— Нет, Liebchen, девочка.
— О!
— Это замечательно, — сказал Альберт. — Эта малютка может стать английской королевой.
Ребенка положили мне в руки. Боюсь, что материнское чувство у меня не было развито, и первое, что я подумала: какое безобразное существо, потому что она очень напоминала лягушку!
Альберт был другого мнения. Он продолжал повторять, что ребенок прекрасный. Меня это очень утешило!
Миссис Лилли суетилась вокруг с таким видом, будто она сама произвела на свет ребенка. Отдохнув, я приняла нескольких посетителей, включая лорда Мельбурна.
— Благослови вас Бог, мэм… — сказал он со слезами на глазах, — вас и младенца. Я была очень растрогана.
Пришла мама. Она очень изменилась по сравнению с прежними днями. Она так хотела быть членом семьи. Я начала думать, что была несколько сурова с ней. Она обожала Альберта, считала его совершенством, и это располагало меня к ней. Конечно, благодаря ему она вернулась в лоно семьи, и поэтому она была о нем самого высокого мнения. Он также был из ее семьи, и они понимали друг друга. Во всяком случае, я была рада видеть их в дружеских отношениях и была не прочь забыть прошлое. К тому же улучшение моих отношений с мамой доставляло удовольствие Альберту.
Альберт хотел, чтобы ребенка назвали Викторией в честь меня, но так как это было и мамино имя, она могла подумать, что девочку назвали в ее честь. Я пожелала прибавить еще и Аделаиду, в честь моего доброго друга — вдовствующей королевы, любившей всех детей — особенно потому, что у нее, бедняжки, не было своих. Я знала, что это ей понравится и покажет, что я помнила ее доброту ко мне в детстве. Поэтому девочку назвали Виктория Аделаида и добавили еще к этому Мэри и Луизу.
Я быстро поправилась. Ребенок менялся с каждым днем, и из «лягушки» все больше превращался в человеческое существо. Мы наняли кормилицу — очень милую женщину, миссис Саути. Я взяла себе за правило навещать ребенка дважды в день, чтобы убедиться, что все в порядке.
Отовсюду поступило множество поздравлений, но меня немного раздражило поздравление дяди Леопольда.
«Я могу представить себе, как ты сама удивлена, став почтенной матушкой прелестной девочки, но возблагодарим за это Бога…»
«Возблагодарим Бога! — подумала я. — А вы представляете себе, дядя Леопольд, через какие страдания приходится пройти женщине, чтобы произвести на свет ребенка?»
«…я льщу себя мыслью, что ты станешь счастливой матерью прекрасного большого… семейства».
Я пришла в ярость и тут же взялась за перо. «Я думаю, дорогой дядя, что вы никак не можете желать мне стать матерью многочисленного семейства. Мужчины никогда не думают… по крайней мере редко думают… как тяжко нам, женщинам, подвергаться этому часто».
Как далеко ушло то время, когда я обожала дядю Леопольда! Лецен, разумеется, была в восторге от ребенка. Она критиковала миссис Лилли и миссис Саути. Но этого и следовало ожидать. Она желала бы выдворить их из детской и самой заботиться о ребенке.
Когда девочку приносили ко мне, Альберт всегда при этом присутствовал. Он восхищался ею и соглашался со мной, что ее внешность улучшается с каждым днем.
— Маленькая Виктория, — шептал он.
— Она похожа на котенка.
— Пусси, — сказал Альберт, и мы прозвали ее Пусси. Это ей больше подходило, чем Виктория, которое со времени моего восшествия на престол стало звучать очень по-королевски. Так что она стала Пусси или Пуссет. Постепенно моя привязанность к ребенку возрастала, и я стала с нетерпением ожидать наших свиданий с ней — в особенности если при них присутствовал Альберт. Мы представляли собой такую счастливую семейную картину — я, мой муж и наш ребенок.
Я заметила, что Дэш ревновал к девочке. Он пристально следил за мной, когда я была с ней, и иногда негромко лаял, словно говоря: «Не забывай Дэша». Но он уже не был таким резвым, как раньше.
— Он стареет, — говорил Альберт. — Но ничего. У тебя есть другие.
