— При таких обстоятельствах возможно только одно, — сказал лорд Мельбурн, — ждать.
Я послала за доктором Кларком и поговорила с ним об этом деле. При нашем разговоре присутствовала Лецен, так как мне считалось неприличным говорить с ним на эту тему одной.
— Вы можете утверждать сейчас, что она беременна? — спросила я. Он ответил отрицательно.
— Значит, сейчас все эти разговоры не более чем сплетни. Может быть, вам все же следует сказать ей, что ее «болезнь» более всего походит на беременность?
— Почему бы не спросить ее, не вступила ли она в тайный брак? — предложила Лецен. — Тогда она поймет, что вы имеете в виду.
— Это был бы способ убедиться в истине, — сказала я. Доктор Кларк сказал, что трудно поставить диагноз без настоящего осмотра, а он только мог заметить слегка округлившийся живот леди Флоры.
— Должно быть проведено настоящее обследование, — сказала Лецен. — И пока оно не состоится и невинность леди Флоры не будет доказана, ей следует запретить появляться при дворе.
Я сочла это разумным и дала разрешение доктору Кларку обратиться к леди Флоре, что он и сделал. Она очень расстроилась, настаивала на своей невинности и отказалась подвергнуться осмотру, который считала унизительным.
Я послала к маме леди Портмен рассказать ей, что случилось. Леди Портмен, вернувшись, доложила, что герцогиня в ужасе и не верит, что леди Флора беременна. Она считает, что это гнусная интрига, которых так много плетется при дворе. Ни одна из ее придворных дам ни под каким видом не станет подвергаться такому осмотру, и конец делу. Мама, как всегда, сглупила. Какой может быть конец, когда вопрос не решен.
Леди Флора, особа очень неглупая, оценила ситуацию и через несколько дней дала согласие подвергнуться осмотру.
Очень жаль, что эти события не остались в пределах дворцовых стен. К несчастью, сплетни имеют свойство проникать наружу, и повсюду пошли разговоры о том, что королева играет большую роль в борьбе с безнравственностью во дворце.
Все знали, что должен был состояться осмотр. Я могла представить себе гнусные выражения на некоторых лицах. Всем нравятся скандалы, но особое удовольствие получают от происшествий такого рода. Все приготовились осудить леди Флору как развратницу или провозгласить ее святой. Все зависело от результата освидетельствования. Результат поразил всех: леди Флора была девственница.
Как только леди Портмен сообщила мне об этом, я пришла к заключению, что вела себя глупо. Я должна была держаться в стороне и не принимать чью-либо сторону. Все знали о вражде между моим придворным штатом и маминым, и когда дама из маминой свиты привлекла к себе внимание, я оказалась во главе тех, кто ее осудил.
Что мне было делать? Я должна была немедленно увидеть леди Флору, выразить ей сочувствие и сожаление по поводу происшедшего. Я послала к ней, прося ее прийти ко мне, чтобы переговорить с ней лично. Она отвечала, что переутомлена и страдает сильной головной болью, что она ценит оказанную ей честь и просит меня разрешить ей отложить визит, пока она оправится от своего испытания. Явился лорд Мельбурн. Он удивился заключению и не был склонен ему верить.
— Но они выдали леди Флоре свидетельство, на чем она настояла, и там говорится, что она — девственница.
— Иногда бывает сложно решить подобные вопросы.
Он не вдавался в подробности, что было бы неделикатно, и лорд Мельбурн никогда бы не позволил себе этого, но леди Тэвисток потом рассказала мне, что были случаи, когда девушки, считавшиеся невинными, оказывались беременными и благополучно рожали.
— На этом дело и должно кончиться, — сказал лорд Мельбурн.
Но этому не дали случиться. Леди Флора написала своему брату, маркизу Гастингсу, и, хотя он был болен, он тут же примчался в Лондон. Этот молодой человек был намерен устроить скандал, и мама не могла упустить такую возможность. Враг, то есть я и мой двор, допустил тактическую ошибку. Интерес к этой истории возрастал. Леди Флора Гастингс была героиня и, как во всех мелодрамах, должна была быть еще и злодейка. Эта роль была предназначена мне. Хотя я мало имела отношения к этому делу, но как капитан отвечает за свой корабль, так и я отвечала за мой двор.
Народ начал роптать против меня и осуждать мою жестокость к леди Флоре. Я быстро заметила отсутствие приветствий на улицах и уловила даже презрительный свист и осуждающие возгласы. Это было очень неприятно. Я стала плохо себя чувствовать. Я не спала по ночам и потеряла аппетит. Лорд Гастингс не позволял никому забыть об обиде, нанесенной сестре. Он явился к лорду Мельбурну с требованиями полной реабилитации своей сестры.
— Так он же получил ее, — настаивала я, — доктора сказали…
— Этого недостаточно, он консультируется с юристами и собирается поднять дело.
— Против кого? Лорд Мельбурн печально улыбнулся.
— Я заверил его в нашей невиновности, и единственное, чем я мог его успокоить, было послать его к герцогу Веллингтону.
— Почему он думает, что герцог может помочь в данном деле?
— Ваше величество, люди считают, что человек, победивший Наполеона при Ватерлоо, может с тем же успехом уладить любые трудности. Он сказал мне, что Гастингс был вне себя и что самое лучшее было все это замять. С чем я вполне согласен.
Через несколько дней ко мне явилась леди Флора. Бедная женщина, она явно была больна. Она опустилась передо мной на колени, но я взяла ее за руки и подняла.
