— Не бывать этому! — взорвался Кмита.
— Не бывать! — повторил как эхо гетман.
— Королевская привилегия — не просить, а приказывать, — сказал Сигизмунд. — Но на сей раз всего лишь советую. Вражда разрушает, а вам со мною сообща строить надобно. Это все, что я хотел сказать.
Свадебный кортеж королевской дочери Ядвиги не был столь великолепен, как некогда принцессы из Бари, но королевну не слишком огорчило отсутствие обещанной ей сотни рысаков, везущих сундуки с ее приданым. Видимо, она и в самом деле влюбилась в Иоахима, а быть может, решила, что двадцатидвухлетней девушке негоже дольше оставаться в ожидании мужа. Король в этот день был бесконечно рад, что обеспечил наконец будущее своей первородной дочери, и, забыв даже о беспокоившей его подагре, несмотря на свои шестьдесят восемь лет, просидел почти до утра на роскошном свадебном пиру. Он ни на минуту не оставлял королеву одну. Быть может, опасался словесной стычки своей «сердитой Юноны» с кем-либо из Гогенцоллернов, всей троицей прибывших на свадьбу, в их числе был и Вильгельм — давний соискатель руки Анны Мазовецкой. На этот раз он приехал сюда уже после назначения его рижским епископом и впервые показался королеве Боне вполне достойным собеседником. Быть может, потому, что теперь был неопасен?
Свадьба Ядвиги невольно навела Бону на размышления о собственных дочерях. Старшей, Изабелле, в ближайшие месяцы исполнялось семнадцать, и поиски для нее мужа нельзя было более откладывать. Однако, ежели падчерица стала супругой курфюрста, ее дочери надлежало подыскать мужа по-знатнее. Королевская корона? Да, но какая и где? Габсбурги не входили в расчет, французский король был давно женат.
Как всегда, в обществе одной Марины, Бона отправилась за советом к придворному астрологу. Однако магический шар предсказывал странные вещи и на вопросы королевы отвечал невпопад. Рассердившись, она вышла, хлопнув дверью, и, возвратясь в свои покои, не переставая повторяла:
— Странная ворожба! Удивительная! Я спрашивала про Августа, а ты слышала, что он изрек?
Старый глупец! Как ему верить? Вели тотчас же позвать ко мне всех принцесс. Хочу их видеть.
Сейчас же!
Через несколько минут прибежала вся четверка. Бона велела им встать в ряд, по возрасту. За перепуганной Изабеллой стояла четырнадцатилетняя Зофья, затем, годом моложе, — Анна, и последней Катажина — десятилетняя девочка. Королева села в кресле перед этой живой лесенкой и с минуту молча приглядывалась к дочерям. Ни одна из них не могла сравняться красотой ни с ней самой, ни с Августом, но все были румяными, стройными, как свечки, и довольно привлекательными.
Помолчав немного, она наконец заговорила:
— Звезды показывают, что одна из вас будет государыней Польши. Будто бы — царствующей королевой, но астролог подслеповат и очень уж стар. Я полагаю — просто королевой. Понять это трудно, но, вероятно, так хотят звезды. Итак, которая из четырех? Изабелла, с тех пор как увидела Заполню, ходит сама не своя.
— Я люблю венгерского короля, — вздохнула самая старшая. — И могу стать королевой.
— Быть может. Но не польской. Отодвинься! Следовательно, одна из трех. Которая же? По старшинству — Зофья.
— Она только на год старше меня, — вырвалось у Анны.
— Я тебя не спрашивала, — осадила ее мать.
— Но я хочу быть королевой! — настаивала Анна. Однако Бона уже смотрела не на нее, а на Катажину.
— А ты? Тоже хочешь быть королевой? Быть может, когда-нибудь… французской?
— Лучше итальянской, — пролепетала, краснея, десятилетняя девочка.
— В Италии нет ни королей, ни королев, — сказала с сожалением и горечью Бона. Она еще раз окинула взглядом своих дочерей и обратилась к Марине:
— Вели астрологу подготовить подробный гороскоп для каждой из принцесс. Интересно, которая? И каким образом? Август ведь не женится на… сестре? — Увидев улыбки на лицах дочерей, она прикрикнула: —Не смеяться! Королевы не гримасничают! Можете идти.
