— Годом раньше или позже — не вижу разницы. Все равно, по мысли венского соглашения еще с того времени, когда вы были в Бари, дочь Фердинанда предполагалось выдать за моего наследника.
— Одним словом, — горячилась она, — вы делаете все, лишь бы избежать войны с Габсбургами. Хорошо! Но на сей раз я не уступлю! По крайней мере не дам оттолкнуть себя на задворки. Пока нет! Нет! Это супружество! Габсбурги намереваются похитить владения рода Сфорца, а сейчас лишают трона мою дочь. Пришла пора сведения счетов. Я буду так любить вашу невестку Елизавету, как они — Изабеллу.
Она направилась к двери, но он задержал ее вопросом:
— Это ваше последнее слово?
Она повернулась, он увидел ее пылающие яростью глаза.
— Да! На этот раз последнее!
Этой ночью она спала плохо, проснулась на рассвете, и слово, которое мучило ее в ночных кошмарах, вызвало боль в сердце. Елизавета — дочь Фердинанда, будущая невестка… Сигизмунд ничего не знал о Диане ди Кордона, а на мимолетные интрижки Августа не обращал внимания. Но Диана…
Правда, у нее не было от любовника детей, как некогда у Сигизмунда от Катажины из Тельниц, однако же сама она существовала, а ее домик на Флорианской был магнитом, который притягивал молодого короля. Бона не хотела, да и не могла никому поведать, во сколько обошлась ей покупка дома для Дианы, за полученные той, якобы по наследству, деньги. Анны уже нет. Но недурно избавиться и от Дианы. Как это забавно, Диана в роли краковской мещаночки… Забавно? А что, если она, живущая по-прежнему на Флорианской, будет подстрекать его к бунту? Надобно с ними поговорить. С кем сперва? С сыном или с его любовницей? Разумеется, разговоры эти не будут легкими. Но Елизавета… Она, и только она, а не та, могла бы родить для династии сына, наследника. Стать матерью Ягеллона, подарить старому королю внука, о котором он говорил, а кто знает, быть может, и мечтал. Говорил он об этом редко, но Сигизмунд вообще чаще всего молчал…
Она сомкнула отяжелевшие веки и снова попыталась заснуть. Эти дела не будут решены ни сегодня, ни завтра.
У нее есть еще время, чтобы все тщательно продумать, передвинуть пешки на шахматной доске таким образом, чтобы выиграть партию и обеспечить Августу счастье, а Короне — наследника…
Несколько дней спустя Август, как обычно, посетил домик на Флорианской. Они немножко поговорили об Анне, о пышной свадьбе, которая состоялась на Вавеле и закончилась великолепным балом. Молодой король вздохнул:
— Сколько помню, она всегда была при королеве. Как мать перенесет эту потерю?
— Ах, — рассмеялась Диана. — Государыня все перенесет. Она тверже гранита. А заменит при ней Анну молоденькая Мышковская.
— Ты веришь, что того, кого любишь, может заменить другой человек? Я — не верю.
— Значит ли это, — прошептала она, прижавшись к его груди, — что и меня не легко заменить?
— Тебя? — воскликнул он. — Тебя никто и никогда не заменит. Сегодня я залюбовался вот этим бриллиантом, но почувствовал угрызения совести и тотчас же поспешил сюда, чтобы понести заслуженную кару.
Он надел ей на палец кольцо с огромным бриллиантом, и они оба долго глядели на него с восхищением.
— Что за дивный камень! Не знаю, как и благодарить моего господина, — шептала Диана. — Всегда такой щедрый, такой великодушный…
— Неизменно любящий, — закончил он.
Они не могли знать, что королева Бона думала иначе и что она собрала самых верных слуг итальянского двора, чтобы сообщить им неприятную новость.
— Ведомо мне, — сказала она, — что все эти годы вам было в Кракове нелегко… Но вы перенесли все, служили мне верой и правдой. Приближается новое испытание: в мае на Вавель прибудет принцесса Елизавета, дочь Фердинанда, она станет супругой молодого короля. Объявляю вам свою волю: никто из вас не смеет называть ее «молодой королевой», а меня «старой королевой». Я назначу к ней дворецкого, но кухня будет одна, под началом моего эконома. Я дала согласие только на трех камеристок из Вены. Вы, ваша милость канцлер, поедете еще раз в Бари: проследите за моим наследством. По пути загляните в Вену, передайте Фердинанду, что мы будем любить Елизавету как дочь и просим также любить и жаловать нашу дочь, королеву Венгрии.
— Передам в точности слова вашего величества, — поклонился канцлер.
— Король хочет дать приданое невестке, — обратилась она к Паппакоде. — Узнай, кто дает необходимые для этого деньги.
— Наверное, краковский ювелир, — ответил догадкой итальянец.
— Бонер? Быть может. Кто знает, не из тех ли денег, что я вернула ему за ковры. Сколько ковров привезли в Краков?
— Несколько десятков вместе с гобеленами.
— Хорошо. Проследишь, чтобы ни один из них не оказался в покоях Елизаветы.
Паппакода, поколебавшись с минуту, спросил:
— Должен ли я подготовить для будущей королевской супруги какие-нибудь свадебные подарки?
— Да, разумеется! Один только подарок из нашей сокровищницы, но зато очень ценный.
— Диадему? — спросил он.
— Нет! Ни в коем случае! Вели обновить и приготовить колыбель.
— Колыбель? — повторил он как эхо.
— Да. Серебряную колыбельку из Бари. Самое время ей не пустовать. О боже! Что может быть для обоих королей милее той надежды, воплощение которой она сама? Для принцессы это самый подходящий подарок. И это все. Можете уйти. А ты останься, — обратилась она к Марине. — Пригласишь сюда Диану ди Кордона. Но не одну.
— Она хотела поговорить с вами наедине, госпожа!
— Вот поэтому проведешь ее сюда вместе с новой девушкой, которую рекомендовал нам на место Анны маршал Вольский. Как ее зовут?
— Сусанна Мышковская.
Немного спустя они вошли обе: Диана, уже уведомленная Мариной о принятом королевой решении, и родственница Вольского, юная дева со спокойным, приятным личиком.
Диана ди Кордона, стесненная присутствием посторонней, не решилась пасть к ногам королевы, но со слезами на глазах умоляла ее:
— Всемилостивая государыня! Я хочу лишь объяснить, что мне чинится обида. Я служила верно, не нарушила слова и…
— Все ведаю, моя дорогая, причина твоей грусти и повод к жалобе мне понятны, — прервала Бона.
— Но такова воля короля, и я ничего не могу для тебя сделать. Ничего! Разве лишь позавидовать, что вскорости увидишь Бари, а до этого еще Вечный город. Волшебный город!
— Я столько лет провела в Кракове, — униженно просила Диана. — Прошу как милости разрешить мне еще хоть ненадолго задержаться в домике на Флорианской…
— Нет-нет! Такое невозможно! Ты должна уехать еще до конца марта.
— Умоляю, ваше величество…
— Не могу… А впрочем, и не хочу, — добавила Бона уже строже. — Хватит! Не подавай дурного примера, моя дорогая, нашей новой приближенной, Сусанне. А ты запомни! Если я говорю — нет, никогда не настаивай.
— Я поняла, ваше величество, — прошептала Мышковская.
— Хватит! Хватит! Можете уйти. Обе.
Когда они вышли, Марина не могла удержаться от замечания.