— Но Дэш — единственный, — напомнила я ему.
Несколько недель спустя после рождения ребенка случилось нечто очень странное, очень повлиявшее на Лецен, следовательно, и на меня. Это произошло ночью — точнее, около половины второго утра, — когда все спали.
Миссис Лилли, няню, разбудил шум открывающейся двери. Она вскочила и спросила: «Кто там?» Ответа не последовало. Она вышла в коридор и увидела, как медленно открылась изнутри дверь моей комнаты и сразу же захлопнулась. У миссис Лилли хватило присутствия духа подбежать к двери и запереть ее снаружи. Потом она позвала одного из дежуривших пажей. В это время вышла Лецен.
— В чем дело? Что вы делаете? Вы разбудите королеву.
— Там кто-то есть, — сказала миссис Лилли. — Я своими собственными глазами видела, как открылась дверь.
— Это спальня королевы, — воскликнула Лецен. — Кто-то хочет убить королеву.
Она рассказала мне все это потом. Ее единственная мысль была обо мне, а после того злодейского покушения она постоянно опасалась худшего.
Лецен вошла в спальню смело, как она мне рассказывала, с дрожавшим от страха пажом, который ожидал встречи с убийцей. В комнате за софой прятался маленький мальчик.
К этому времени Альберт и я проснулись, и Альберт тут же взял все на себя со свойственной ему деловитостью.
Мы вспомнили мальчика. Его фамилия была Джонс. За несколько лет перед этим он уже проникал во дворец.
— Мне здесь нравится, — сказал он. — Я не могу удержаться. Мне хочется войти. Я никому не хотел навредить. Я люблю королеву. Я слышал плач ребенка. Я не хотел никому зла.
— Уведите его, — сказал Альберт. — Я с ним поговорю утром. Обыщите все комнаты.
— Со мной никого не было, — сказал мальчик. — Я перелез через стену. Я был один.
Альберт был изумителен в таких случаях, совершенно спокоен и полностью контролировал ситуацию. Мы вернулись в спальню. Я смеялась:
— Такой переполох, и из-за чего?! Он уже приходил раньше. Джонс, я помню.
— Это не повод для смеха, — сказал Альберт. — Это всего лишь безобидный мальчишка. Но это мог быть и не мальчик, и не безобидный. Это дело требует внимания.
Эта история, конечно, попала в газеты. Ее преподнесли в различных вариантах — преувеличенных и приукрашенных на потребу читательскому вкусу.
Джонс был героем дня. Он с гордостью рассказал, как пробрался во дворец и спрятался в комнате королевы.
— Я намерен очень серьезно заняться вопросом безопасности, — сказал Альберт и взялся за дело с тщательностью, с которой он относился ко всему. Опросив всех дворцовых служителей, он обнаружил, что обязанности многих совпадали, но никто ни за что не отвечал. Имела место колоссальная расточительность; дворцовая прислуга принимала своих друзей за наш счет; но самое худшее заключалось в том, что охрана была ненадежна — даже замки не запирались как следует.
— Все это необходимо привести в порядок, — сказал Альберт. — И тогда у нас будут лучшие результаты с меньшими расходами.
Конечно, в кухнях поднялся ропот и разговоры о немецком вмешательстве. Это проникло и в газеты. Там это получило название «Немецкое вторжение». Все это было очень неприятно. Альберт старался все улучшить — и не заслужил никаких похвал. Но больше всех разозлилась Лецен. Со своей критикой и предложениями улучшений Альберт вторгся в ее сферу.
— Я никогда не слышала, чтобы принцы ходили по кухням, — сказала она. — Это только могут делать люди, непривычные к жизни в королевских дворцах. Я, разумеется, защищала Альберта.
— Это все для нашего блага. Он думает о нашей безопасности… моей безопасности, Дэйзи, как ты этого не понимаешь.
— А вы считаете, что я не забочусь о вашей безопасности? Если бы это был настоящий убийца, а не мальчишка, я бы бросилась между вами, не колеблясь ни секунды.
— Я знаю. Но Альберт хочет, чтобы посторонние, случайные люди не могли проникать во дворец.
— До него все было в порядке.
— Но этот мальчик попал во дворец. Каким образом?