Я посмотрела на него с любовью. Милый, во все вмешивающийся дядя Леопольд; как он был жалок на своих высоких каблуках с нарумяненными щеками и пышными локонами, совершенно не шедшими к его морщинистому лицу. Я нежно поцеловала его. Я не знала тогда, что это была наша последняя встреча.
В октябре я пережила потрясение. Умер лорд Пальмерстон. Мне он никогда не нравился, и у меня всегда было такое впечатление, что он подсмеивается надо мной. В этом он немного походил на лорда Мельбурна, но тот это делал с добрыми намерениями и нежно, тогда как лорд Пальмерстон откровенно насмехался.
По странному совпадению лорд Пальмерстон умер в Брокет-холле, той же усадьбе, где умер лорд Мельбурн. Причина этого совпадения была, казалось бы, ясна — лорд Пальмерстон был женат на сестре лорда Мельбурна, к которой и перешла усадьба, — но все же это показалось мне странным.
Когда люди умирают, вспоминаешь о них только хорошее. Невозможно было бы найти двух более разных людей, чем Альберт и лорд Пальмерстон; и это говорит само за себя. Пальмерстон обладал немногими из добродетелей Альберта. Он был щеголь и распутник; но он был и превосходный политик. Кто-то сказал, что он обладал способностью улавливать настроение в палате и приспосабливаться к нему; это было одной из причин, почему он всегда имел за собой большинство; он был честен в политике и не отклонялся от того курса, который он считал полезным для страны; он обладал двумя самыми важными для политического деятеля достоинствами — мужеством и уверенностью.
Поэтому его смерть стала потерей для всей Англии. Я ненавидела смерть; я ненавидела перемены. Когда я услышала о его смерти, мне стало очень грустно и я вспоминала не раздражение, которое он вызывал у меня, но его умелое управление страной в моменты кризисов. Нам будет не хватать лорда Пальмерстона.
Два месяца спустя меня потрясло известие еще об одной кончине. Трудно было вообразить себе мир без дяди Леопольда.
Я заперлась у себя. Мне было необходимо побыть одной, чтобы вспомнить счастливые дни моего детства: поездки в Клермонт, встречи с ним. Я вспоминала, как, сидя у него на коленях, я смотрела в его прекрасное лицо, потому что в молодости он был очень хорош собой. Я вспоминала, как он учил меня быть хорошей и готовиться к своей великой судьбе. Это он нашел для меня Альберта и познакомил нас. Он был частью моей жизни, и теперь его не стало.
У нас были маленькие осложнения. В конце концов, я ссорилась даже с Альбертом. Но он так много значил для меня, когда я была ребенком… и после.
Он выразил желание быть похороненным в Виндзоре. Я знала, какую любовь он всегда испытывал к Англии и что венцом его желаний было царствовать здесь… с Шарлоттой; и хотя этому не суждено было сбыться, его любовь к Англии никогда не остывала.
Я начала приготовления к торжественным похоронам, но мои заботы были прерваны отказом бельгийского правительства перевозить его тело в Англию. Он был бельгийский король, говорили они, и должен быть похоронен в Бельгии. Я очень рассердилась.
— Неужели ничего нельзя сделать? — спросила я. — Ничего, — отвечал лорд Джон. — Леопольд был бельгийским королем, и его должны похоронить в Бельгии.
Даже дядя Леопольд не смог осуществить своей мечты соединиться с любимой Англией.
Ленхен и Луиза пытались утешать меня. Браун отнесся ко всей этой истории презрительно, как к вопросу, не представляющему особой важности.
— Его нет, и конец делу, — сказал он.
— Это потому, что они католики, — объяснила я. — Я думаю, это их главное возражение.
— Католики — скверный народ, — сказал Джон Браун.
— О Браун, — засмеялась я, — вы неисправимы.
— Я здесь для того, чтобы за вами присматривать, — сказал он, — а от похоронного нытья для здоровья нет никакой пользы.
Что за человек! Его честное, откровенное, добродушное отношение, так своеобразно выражаемое, поднимало мне настроение.