В Кракове, на Вавеле, со времени возвращения королевы разгорелась борьба двух лагерей, каждый из которых старался оказать влияние на все более нерешительного, а подчас равнодушного ко всему старого короля. Его спокойствие и величественная монаршья осанка многих обманывали, но не могли ввести в заблуждение советников, а тем более Бону. Поэтому вскоре, по ее воле и желанию, епископ Гамрат стал близким сотрудником Кмиты и часто призывал к себе канцлера королевы Алифио. Оба они легко находили общий язык, оба любили старые рукописи и книги, доставляемые из Италии, из Франции, а особенно из Германии. Петр Гамрат вел светский образ жизни, легко заводил друзей и был дальновидным политиком, искусным игроком. Алифио, читавший лекции по римскому праву в краковской Академии, охотно вступал с епископом в ученые диспуты, и единственно, что омрачало их дружбу, это расточительность Гамрата, его пристрастие к забавам и пирушкам под аккомпанемент собственной превосходной капеллы. Гамрат любил роскошь, красивых женщин, при дворе не без оснований поговаривали о его близости с Доротой Дзежговской и об измене ей с красивыми мещаночками, презрительно прозванными краковским людом «гамратками». При этом он прекрасно управлял своим плоцким епископством, находя время на все и тщательно вникая во все церковные дела, а в последнее время стал частым гостем в Вавельском замке, вызывая тем самым беспокойство бдительных советников Сигизмунда — Хоеньского и Тарновского. И, быть может, по этой причине однажды, когда после свадьбы Ядвиги миновал уже год, а Бона все еще не уезжала в Литву, сам гетман обратился к королю с просьбой о тайной аудиенции. Король, однако, предпочел иметь свидетеля беседы, содержание которой он не мог заранее предвидеть. Поэтому маршал Вольский, проводив Тарновского в покои короля, остался возле своего повелителя.
Тарновский в начале разговора сетовал на слабое вооружение пограничных замков, но вскоре перешел к делам отнюдь не военным.
— Государь, — сказал он, — вот уже много месяцев после смерти Томицкого свободна должность великого канцлера коронного…
— Так что же? — прервал король. — Хоеньский прекрасно исполняет его обязанности.
— Да, но говорят, что государыня пожелала видеть канцлером епископа Гамрата. И тогда, коли он насовсем переедет в Краков, этот всесильный уже ныне триумвират…
Король снова прервал его:
— Как вы сказали? Всесильный? Триумвират? Неужели меня обманывает слух? Разве вы находитесь не на Вавеле? Не в королевском замке?
— Всемилостивый государь, — настаивал гетман, — бесполезно было бы отрицать, что со времени назначения Кмиты старостой, а Гамрата — плоцким епископом и управляющим королевскими поместьями в Мазовии они, по воле королевы, захватили непомерную власть. Делают все, что хотят.
Сигизмунд Старый обратился к Вольскому:
— Ты что-нибудь слышал, маршал, о назначении Гамрата канцлером?
— Не хочу лгать. Слышал.
— Гамрат! Всюду он, на все руки мастер! — пробормотал как бы про себя король. — И в Мазовии, и в Короне!
— Но в обещанном ему краковском епископстве он менее опасен, нежели на посту канцлера, — заметил гетман.
— Какова доля правды во всех этих россказнях, я узнаю у королевы, — отвечал Сигизмунд. — А Гамрат краковского епископства не получит. По крайней мере сейчас…
Вольский не преминул передать весь этот разговор королеве, Бона слушала сообщение маршала двора, бледнея от ярости. Она пожелала тотчас же встретиться с супругом, но король, сославшись на свою болезнь, отказался разговаривать о чем-либо, кроме собственного здоровья. Вернувшись в свои покои, королева излила свой гнев на придворных дам.
— Уйдите, — кричала она. — Прочь отсюда! Быстро! Схватив серебряный поднос, она швырнула им в Анну. Все разбежались, только Марина, задержавшись у порога, спросила:
— Мне остаться?
— Да. Нет-нет, тоже уходи! Вернись! Видишь, что я задыхаюсь от злости, и вечно норовишь удрать. Открой окно! Санта Мадонна! Что это за страна, в которой у Тарновского власти больше, чем у супруги короля.
— Гетман не стал ни старостой, ни канцлером, — напомнила Марина.
— Но он сейчас отыгрался. Гамрат не будет краковским епископом! Что значат мои обещания? Над ними можно только посмеяться! А канцлером, наверное, станет Мацеевский. Закрой окно! Холодно.
Что ты смотришь на меня, как в Бари, когда я была маленькой принцессой? Я — королева на Вавеле. Запомни! Государыня. Это не Бари!
— Да. Не Бари, — вздохнула с горечью камеристка.
— Как ты смеешь?! — обрушилась на нее Бона. — Боже, как ты глупа! Прочь отсюда. Быстро!
Бона не ошиблась, видя теперь, что после смерти Шидловецкого наиболее опасный противник — гетман. Не прошло и двух недель, как король попросил, чтобы они вместе приняли Тарновского. «Снова этот», — сказала она Алифио, но не воспротивилась, и вот, к своему удивлению, гетман оказался перед лицом королевской четы.
Речь шла об очень важном событии: о нападении Шуйского на земли Литовской Руси, о чем королева уже знала и даже по этой причине отложила свой отъезд в Вильну, вызвав оттуда Паппакоду вместе со своей личной казной. На сей раз она внимательно слушала умозаключения Тарновского.
— Ваше величество, Литве без помощи коронного войска не отбить нападения Шуйского. Пал Гомель. И хотя мои роты, впервые разрушив стены минами и петардами, взяли Стародуб, из-за отсутствия денег наемное войско пришлось распустить. Придется заключить перемирие, уступив Гомель.
— Уступить Гомель? — спросила Бона. — А что же шляхта литовская?
— Ждет, когда двинется на подмогу наша шляхта. Но для Короны не менее важен поход в Валахию. Укрепиться следует и там, еще в этом году.