— Это отличная идея, — сказал он.
Через несколько дней я поехала в школу Итона. На школьном дворе выстроились все учащиеся — девятьсот мальчиков. Я обратилась к ним с речью, похвалив тех двоих, что так храбро пришли мне на помощь. Затем два героя выступили вперед и получили мою особую благодарность.
Оказалось, что на меня покушался некий Родерик Мак-Лин, которого судили и признали невиновным, но безумным.
Решение присяжных возмутило меня. Невиновен, когда он целился в меня и мог бы убить, если бы не проворство двух школьников с зонтами! Мне казалось, что, когда люди пытаются убить моих подданных, их признают виновными в убийстве, но, когда пытаются убить меня, все они почему-то оказываются ненормальными.
— Нет никакого сомнения, что этот человек безумен, — сказал Гладстон. — В Англии только безумцы покушаются на монархов.
Этого человека взяли под стражу. Срок задержания был «на усмотрение ее величества». По моему усмотрению, я бы оставила его там навсегда. Гладстон понял меня и в своей обычной нудной манере сказал, что рассмотрит подобные случаи, чтобы решить, есть ли основания для изменения закона.
После покушения моя популярность стремительно возросла. Это было всегда приятно, и когда выходишь невредимой после такого события, то невольно тебя посещает нелепая мысль: наверное, стоило испытать его ради удовольствия завоевать всеобщее одобрение.
Через месяц после инцидента с Родериком МакЛином состоялась свадьба Леопольда. Произошла обычная свара в парламенте по поводу его содержания. Наконец согласились, что оно должно быть увеличено до 25 000 фунтов в год. Как и следовало ожидать, в газетах выражали возмущение из-за расходов на королевскую семью. И, конечно же, вновь всплыло недовольство моим уединением. «Что она делает с этими деньгами и стоит ли она их?» — повторяли повсюду.
Я присутствовала на церемонии в черном платье, поверх которого я надела мои свадебные кружева и вуаль. Как я боялась за него! Кровотечения, которыми он страдал всю жизнь, ослабили его; он должен был понимать, что из-за своей болезни он все-таки отличался от нормальных здоровых людей.
В качестве свадебного подарка я купила для них Клермонт. Я особенно любила этот дом. Дядя Леопольд завещал мне его в пожизненное пользование, но я захотела приобрести его в собственность, чтобы подарить новобрачным.
Вскоре после свадьбы стало известно, что Елена ждет ребенка. Младенец должен был появиться на свет через десять месяцев со дня бракосочетания — что показалось мне довольно поспешным.
У меня было так много внуков, что я с трудом могла их всех сосчитать. Но отпрыск Леопольда был особенный, так как я никогда не думала, что у него будут дети.
Я жила в Виндзоре. Перед этим я посетила Фрогмор, чтобы в своих воспоминаниях побыть с Альбертом. Однако после этих посещений я с новой силой принималась тосковать. Я настолько была погружена в свои мысли, что, спускаясь по лестнице, поскользнулась и упала. Все оторопели от неожиданности, продолжая молча стоять. Растолкав всех, ко мне подбежал Браун. Он поднял меня с очень сердитым видом.
— Ну, что вы еще натворили? — спросил он.
Он отнес меня в мою комнату; и, кажется, только тогда все засуетились, но я сказала, что через день-другой все пройдет.
Однако на следующее утро я не могла ступить этой ногой без боли. От пережитого потрясения возобновились с новой силой мои ревматические боли. Явившиеся доктора сказали, что мне нужен покой.
Все это было очень досадно. Я терпеть не могла бездействия подобного рода. Но я довольно сильно травмировала ногу — она распухла и болела. Браун переносил меня с постели на софу, и, поскольку доктора сказали, что мне необходимы покой и свежий воздух, он выносил меня в парк. Что бы я без него делала, думала я.
Каждое утро он без всяких церемоний входил ко мне с вопросом «Ну, что вам сегодня нужно?», словно я была капризным ребенком, о желаниях которого осведомлялись, чтобы он никому не досаждал. Его сердечна» забота обо мне, выражавшаяся в столь неуклюжих словах, всегда забавляла меня, и мне казалось, что, только увидев его, я чувствовала себя бодрее.
Как раз неделю спустя после моего падения ко мне явился за приказаниями вместо Брауна другой слуга.
— А где Браун? — спросила я.
— Сегодня утром он не в состоянии прислуживать вашему величеству. Вот как, подумала я. Значит, накануне он был немного «застенчив».
— Хорошо, — сказала я.