После смерти Пальмерстона я пригласила лорда Джона, ставшего членом палаты лордов и получившего титул графа Рассела, и попросила его занять место Пальмерстона. Мой добрый друг лорд Клерендон получил пост министра иностранных дел, который до того времени занимал Рассел, а министр финансов Уильям Гладстон стал лидером палаты общин.
В тот год достиг совершеннолетия Альфред, и Ленхен выходила замуж. Им должно было быть выделено содержание, и мне очень хотелось избежать неприятностей в парламенте при обсуждении этих вопросов.
Лорд Джон убедил меня приехать в Лондон для открытия парламента, и хотя я не делала этого пять лет, я сочла за благо согласиться, но при условии, что церемония будет совершена без сопутствующей ей парадности и шума фанфар. Парадную карету заменили другим, более современным экипажем, хотя он и был запряжен восьмеркой белых лошадей. И я не надела коронационные драгоценности, они просто лежали на кресле рядом со мной. Я была в черном и в чепце, напоминавшем головной убор Марии Стюарт. Мой траур оживляла только лента ордена Подвязки.
Народ тепло приветствовал меня, и было видно, что они были рады видеть меня. Я отвечала на приветствия сдержанно, так как хотела, чтобы они понимали, что я еще в трауре.
Я была довольна, что денежный вопрос не вызвал споров, и даже удивилась, что не было ни одного голоса против. Елене выделила приданое в 30 000 фунтов и 6000 ежегодно. Альфреду положили ежегодное содержание в 15 000, которое должно было быть увеличено до 25 000 при вступлении его в брак. Все это было очень приятно. Затем я отправилась в Олдершот на военный парад.
Прошло совсем немного времени, и в Виндзоре состоялась свадьба моей дорогой Ленхен.
Меня очень тревожил конфликт, назревавший между Пруссией и Австрией. Захватив Шлезвиг-Гольштейн, они теперь ссорились из-за добычи. Я понимала, что им было нужно. Речь шла об объединении германских государств, и вопрос заключался в том, кто возглавит это объединение. Бисмарк был убежден, что это должна быть Пруссия, и он недаром говорил о крови и железе.
В семье вновь начался раздор. Кронпринц, естественно, стоял за Пруссию, но муж Алисы Луи и мой бедный слепой кузен Георг Ганноверский стояли за Австрию. Мысль о том, что два моих зятя станут воевать друг с другом, была мне отвратительна.
Я знала, что Альберт желал бы возвышения Пруссии. Но со времени его смерти ситуация изменилась, и я думала, каковы были бы его чувства теперь. Он надеялся, что Викки когда-нибудь станет прусской королевой, и, если бы Пруссия взяла верх, Викки и Фритц стали бы самыми могущественными монархами в Европе. Но тогда как же Алиса и Луи? А бедный слепой Георг?
Я умоляла лорда Рассела сделать все возможное для предотвращения войны. Я предложила выступить посредницей между двумя государствами. Бисмарк отверг это предложение чуть ли не с презрением. Какой отвратительный человек! В несчастный день пришел он к власти!
Но, помимо этих осложнений, возникли и неприятности внутри страны. Лорд Рассел сказал мне, что, по его мнению, правительство может потерпеть поражение при обсуждении недавно внесенного законопроекта. Я знала, что закон о выборах должен был быть изменен, и его обсуждение продолжалось уже давно.
— Правительство вашего величества находит, что вам лучше остаться в Виндзоре этой весной, а не ехать в Балморал, так как, если возникнет кризис, вам необходимо быть на месте.
Я отказалась. Я была более озабочена международной ситуацией, чем положением в стране.
Билль о реформе проходил обсуждение в парламентском комитете, когда вспыхнула война между Пруссией и Австрией. Почти немедленно вслед за этим лорд Рассел прислал в Балморал прошение о своей отставке.
