– Но Грааль-как-бомба… Мне это не нравится.
– А кому нравится? Но вникните в логику. В прежние времена бомбардировка имела ту или иную военную цель: вывести из строя железнодорожное депо, разгромить неприятельские фабрики, закрыть доки – такие вот вещи. Сегодня же все иначе. Сегодня бомбардировка призвана стать опытом познания. Для бомбардируемых. Бомбардировка – это педагогика. Гражданин с палочкой белого фосфора на собственной крыше задумывается вполне всерьез, хочет ли он и дальше продолжать войну.
– Тоже, наверное, правильно.
– Сейчас идет гонка, – сказал Синий Рыцарь, – за обнаружение Грааля. Противная сторона рьяно взялась за дело, уж вы не сомневайтесь. А лично я неравнодушен к кобальту. Он синий.
– Мистер Пиллзбери из „Спектейтора“, сир, – сказал сэр Кэй. Входючи Пиллзбери – высокий молодой человек в полевой форме.
– Сир.
– Мистер Пиллзбери.
– Любезно с вашей стороны, что согласились меня принять. Надеюсь, я не отниму у вас много времени. Во-первых, люди желают знать, почему вы не в Лондоне. Я не выдам большой тайны, если скажу, что Мордред не сильно любим народом. Людям от него не по себе. Почему в такой трудный момент его сделали регентом?
– Имелся ряд соображений, – сказал Артур.
– Я в этом уверен.
– Я необходим на поле брани. У нас разработаны планы, о которых я, разумеется, не могу вам рассказать. Мордред, будь он симпатичнейшим человеком на свете или же нет, – весьма способный администратор. Дела королевства – в отличных руках.
– Мистер Черчилль, похоже, так не думает. На этой неделе пресса его цитировала: он говорил, что вы – анахронизм, а Мордред склонен к негодяйству.
– Кому он так сказал?
– Мне. Я это напечатал, после чего он принялся отрицать, что так говорил. Все это наделало очень много шуму. Меня удивляет, что вы не видели.
– Мы тут не поглощаем газеты, знаете ли, мистер Пиллзбери, – сказал сэр Кэй. – Это фронтовая штаб-квартира.
– Но все равно вам бы не грех выступить с заявлением, сир. Не будете ли добры прокомментировать исторический вопрос? Вы сами считаете себя анахронизмом?
– Если мистер Черчилль этого не говорил, вопрос и не встает, не так ли?
– Он это сказал. У меня осталось в записях.
– Но он говорит, что не говорил, и я вполне счастлив ему верить. Официально, видите ли, отвечать мне не на что.
– Моим читателям, – сказал Пиллзбери, – нужны – нет, необходимы – заверения в том, что престол в нынешнем столетии – по-прежнему жизнеспособная институция.
– Король, – сказал Артур. – Король, король, король. С принципиальной точки зрения – идея абсурдная: у одного парня кровь лучше, нежели у другого. Чем-то напоминает собак, собаководство. В самом деле – коней и собак. О, королем быть не очень здорово. С другой стороны, я никогда не был не королем, посему не имею представления, каково это. Может, роскошно. Удовольствие от собственной незаметности, чепуховинка в толпе людской. Даже представить себе не могу.
Не могу представить, каково быть простолюдином. В стране их навалом, а я понятия не имею, о чем они думают.
Нехорошо королю не иметь понятия о том, как думают люди. Точно так же люди понятия не имеют, о чем думаю я. Обращаясь к ним, я говорю на языке воззваний, не так ли? А язык воззваний – едва ли уютная штука, правда? Я даже могу острить, а народ не поймет шуточек. Жаль.
В той же самой вселенной дискурса, – продолжал Артур, – располагается вопрос о руководстве со всеми ему сопутствующими подразделами, а именно – государственным управлением, полководческими навыками, искусством выигрывать, демагогией, подстрекательством и тому подобным. Скипетр короля, жезл маршала, палочка дирижера, кадуцей врача, волшебная палочка мага – все это какого-то рода прутики, коими анимируется масса. В вашем случае, мистер Пиллзбери, это карандаш. Но человек должен знать, как управлять палкой, а? Нельзя же ею, проклятой, просто брать и бессмысленно махать почем зря. Все дело в запястье, а, мистер Пиллзбери?
– Сир.
– От вышесказанного недалеко ушел вопрос о том, как король управляется с теми, кто его окружает, – с его сенешалем, подсенешалями, полусенешалями и ординарными сенешалями, – а особенно эта кошмарная волокита по сохранению порядка рангов и старшинства среди вассалов. Вассалы вообще публика обидчивая, точно вам говорю. Для того чтобы не случалось никаких нарушений, конечно, имеются специальные секретари, но боже упаси вас посадить баронета, чей титул древнее, чем у его соседа, такого же баронета, как-то не так по отношению к солнцу, то есть к вам. Далее. Время в счетной канцелярии – тоска; в канцелярии можно провести несколько вечностей подряд, там всего считать – не пересчитать. Я один раз попробовал – больше ни за какие коврижки. Теперь мне всё считают доверенные помощники. Сэр Кэй, например, считает просто упоительно – таков один из его особых талантов.
