как пугало, — пошутил Папнакода.
Они рассмеялись.
— Это знаю я. Знаете вы. А другие? — шепнула Марина и добавила: — Тсс… Кто-то идет.
Шаги приближались, Марина и Паппакода отпрянули друг от друга.
Спустя час Паппакода, увидев на внутренней галерее идущего навстречу Алифио, остановился и спросил:
— Вы из королевской канцелярии?
— Да.
— Значит, подписал?
— Подписал, — лаконичным ответом отделался от него канцлер.
Отправляясь с королем в Виснич, Бона оставила в замке на Вавеле Августа, ей не хотелось, чтобы юному королю оказывали такие же почести, как и королевской чете. Зато впервые взяла в свою свиту падчерицу Ядвигу, семнадцатилетнюю девушку, не слишком красивую, но приятную и стройную, была самая пора выводить ее в свет, а быть может, и выдать вскорости замуж за одного из чужеземных князей. Сопровождавшая ее высокая и статная Беата Косцелецкая казалась ровесницей Ядвиги, хотя на самом деле была на два года моложе. Вот уже год, как королева взяла ее в свою свиту и вскоре привязалась к ней даже больше, нежели к падчерице.
Они ехали втроем в роскошной карете — король после приступа подагры предпочел ехать один с придворным медиком. И только к самому замку король и королева подъехали вместе, в одном экипаже, запряженном четверкой белых лошадей.
Всю дорогу девушки болтали, вспоминая торжественный обряд коронации маленького Августа, без конца тараторили об играх и танцах, увенчавших великолепное пиршество.
— А почему Августу помазали плечи? — поинтересовалась Ядвига.
Бона, любознательность которой уже удовлетворил Вольский, объяснила, что юный король принял на свои плечи не тяжесть владения мечом во имя защиты страны, но и обязанность посвящения в рыцари. Но Ядвига, глядя на мачеху своими ясными, лучистыми глазами, продолжала зада-нать вопросы:
— А почему монархи всегда желают иметь сыновей? Почему лишь сын может быть преемником отца, королем? И только с ним считаются при дворе? Разве быть дочерью грех? Божья кара?
В первый раз с тех пор, как они узнали друг друга, Бона присмотрелась к Ядвиге внимательнее.
Значит, она завидует Августу? Первородная дочь Сигизмунда, дочь Ягеллонов, она чувствует себя отодвинутой на второй план, обиженной?..
— Это и не кара, и не грех, — отвечала она Ядвиге, немного поразмыслив. — Но только сын может быть рыцарем, образцом для благородных молодых людей, а потом и сильным мужем, который возьмет меч и поведет на победоносную войну рыцарей. Сын — защитник границ и прав своей отчизны, вождь и судия, а также надежда рода, порука, что он не угаснет. Ну, а дочь…
Раньше или позже отданная чужеземному князю или королю, она будет рожать сыновей для иной, чужой династии. Как ты, например, могла бы родить Янушу Мазовецкому только Пяста, а не Ягеллона.
Ядвига глубоко задумалась.