Я его подразню, когда он появится. Но Браун не появился. Днем я послала за ним. Вместо него опять явился другой. И на мой вопрос, где же все-таки Браун, он ответил:
— У него все лицо опухло, ваше величество.
— Опухло лицо? Что случилось? Он упал или что?
Я должна была выяснить, в чем дело, потому что от слуги толком я так ничего и не узнала.
— Я желаю его видеть, — сказала я. — Пошлите его ко мне. Он вошел, и его вид поразил меня. Лицо у него действительно было красное и распухшее.
— Что такое случилось? — спросила я.
— Не знаю, — отвечал он кратко. И я поняла, что он болен. Я велела ему немедленно лечь в постель и послала за доктором Дженнером.
Когда Дженнер осмотрел Брауна, он пришел ко мне и сказал, что у Брауна рожистое воспаление.
— Это опасно? — спросила я. Доктор Дженнер покачал головой.
— Я хочу, чтобы ему обеспечили лучший уход. Наблюдайте за ним сами, доктор Дженнер, и пригласите доктора Рейда.
— Едва ли в этом есть необходимость, мэм… — начал было доктор Дженнер.
— Таково мое желание, — сказала я величественно.
Доктор Дженнер поклонился. Пойдут сплетни, подумала я потому что я приказала лейб-медику лечить Брауна. Но меня это не беспокоило. Браун значил для меня слишком много. Хотя я была очень обеспокоена состоянием Джона Брауна, я очень обрадовалась, услышав, что Елена благополучно родили девочку. Итак, Леопольд стал отцом!
Я должка была посетить мать и ребенка, хотя меня пришлось на руках выносить из экипажа… Увы… это сделал уже не Джон Браун.
Елена уже поправлялась после родов и выглядела здоровой, хотя все еще лежала на софе. У Леопольда был один из его приступов, и врачи предупредили его, что он должен беречься, так что он тоже лежал. А из-за моего нездоровья для меня поставили третью софу. Мы возлежали каждый на своей софе, представляя собой забавную картину.
Принесли ребенка, которым все выразили свое восхищение. Леопольд был в прекрасном настроении, а Елена очень горда собой. Это было счастливое событие, но, когда я вернулась в Виндзор, меня ожидало тревожное известие — Джону Брауну стало хуже.
— Хуже! — воскликнула я. — Но я думала, что его болезнь не очень серьезна.
— Ваше величество, он не в силах с ней справиться.
— Но у него вдвое больше сил, чем у обыкновенного человека.
— Это ему не помогает. Ваше величество, он очень плох. Я очень встревожилась и тут же пошла к нему. Он был на себя не похож и не узнал меня, что-то бормоча в бреду. О нет, подумала я, это уже слишком!
Но, увы, то, чего я боялась, произошло. На следующее утро мне сказали, что ночью Джон Браун умер.
Я не могла этому поверить. Еще одна смерть. Еще недавно я потеряла моего дорогого друга лорда Биконсфилда. Джон Браун был для меня тогда такой поддержкой… а теперь и его не стало.
Этот удар ошеломил меня. Я нигде не могла найти утешения. В семье никто не разделял моего горя. Они никогда не любили его и осуждали мои отношения с ним. Они ничего не понимали. Они называли его одним из слуг. Он никогда не был слугой. Он был другом.
Я хотела соорудить какой-нибудь памятник ему. Сэр Генри Понсонби явно чувствовал себя неловко. Он делал осторожные намеки на то, что мы не должны давать прессе повод. Если его смерти будет уделено слишком много внимания, появятся вредные домыслы о моих отношениях с ним.
Мне это было безразлично. Мне надоела пресса и надоело умиротворять непостоянную публику. Они прислушивались к клевете и злословию; а когда Берти был на грани смерти, а на меня совершили покушение, они вдруг обнаружили, что горячо нас любят. Чего стоит такая изменчивая привязанность? Только такие друзья, как лорд Биконсфилд и честный Джон Браун, имели значение.
По моему приказу была воздвигнута статуя Джона Брауна в Балморале. Я поручила лорду Теннисону сочинить надпись. Вот она — «Друг, нежели слуга, отважный и правдивый. Он долгу верен был до самой до могилы».
Я обнаружила, что Браун вел дневники, и, вспоминая, как прекрасно написал сэр Теодор Мартин «Жизнь принца-консорта», я попросила его написать биографию Джона Брауна. Я полагаю, на сэра Теодора оказали давление, поскольку он отказался от моего предложения под предлогом болезни жены. Я догадалась, что сэр Генри был добрый друг, но он всегда переживал из-за сплетен о Джоне Брауне и не хотел бы их нового выплеска, что, по его мнению, было неизбежно, если бы вышла книга о Джоне Брауне.