Телевизор включили на «той стороне» только через десять «кишиневских» дней. Это значит Черников каждый день (а бывало и два раза на день) заглядывал сюда, ожидая, когда включиться телеящик умершего Семенчука.
Он включился все равно неожиданно, заголосил советскими новостям. Телевизор находился на прежнем месте в квартире Семенчука. Только в комнате было прибрано: диван поменяли, стены были с другими обоями и занавески были такие сиреневые.
Здесь поселилась дочка Семенчука.
Даша училась в педагогическом институте. Девушке было лет 19 — невзрачная, тихая, скромная. Судя по разговорам, отец ей был безразличен (не видела его с раннего детства) и не хотела просить у него никакой прописки (но настояла мать). К Даше на выходные приезжала родня из района, постоянно обсуждали, что делать с квартирой. «Нельзя оставлять все Дашке, быстро найдется хахаль, пока подрастут остальные дети (уже не дети Семенчука), но с другой стороны хорошо, что здесь она оказалась в городе, когда этот умер…».
С появлением дочки Семенчука произошла кардинальная смена возможности проникнуть туда незаметно. Девушка не засыпала спьяну с включенным телевизором. Черников был в отчаянье. Он не мог переступить через экран. Он только высовывался, проверяя саму возможность вторжения, когда девушка при включенном телевизоре уходила на кухню или в туалет. Ну да туалет или ванна — вот возможность для Черникова совершить телепортацию. Он долго ждал, когда подвернется случай.
Включенный телевизор мешал прислушиваться — что делает в ванной девушка. Черников, просунув руку через экран, дотянулся до регулятора громкости и убавил звук, и теперь услышал, как из крана хлещет вода, и Даша, судя по каким-то плесканиям, находится в самой ванне. Черников, придерживая ботинки и курточку, на носочках прокрался в прихожую, и потом еще тщательнее, беззвучно открыл дверь и закрыл ее за собой, и еще в носках стоял на коврике и тоже опасался, что на площадке появятся соседи и быстренько обулся, не завязывая шнурков, и завязал их, уже выскочив на простор двора, и там же застегнулся, и прежде вытащил спортивную шапочку из кармана.
Он полностью успокоился за углом дома, хотя и не знал куда идти, и где будет ночевать.
Он зашел в дежурный магазин, работавший до одиннадцати, и снова шел по отделам (молочный, колбасный, кондитерский), вспоминая тогдашний торговый порядок: сначала заказывали продукты, потом шли в кассу, под стрекот кассового аппарата платили, получали чек и потом снова шли к прилавку и забирали товар.
Он вышел из магазина с кульком самых дорогих шоколадных конфет и не хотел их собственно есть, а взял этот кондитерский раритет ради непонятного интереса. И снова запах, шершавость бумажного оберточного рыхлого, и этот сумрачный вечер с одиночеством площадей, перекрестков и освещенными окнами пятиэтажек и реальными не микшированными звуками долгой пустынной улицы.
Из телефонной будке, уже на вокзальной площади, он позвонил Ирине Вайц:
— Извините за поздний звонок. Так получилось. Уезжал, вернулся, хозяева попросили освободить квартиру. Негде ночевать. С гостиницей не поможете?
— Ступайте в гостиницу «Металлург», вам найдут номер. Я сейчас туда позвоню от директора.
— Мне бы вообще снять квартиру.
— Завтра встретимся, поговорим.
На «ресепшене» женщина лет сорока приняла у него документы без слов, как только он упомянул Петра Иннокентьевича, и Черников окунулся в липкий туман уже забытого советского блата.
Номер был на шестом этаже. Он поднимался в лифте и рассматривал себя в зеркало. Пожилой мужчина в джинсах, в куртке защитного цвета, похожий на старого битника, несколько взлохмаченные седые волосы, но взгляд уже какой-то другой — не черниковский — не растерянный и не рассеянный.
Назавтра случилась встреча с директором. Состоялся деловой разговор. Он порывался узнать возможности Черникова, предложил ему условно работу снабженца, на что получил отказ. Ира сидела рядом.
Быстро решен был вопрос и с жильем. Сначала Черникову предложили общагу, потом Ира, увидев реакцию Николая Степановича, сказала, что квартиру найдет (во дворе знакомая собирается уезжать на долго). После двух его рулонов джинсовой ткани они уже не знали, что думать о нем. Подпольный цеховик в бегах?
В гостинице Черников не хотел останавливаться главным образом из-за телевизора. Ему нужно было отдельное жилье — куда он и переправит телевизор покойного Семенчука. Как это сделать — план уже был.
Рано утром на следующий день, когда Даша ушла в институт, он проник к ней в квартиру с помощью старого ключа. Он снял заднюю крышку телевизора и с волнением (а что если на самом деле сломаю ящик — как вернусь?) нарушил в одном месте контакт — соскреб до основания пайку. Он выбрался наружу и до шестнадцати часов (к тому времени домой возвращалась Даша) гулял по городу.
Даше он представился фронтовым другом Семенчука. Сдержанно огорчился на известие, что товарищ уже на том свете. Он достал бутылку водки, конфеты. Она пригласила его попить чай. Он попросил включить телевизор, посмотреть новости. Она сообщила, что телевизор сегодня сломался. Черников, представившись как раз телемастером, снял заднюю крышку, ну пару минут, стараясь не переигрывать, изучал внутренности ящика, сообщил, что приемник нужно сдать в мастерскую, и что он его заберёт немедленно, но взамен даст другой, т. е. сначала привезет другой, а испорченный возьмет на ремонт.
— Через полчаса заеду, заберу, а вам занесу другой.
— Да что вы. Так разве можно.
— Для моего товарища…
Черников через сорок минут привез на такси новенький, заранее купленный по блату через Панышева телевизор высшего класса «Горизонт 101» и забрал нужный ему «Рубин». Через неделю он известит Дашу, что телевизор пустил на запчасти, а пусть у нее остается новый.
Как он торопился обратно на свою съемную квартиру (Даша помогла спустить телевизор) и дал пятерку водителю, чтобы он помог поднять ящик на этаж. И водитель, наверное, еще не спустился и не уехал, когда Черников, восстановив контакты, уже врубал телеящик и просовывал руку внутрь экрана.
Квартира, которая устроила ему Ира, была однокомнатной. По ее словам, мать ее знакомой уехала в гости к сыну во Владивосток, помочь с родившимся внуком. Черников не хотел прикасаться к чужой постели и спал исключительно в Кишиневе или в «televizoriume». Он укладывался там, на полу на спальный мешок, надувной матрас и перед сном все равно думал, что мог бы попытаться спасти Семенчука (да зайти к нему за день предупредить об инфаркте). Но зато теперь он был обладателем волшебного телевизора.