Коммунист Панышев, будущий директор швейной фабрики, в июле 41 ушел добровольцем в Народное ополчение. Ему повезло: он был ранен и не попал в окружения под Вязьмой. Он долгое время не мог себе объяснить — почему он остался жить, а тысячи, тысячи там погибли, попали в плен. Он, в какой-то момент наверное просто признал правоту бессмысленного случая и единственную правду — жить ради того чтобы жить. Он хотел хорошо жить, комфортно и сыто, и чтоб родные не нуждались ни в чем — ни его постаревшие бессребреники родители, ни даже одинокая тетя Клава из Александрова, ни его однополчане, кроме нескольких бумажных ополченцев, которые через несколько дней после копки окоп дрыснули в Ашхабад и Свердловск со своими рукописями, диссертациями.
Демобилизовавшись в 46, Панышев полгода работал в министерстве легкой промышленности, а потом был направлен в Н. Аспирант-технолог (для науки он считал себя уже ни к чему не годным) работал начальником лаборатории, потом главным инженером, потом директором фабрики. Производство только налаживалось. Все еще голодали, большинство жило в бараках — но он пока продолжал все мерить войной. Они работали на износ, но молодость позволяла. И это, оказывается, было, счастье — восстанавливать, возводить. А может счастьем была сама занятость, нужность, признание. Адреналин от страха ответственности и молодость, молодость (только теперь осознанная та последняя тридцатилетняя молодость) в окружении юных ткачих, секретарш, ответственных комсомолок.
Все застопорилось в 60-х, как бы переключилось на нижнюю передачу. Фабрика выполняла план. Все руководство поменяла квартиры. Оказывается, можно было купить машину, потом он съездил с женой в Югославию. Потом старые сослуживцы еще по министерству легкой промышленности стали начальниками главка и зам. министрами, и те слегка левые схемы (которые напрашивались сами собой) получили развитие, но и защиту.
Он вдруг почувствовал, что наступило время его поколения. А он не мог забыть своих сокурсников, одноклассников, ополченцев, однополчан. И чем дальше, тем расчетливее и душевней он помогал всем ветеранам, а может это теперь стала оправданием его воровству.
Он пробивал им путевки, квартиры, давал пристанище у себя в дом отдыхе, в конце концов, по праздникам раздавал просто деньги. Ну, пятьдесят рублей, ну сто.
Он чувствовал, что перешел, какую-ту черту, впрочем, она четко была обозначена в уголовном кодексе — "в особо крупных размерах". И мучения прекратились, когда он для себя решил, что в тюрьму не сядет и тому гарантией был его наградной ТТ.