Меня это крайне раздражило. Я написала ему, что при современном положении дел в Европе намерение министров покинуть свои посты вследствие поражения в вопросе, требовавшем уступок с обеих сторон, свидетельствовало о безответственности. Я просила его пересмотреть решение. Лорд Рассел был непоколебим. Я заявила, что его отставка была предательством, и осталась в Балморале.
Правительство возглавил лорд Дарби, и Бенджамен Дизраэли стал министром финансов и лидером палаты. Но война в Европе лишила меня сна. Я написала Алисе письмо с просьбой прислать ко мне ее детей, потому что у меня было ужасное предчувствие, что Гессен-Дармштадт не устоит против Пруссии. Я посылала белье для раненых. Поддерживать врагов Фритца было ужасно, но его врагами были моя любимая дочь и ее муж. Раздор в семье был как гражданская война — самый душераздирающий конфликт, какой можно себе представить.
Пруссаки захватили Ганновер, лишив трона бедного Георга. Он с семьей нашел себе убежище в Париже. По крайней мере его жизнь была вне опасности.
И затем… война кончилась. Всего за семь недель. Пруссия одержала победу. Желание Бисмарка сбывалось. Германская императорская корона была почти у него в руках. А какой ценой: Ганновер, часть британской территории, нам более не принадлежал. Нам его принес Георг I, и не будь салического закона[67], я была бы там королевой. Теперь он ушел из наших рук. Бедный Луи потерял большую часть своих владений и утратил значительную долю власти — как и другие небольшие германские государства.
Скоро все они будут под единой властью — властью всемогущей Пруссии. Это было тяжелое время, и я была рада оставаться в Балморале, посвящая все свое время подготовке к публикации очерков жизни Альберта в молодости. Я составляла их вместе с моим секретарем, генералом Грэем; и, хотя я плакала над письмами — из которых они в основном состояли, — я совершенно погрузилась в эту работу и чувствовала, как будто Альберт находится со мной рядом.
Когда книга вышла, она имела большой успех, и я решила, что необходимо написать полную биографию Альберта. Я пригласила для этой цели сэра Теодора Мартина, и он принялся за работу.
Я так увлеклась этим, что решила опубликовать кое-какие мои собственные труды. Я всегда записывала все, что происходило, день за днем.
И в следующем году вышли мои «Страницы из дневника нашей жизни в Шотландии с 1848 по 1861 год». Книга имела огромный успех. Конечно, она была написана бесхитростно, от чистого сердца, и, я думаю, люди начали понимать мою преданность Альберту и почему у меня была необходимость запереться от всех и оплакивать его.
Я познакомилась с Бенджаменом Дизраэли, который показался мне очень интересным человеком. В свое время Альберту он не очень нравился. Альберт был уверен, что он красит волосы. Может быть, он их и красил, но у него были изысканные манеры и он так уважительно говорил об Альберте! Это вызвало у меня к нему теплое чувство, и мне было легко беседовать с ним. Он был очень умен и имел некоторую известность как писатель, и так как я сама любила писать, это способствовало развитию у нас интереса друг к другу.
Он подарил мне свою книгу «Сибилла», и я была очень растрогана, прочитав, что книга посвящалась «Идеальной супруге».
— У вас идеальная жена, мистер Дизраэли, — сказала я. — У меня был идеальный муж. Он взглянул на меня с чувством — Найти идеального спутника жизни большое счастье, мэм; те, кому оно выпадает, достойны зависти.
Я могла поговорить с ним об Альберте; он горячо реагировал. Он признался, что всегда глубоко уважал Альберта. Он назвал его великим государственным деятелем. Когда были опубликованы «Страницы из дневника», он пришел меня поздравить.
— Я знаю, как чувствует себя автор, когда видит свой труд напечатанным.
Смеясь, я ответила, что не была автором в том смысле, в каком был он. Но он не придал этому значения и сказал, что «Страницы» будут читать до тех пор, пока существует литература.
— Я никогда не забуду посвящение — «Светлой памяти того, кто сделал жизнь автора яркой и счастливой, посвящаются с благодарностью эти скромные строки».
— Вы запомнили все в точности, мистер Дизраэли.