В связи с этим следует упомянуть и тяжкое бремя налогообложения. Я имею в виду бремя на плечах короля. Тут следует решать очень заковыристые штуки. Какую часть дохода того или иного парня стоит изымать, морально говоря? Разумеется, первый порыв – забрать все и покончить с этим делом. Но исследования показали, что, если заберешь все до последнего грота – причем заметьте, я вовсе не утверждаю, что это не поистине клевое решение и что личность не благодарна в большей или меньшей степени за то, что не придется заполнять кипу нудных бланков, – тем самым лишишь человека стимула. Он запасается оружием, если прибегнуть к военной метафоре, а ты в конечном итоге проиграешь бой. Размер налогообложения, который сойдет тебе с рук, должен рассчитываться очень деликатно.
В таком контексте не очень неуместной покажется и проблема горностая. Вам известно, как дорог сейчас горностай? Можно целый год взимать налоги с какого-нибудь бедного чертяки, и денег этих едва-едва хватит на единственный горностаевый хвостик, а налоги за тот же год с какого-нибудь богатого чертяки не смогут обеспечить тебе полностью отороченной мантии. Удивительно, что в наши дни вообще можно увидеть горностая. Однако стоит выйти на публику или на государственное мероприятие в нутрии или с какой-либо иной оторочкой, сразу подымется вой, что ты скупишься на помпу – за которую эта публика уже уплатила. Хорошо, о горностае довольно. Мне тут пришло как-то в голову завести собственное стадо или чем еще они там живут, но до всего руки не доходят, и я пока не собрался.
Далее, следует обеспечивать должную степень интоксикации населения, – продолжал Артур. – В древности клич был: „Меду дружине!“. В наше время все сводится скорее к тому, чтобы поддерживать достаточное количество патентованных заведений и следить, дабы оные соразмерно обеспечивались пивоварнями, процесс снабжения коих зерном и хмелем от фермеров ничем бы не прерывался, а поток доходов короне от каждого заведения, от коих урываем мы по кусочку, не терялся бы по инспекторскому недомыслию. Сам я к этой гадости не прикасаюсь – ну разве что в пылу битвы, когда при особенно тяжком стечении обстоятельств не грех почать хогсхед бренди, – однако любой средний гражданин из толпы становится до крайности неучтив, ежели его лишить законной выпивки, а оный фактор правителю иметь в виду не помешает.
В соответствии с чем и на основании анализа чего и следует то внутреннее смятение, коим вынужден терзаться король, и говорить о коем я не могу, поскольку будучи рассказанным о, смятение это станет овнешвленным, а не внутренним, а удержание внутреннего внутри и есть сама сущность королевской власти. Могу лишь сказать вам, что от него человек делается желчным. Хотя большинство людей наслаждается более или менее беспроблемной желчностью, королевская желчь такова, что ее регулярно следует спускать. Участие в этом принимают слабительные средства, трубки, ведра и такие вещи, знать о которых вам совершенно не хочется.
Не вполне отдельна от упомянутого выше и затененная природа королевского отношения к преемственности. Преемственность – не то, о чем хочется думать, однако думать о ней нужно. Как видите, до сих пор мне удавалось избежать этой темы, и вопрос встал лишь в самом общем виде. Я славлюсь замечательным долголетием, это само по себе чудо, я и сам этого понять не могу. Жизнь моя, похоже, просто не кончается.
Наконец, и в заключение, король занят тем, что абстрагирует и выявляет суть, и я намерен неуклонно этим заниматься, как покорный слуга британского народа, до тех пор, пока наша великая публика будет неуклонно чтить меня своим священным доверием. Еще бренди?
– Война, – сказал Пиллзбери. – Как насчет войны?
– Положение остается тяжелым, но мы ожидаем перемены ветра уже в ближайшем будущем.
– И это все?
– С помощью наших доблестных союзников смычка кольца неизбежна.
– Что-нибудь еще?
– Мне кажется, этого довольно, мистер Пиллзбери. Хорошо, что заглянули.
Журналист мистер Пиллзбери удалимшись.
– Симфония пустозвонства, – сказал сэр Кэй. – А от вопроса о Мордреде вы увильнули довольно неуклюже.
– Мне кажется, он забыл, что вообще его задавал.
– Значит, Уинстон считает вас анахронизмом.
– Ну что ж, – сказал Артур. – Не удивлюсь, если он прав. Видит бог, я им себя и чувствую. Я ощущаю старость.
– Интересно, что он напишет.
– Абсолютный вздор, конечно. Вам понравилась реплика о смычке кольца?
– Первый сорт, – сказал сэр Кэй. – О перемене ветра тоже.
– У меня дар к банальным метафорам, – сказал Артур. – Я всегда его имел. Естественен, как потение. А у Уинстона что? Если не начало конца, значит, конец начала. Вот уж где напыщенность.
– Мне кажется, он иногда бывает остроумен, – сказал сэр Кэй. – Вот уж в риторике он мастер.
– Полагаю, когда все это закончится, придется посвятить его в рыцари. Конечно, если рыцарями делать каждого встречного и поперечного в этой стране, весь смысл предприятия несколько съеживается.