— Дорогая леди Флора, — сказала я, — мне очень жаль, что все это произошло. — Я говорила с чувством, потому что я действительно была искренна. — Я бы хотела, чтобы все это забылось. Герцогиня очень переживает.
— Герцогиня всегда была так добра ко мне… такая любящая… такая ласковая… Голос леди Флоры прервался, и я поцеловала ее.
— Благодарю вас, ваше величество, — сказала она, — я постараюсь забыть… ради герцогини.
Я думаю, Флора Гастингс так бы и поступила, но окружающие ее были другого мнения. Сплетни продолжались, раздуваемые Конроем, который видел в этом удачный случай отомстить мне. Уж лучше было бы удовлетворить его требования — все, что угодно, только бы наконец избавиться от него! В газетах стали появляться письма в поддержку леди Флоры и против меня. Однажды лорд Мельбурн явился ко мне и сказал; что получил письмо от лорда Гастингса с требованием удаления сэра Джеймса Кларка из дворца.
— Он намерен предать все гласности, — сказал лорд Эм.
— Этого не должно быть, — отвечала я.
— И не будет, мэм, если мне удастся предотвратить это. Сплетни ходили и о Лецен. Ее называли «эта немка».
Говорили о том, как она хитростью завоевала мое расположение и вытеснила мою мать. Ее считали ответственной за ужасное испытание, которому подверглась леди Флора. Я все больше расстраивалась. Это было так несправедливо и ложно. Я бы никогда не поверила, что этот эпизод можно было так искусно превратить в проблему, которая в результате вызвала шквал нападок на меня. Я была уверена, что всему виной сэр Джон Конрой, поставлявший информацию в газеты. Эти сплетни, преувеличенные и приукрашенные, проникли и в иностранные газеты.
Леди Флора написала письмо своему дяде, Гамильтону Фитцджеральду, и, когда оно попало в газеты, не оставалось никакой надежды замять дело. О нем заговорил весь мир. В письме леди Флора изложила события в той последовательности, в какой они имели место. Она превозносила герцогиню, отнесшуюся к ней с сочувствием и симпатией, и косвенно критиковала меня. Она намекала, что мне следовало уволить сэра Джеймса Кларка и всех тех, кто распространял о ней сплетни.
Лорд Мельбурн выступил с публичным заявлением, что при первой возможности королева выразила свои сожаления и сочувствие леди Флоре. Но газеты, отражавшие позиции тори, и в первую очередь «Морнинг пост», жаждали крови. Правительство вигов держалось на волоске. Мои придворные дамы, леди королевской опочивальни, которых считали вдохновительницами заговора против Флоры Гастингс, происходили из семейств вигов. Теперь стали говорить, что это ненормально, что королева должна находиться под влиянием этой партии лишь только потому, что премьер-министр волей случая оказался ее личным другом.
Ситуация с леди Флорой, получившая столь мощную огласку и так расстраивавшая меня, еще не завершилась, как стала назревать новая катастрофа. Мне было известно, что в палате общин возникли осложнения. Все это случилось из-за далекой Ямайки. Рабство в британских колониях было уничтожено законом еще в 1833 году, и, поскольку рабов на Ямайке освободили, плантаторы подняли мятеж и потребовали возвращения своих рабов. Лорд Мельбурн, всегда веривший в то, что неприятные дела следует откладывать, хотел приостановить действие закона на некоторое время, пока не будет достигнуто какое-то соглашение. Сэр Роберт Пиль и его тори были против, и, когда вопрос был поставлен на голосование в палате, правительство получило такое незначительное большинство, что лорд Мельбурн решил, что пришло время подать в отставку. Я никогда не забуду тот день, когда он пришел ко мне. Он был очень печален.
— Ваше величество, — начал он, — вам известно, что последнее время вашему правительству было очень трудно исполнять свои обязанности, располагая таким малым большинством в палате. Кабинет решил поддержать билль о рабах на Ямайке, но сэр Роберт Пиль противится этому, и, если так пойдет дело, правительство вашего величества вынуждено будет уйти.
— Нет, — оказала я. — Я этого не позволю.
Он долго не задержался. Он понимал, что я была слишком расстроена, и он ничего не мог сказать мне в утешение.
Когда вошла Лецен, я сидела в кресле, глядя прямо перед собой. Она встала на колени и обняла меня.
— Боюсь, — сказала я, — что этот ужасный Роберт Пиль вынудит лорда Мельбурна уйти в отставку.
— О нет, моя дорогая, только не это!
— Лорд Мельбурн приходил предупредить меня. — Я заплакала. — Я не позволю им, Лецен. Ведь я королева.
— Ну, ну, — успокаивала она меня. — Пока это еще не случилось. Лорд Мельбурн этого не допустит. Он так умен.
Я хотела верить ей, но не могла. Жизнь изменилась. Кто бы мог подумать, что еще недавно я была так счастлива. Ужасная история леди Флоры по-прежнему занимала всех. По-прежнему появлялись статьи в газетах, и народ на улицах смотрел на меня неприязненно. Я могла примириться со всем — но только не с утратой лорда Мельбурна.
Это произошло. Правительство ушло в отставку. Лорд Мельбурн явился ко мне очень печальным. Я знала, что его огорчало прекращение наших счастливых отношений. Если бы не это, я не думаю, что он бы сожалел о потере своего поста. Управление страной было для него тяжким бременем. Я знала, что он желал бы удалиться от дел, жить в одиночестве, предаваясь своему любимому занятию — чтению. Дело было только в разрыве наших отношений, таком болезненном для нас обоих.
Испытывая столь горестные чувства, я не могла соблюсти королевское достоинство и восклицала: