18156.fb2
- Что-то читал...
Действительно, в студенческих кругах в Москве меня знакомили с какими-то сочинениями Бакунина, но они не оставили во мне большого следа.
- А Прудона? - допрос продолжался.
- Слышал.
- Вы хотите стать коммунистом? - резко спросил он меня в упор.
- Не знаю...
Я и впрямь не знал, хочу ли я стать коммунистом, хотя именно сочувствие Парижской коммуне побудило меня отправиться на берега Дуная.
- Вам надо формировать свое мировоззрение, - покровительственно заявил мне новый знакомый. - Я помогу вам.
Я так и не понял, в чем он намеревается мне помочь.
Мы дошли до моей гостиницы.
- Вот вы, оказывается, в каких апартаментах проживаете. - мой собеседник посмотрел на меня так, точно только что меня увидел. - Богато живете, - упрекнул он и неожиданно спросил: - У вас есть деньги?
- Есть, - растерялся я. - Разумеется, есть.
- Много? - продолжал он.
- Рублей пятьдесят, - ответил я, имея в виду находившиеся у меня при себе в бумажнике.
- Дайте тридцать рублей, - не попросил, а скорее приказал мой собеседник.
Я поспешил подчиниться - такая категоричность прозвучала в его голосе.
Он небрежно сунул деньги в карман и даже не поблагодарил.
- Давайте же познакомимся, - вдруг сказал он и протянул руку. - Меня зовут Бонифаций Флореску.
Я удивился его румынскому имени, потому что готов был поклясться, что он русский.
Впрочем, это была лишь одна из неожиданностей, с какими мне предстояло столкнуться в ближайшие дни.
Протянул мне руку и второй мой спутник, в течение всего пути не вмешивавшийся в разговор с этим Флореску.
- До завтра, - доброжелательно сказал Ботев. - С утра я занят, если хотите, приходите после обеда в "Трансильванию". Где, знаете?
Я утвердительно кивнул. Стоило ему заговорить, как он сразу будто заслонил болтливо-придирчивого Флореску, хотя тот по-прежнему находился рядом.
- Тогда до завтра, - еще раз сказал Ботев и неторопливо двинулся по улице широким размашистым шагом.
...На другой день я, видимо, слишком рано отправился к Каравеловым. Хотя солнце стояло высоко и крестьяне из пригородных деревень, продав на рынке привезенные продукты, возвращались уже в пустых повозках домой.
Дверь в дом была не заперта. Я постучался, никто не отозвался. И я рискнул войти, памятуя о царившей здесь простоте нравов. Открыта была и дверь в кабинет Каравелова. Там тоже никого не было. Я заглянул в типографию, двое молодых людей стояли возле ручной печатной машины, один приводил ее в действие, другой откладывал в сторону лист за листом - это печаталась "Свобода".
Молодые люди не обратили на меня внимания.
- Где господин Каравелов? - обратился я к ним, пытаясь перекричать шум печатного станка.
- В саду! - крикнул в ответ один из них, не глядя в мою сторону.
Я обошел дом. Позади него зеленел небольшой садик: кусты боярышника, два абрикоса и громадная шелковица, шатром нависшая над врытым в землю деревянным столом. У стола сидела Наташа и варила варенье из абрикосов.
- Любена нет дома, - ответила она на мой вопросительный взгляд, здороваясь кивком головы. - Ищет, у кого бы занять денег.
Я прижал руку к сердцу или, вернее, к бумажнику, находившемуся в левом кармане моего пиджака.
- Я охотно...
- Спасибо, вы не поняли, нам с Любеном хватает на жизнь. Он отправился раздобывать деньги на издание газеты. Среди богатых болгар не так мало патриотов, готовых поддержать национальное движение.
Это я понимал и все же в душе посочувствовал Каравелову - все равно нелегко ходить по богатым домам и выпрашивать субсидии. Пусть и ради газеты, именуемой "Свобода", и даже ради самой свободы.
- Вам у нас нравится? - спросила Наталья. И, как я впоследствии убедился, узнав ее поближе, вовсе не для того, чтобы услышать комплимент, а действительно интересуясь моими впечатлениями.
- Мне трудно разобраться, - откровенно ответил я. - У вас собираются не одни болгары...
- Да, у нас часто бывают русские, в Румынии обитает много русских революционеров, особенно из южных русских городов, - согласилась Наталья. И сербы заходят постоянно. Любен после России жил в Сербии. Там его даже заподозрили в том, что он участвовал в убийстве князя Михаила...
- Ну, какой он убийца! - воскликнул я, негодуя: представить себе мягкого, интеллигентного Любена Каравелова в роли убийцы даже по политическим мотивам я и в самом деле не мог.
- Конечно, потом разобрались, но ему пришлось уехать, - согласилась Наталья.
Я решился расспросить ее о Ботеве.
- Кто такой этот Ботев? - спросил я. - Ваш муж поручил ему вчера мою особу. Он меня заинтересовал, - признался я. - Какой-то он необычный.
- И вы это заметили? - спросила Наталья и согласилась: - Да, необычный. Вообще-то Ботев - учитель. Но он и в газету пишет, и стихи сочиняет, и, кажется, мечтал даже стать актером.
- А откуда он?
Наталья задумалась.
- Есть в Болгарии город Калофер, очень красивый, по праву его Золотым называют. Отец Ботева был учителем в Калофере. И правильнее было бы звать Ботева Петковым. Ботьо Петков - это имя его отца. Очень образованный, надо сказать, был человек, о нем шла добрая слава. Года два как умер. А Ботев это по отцу, в Болгарии часто образуют фамилию из имени отца. Сына назвали Христофор...
- Христофор?
- По-болгарски Христо. Его отец очень уважал Россию и смог послать сына учиться в Одессу. В Одессе много богатых болгар - назначили Христо стипендию. Но скоро хорошие отношения с покровителями кончились. Слишком непокорным, дерзким сочли Христо одесские негоцианты и лишили его помощи. Пришлось наняться репетитором в одну семью. Но и там у него что-то произошло.
Было заметно, что моя собеседница, прежде чем произнести, взвешивает каждое слово.