— Записать все требования!
— Их будет двадцать, не меньше!
— Какое там — двадцать! Тридцати мало.
— Хватит с нас бабьего правления!
— Прекратить выкуп наших земель!
— Пусть не продает бенефиции!
— Не нарушает наших обычаев! Тут не Италия!
— Это точно! Возвела сына на трон, а на коронацию согласия нашего не было!
— Было, но нас к нему принудили. Не допустим больше элекции У1уеп1е ге§е. Не потерпим нарушения наших прав. Польских, давних!
Зборовский снова взял слово:
— Добавлю еще одно — какого короля готовит нам королева? Юнец, воспитанный среди барышень, вдали от дел военных и политических, какой из него правитель? Ведомо вам, какие несчастья выпали многим государствам из-за неправильного воспитания принца?! Взять хотя бы Людвика Чешского…
— Сколько народов погибло по причине изнеженных нравов правителей! Мы ждали прибытия в лагерь молодого короля. Где же он, я спрашиваю? Где он?! — кричал во всю глотку Ташицкий.
— В Кракове! — заорал кто-то ему в поддержку.
— На пирушках и танцах!
— В доспехах его никто еще не видел. Почему?
— К делу! К делу! Потребуем отстранения от должностей иностранцев?!
— Да! Да! — кричали шляхтичи в один голос.
— Изгнания итальянцев из Вавеля?!
— Да! Да!
— Печатания на нашем языке хроник, законов, особливо же Священного писания!
— Да! Печатать все на польском языке! На нашем, польском!
— Панове-братья! И самое главное: надобно ограничить права созыва ополчения!
— Верно! Ограничить!
— Никогда не созывать нас во время жатвы!
— Да! Вот именно! Никогда!
Ташицкий, записывавший требования, поднял руку и крикнул:
— Я насчитал тридцать пять пунктов. Есть еще какие-нибудь требования?
— С этих пор король не должен принимать никаких решений без воли послов!
— И тем более королева. Пункт тридцать шестой!
— Ничего — без согласия сейма!
— Ничего без нас!
— Ничего! Ничего! Ничего!
Засверкали на солнце извлеченные из ножен и поднятые вверх сабли. Лица кричавших были багровыми, разъяренными. Созванное королем ополчение постепенно превратилось в разнузданную толпу. Это был рокош, бунт, направленный против него самого.
Сигизмунд Старый прибыл к месту событий через несколько дней после вспышки волнений и остановился в близлежащей усадьбе, вдали от гама разбушевавшейся шляхты. Много дней ждал он сына, разговаривал с главарями бунта, после чего решил сам прочесть все тридцать шесть пресловутых требований. Он всякий раз кусал губы, когда встречались слова «королева», «итальянцы». Боже всемогущий! Да ведь мать стольких королей, его родная матушка, была боснячка, и никто ей не выговаривал за то, что происходит она из рода Габсбургов. А его первая жена Барбара была из рода Заполни, и никто не отсылал ее в Семиградье. Значит, речь шла не о национальности, а о властолюбии, о вмешательстве в дела мужей и рыцарей. А быть может, он сам чересчур податлив? Когда он вернется в Краков из похода, который должен все-таки состояться, то объяснит ей, что…
Но Бона, как обычно, в отличие от короля, не медлила, и поздним вечером, когда на лугах уже наступила тишина, она, сопровождаемая слугой, державшим факел в руке, появилась на пороге комнаты Сигизмунда. Несмотря на теплую погоду, на голове у нее был темный капор, закрывавший часть лица. Большие глаза горели тревожным блеском.
При виде ее король встал, а когда она уселась, откинув накидку и капор, он произнес с неодобрением в голосе:
— Не испугали вас обнаженные сабли?
Затем показал ей пергамент с перечнем требований.
— Их требования опаснее сабель, — сказала она. И предостерегла: — Ежели уступите, у вас навсегда будут связаны руки.
— Однако это не обычная шумиха, это рокош! — возразил король и пробормотал про себя: — Стоило созывать для этого ополчение…
— Если бы в королевской казне было вдоволь золота, чтобы заплатить постоянному войску, мы избежали бы этого стыда, — сказала она. — А так, я слышала, они уже две недели горлопанят. Говорят, всех кур и петухов в округе перерезали. И это называется воины, рыцари! Кричат, что во время жатвы не пойдут на войну.
— Наверное, вам известно и то, что эту войну прозвали петушиной?
— Видно, на иную они не способны, — бросила она презрительно. — Надутые индюки! Они осмелились попрекнуть Августа в незаконном избрании! Это уж слишком! Оскорбление монарха!
— И это говорите вы? Именно вы? — спросил он. — В таком случае я хотел бы знать, что значит это письмо?
Бона взглянула на письмо, которое показал ей издали король.
— Это письмо?
— Именно это. Вы вернули Августа с дороги?! Он также не хочет участвовать ни в каких сражениях?
— Может, и хочет, но не должен. Подумайте, единственный сын! Если он погибнет…
— Он был в безопасности, ехал в сопровождении каштелянов, когда ваш посланец догнал его, — прервал король.