Еще длилась новогодняя ночь миллениума, за окном продолжали взрываться с отсроченным свистом петарды, а Черников, то и дело подходил к телевизору и просовывал руку в экран, проверяя — кончилось или нет, это чудо? Первый порыв — с кем-нибудь поделиться этой фантастикой улетучился, сменившись новым порывом.
Черникова рыскал по ящикам письменного стола, серванта, по книжным завалам, архивным папкам в поисках советских рублей. И находил эти потертые, но все равно качественные, в сравнении с нынешними фантиками — трешки, пятерки, червонцы среди старых фотографий, ненужных удостоверений, школьных виньеток (а в ящике с инструментами и железками нашел даже банку с мелочью и перебрал ее, отсеивая монеты, чеканенные позже 76 года).
Он устал и прилег на диван, и потом, что-то вспомнив, свалился с дивана, задрал его и стал выкидывать подшивки журнала «Огонек», коробки из под обуви, саму эту обувь, испорченные транзисторы с дарственными надписями, целлофановые кулечки с письмами, и, наконец, нашел пакетик с отцовской сберкнижкой (все, что разом обесценилось в 92), и тощую пачку этих рублей, вдруг, обретших в его глазах новую витальность.
Он сосчитал наличность — триста сорок шесть рублей и грамм триста мелочи. К сожалению еще две тысячи рублей — это были сотенные купюры выпуска 91 года.
Черников вспомнил знакомого еще со старой квартиры, который рассказывал про бабушку и ее сокрытые в чемодане с нафталином пропавшие рубли. Он нашел его номер в записной книжке, в которой давно не делал никаких записей, и Олег Моргось заметно был удивлен новогодним таким ранним беспардонным поздравлением, впрочем, безобидного Черникова. И ещё его странный почти бестактный прямой вопрос — про рубли. «Видно худо совсем старику» — подумал Олег, — кому-то хочет сбагрить дензнаки СССР — тоже мне — исторический раритет».
— Заходи попозже, спят ещё мои, ладно езжай сейчас, — наконец, принял решение он.
Черников приехал на пустом утреннем троллейбусе, который так медленно полз через весь город с двумя пассажирами и кондуктором. Так медленно текло время и так сильно билось сердце Черникова, что он вышел раньше, на одну остановку, возле дежурной аптеки, купить валидол.
Олег после звонка Черникова окончательно проснулся, достал из холодильника пиво, внутренне определился, что хочет положительно оказать старику услугу. Он полез в кладовку искать чемодан. Жена привычно с ненавистью раздражённо прорычала, чтоб он не мешал спать. Он нашел чемоданчик, принадлежавший бабке и привезенный из села после ее похорон, и там были напиханы рубли, трёшки, пятерки, реже десятки. Он начал зачем-то их считать, потом расчихавшись от затхлой макулатуры, — какая разница тысяча там рублей или две, но никак двадцать пять тысяч как уверял он всем. Олег с порога сунул чемодан Черникову, потому что эта поднявшаяся вздыбленная внутри черная плесень обиды на бабку (что деньги пропали зря, что их оказалось немного — тьфу, чемодан набитый бумажной медью) не позволили ему пригласить бывшего коллегу на кухню и выпить там за новый год как он раньше планировал.
Рублей по сусекам собралось под тысячу. Смущал, конечно, мелкий разменный формат основной массы, но все безопасней как раз для карманных расходов. Черников откладывал, откладывал новый поход Туда, путались мысли, не хватало советчика, друга, подруги, родителей, да того же Сахацкого. С кем поделиться, кому рассказать. Как проверить свою адекватность?
Он вышел в подъезд и позвонил в дверь к пожилым соседям (которых толком не знал, случайно здоровался раз в неделю), но не растерялся же — прихватил бутылку шампанского… Он поздравил с Новым годом сначала испуганную хозяйку, потом и хозяина с костылем, с накинутой на плечах женской кофтой. Черников слышал себя отстраненно: "Примите мои поздравления с наступившим новым тысячелетием! Извините за беспокойство! … — и как бы оценивал себя в третьем лице — «нет с головой у него все нормально, вот разговаривает с другими, держит контроль — не сумасшедший!»
Семья Кордуняну проживали в этом доме со дня его постройки в 79 году. Глава семейство получил эту квартиру, будучи слесарем на «Виброприборе». И еще когда не выписали ордер, он с женой и ребенком приезжали смотреть стены будущего жилья. Деревья во дворе выросли, дети разъехались еще до смутных времен перестройки. Сын дослуживал в российской армии, а дочка вышла замуж и после учебы осталась в Одессе. Старший Кордуняну постоянно курил на балконе дешевые сигареты и поэтому поводу переругивался с соседкой этажом выше, предъявляя в алаверды — ее привычку трусить над его головой коврики. (А Черникову нравился как бы доносившийся запашок то ли махорки, то ли папирос "Беломорканал" — такое легкое поветрие из 50–60.) Они так и не поняли, зачем приходил Черников или потом по-своему поняли, что-то вспомнили из другой прошлой жизни, когда вроде запросто — ходили друг другу в гости, и потом в разговоре с дочкой по телефону долго рассказывали, что заходил сосед в новогоднюю ночь…