Наталья лежала на белой простыне, лежала как живая. Обманутый глазами, я раз за разом бросался щупать ей пульс, прикладывал ко рту зеркальце, но каждый раз понимал, что случилось непоправимое, и я остался на белом свете один — сердце любимой не билось, она не дышала. Потом я сидел у постели и плакал. Восемнадцатилетняя непорочная девушка лежала передо мной мертвая, и мир мертвых казался мне раем, ибо в нем пребывала она.
Подошли Вова с Володей.
— Закрыл бы ей глаза, — сказал Вова.
— Нет! — встрепенулся я. — Глаза закрывают мертвым, а она, видишь, живая.
— Как живая… — уточнил Володя, и они ушли.
В шестой раз воспользовавшись зеркальцем, я бросил его в угол (оно разбилось), уселся под кроватью и неожиданно вспомнил сон, в котором видел Наталью мраморно-безжизненной.
Я вспомнил его подробность, ускользнувшую в первом осознании.
Вот она, эта подробность:
…завороженный, я иду к Наталье, иду, чтобы стать таким же. Я знаю — как только я стану мраморно-безжизненным, души наши соединятся в одну, и счастья в мире, хоть не намного, но станет больше.
На мертвом небе одной звездочкой станет больше…
Из книг мне было известно, что подсознание (именно оно владеет нашими снами) всеми своими возможностями пытается помочь своему вместилищу принять правильное решение. Оно что-то выпячивает, раз за разом ставит одну и ту же пластинку (так называемые «успокаивающие» сны), а что-то навсегда или до поры до времени скрывает. И вот, мое подсознание, допустило утечку засекреченной ранее информации, допустило, чтобы я понял, что пора сматывать удочки и догонять Наталью. И себя самого. Самого себя, все понявшего…
Да, подсознание предлагает мне приблизиться к ней! Наталья была смыслом моей жизни, и жить без нее, жить безжизненно, нет смысла.
— Но как уйти? — задумался я, убежденный собой и подспудным знанием. — Удавиться? Закружиться на веревке с вывалившимся языком, синим и распухшим, закружиться перед ней, почти живой, перед Вовой и Володей, молча напивающимися?
Нет. Пошло и противно. Когда труп придет в кондицию, придет Надежда и скажет слугам, брезгливо указав на мою остывшую ипостась:
— Уберите это!
Резать вены в ванной?
Тоже нет. В ванной режут вены женщины-истерички (терпеть их не могу) и брошенные мужчинки. Наталья бы это не одобрила.
Так как же? А может, как она?! Без лишних телодвижений и боли — ее и без того океан. Да, я уйду к ней с помощью тампона. Лягу рядом и умру, и мы будем лежать, как живые. Смерть осенит нас, и мы пойдем по вечности, взявшись за руки, плечо к плечу. А они — Надежда с ее подельниками — пусть смотрят. Это их тронет, и Володю с Вовой, может быть, выпустят.
Но как это сделать? Лечь рядом с любимой и сунуть тампон в задницу? Наверху умрут со смеху, потом станут состязаться в остроумии. Кто-то непременно вспомнит «Криминальное чтиво», в котором участник войны во Вьетнаме, будучи военнопленным, много лет прятал от тюремщиков фамильные часы, чтобы передать их сыну, прятал в своей заднице, а потом и в заднице друга. Кто-то назовет педиком. Кто-то скажет, что тампон для меня надо было посыпать красным перцем, и все взорвутся от смеха. Нет!
Сунуть в рот? Не лучше — зрители захлопают в ладоши — лучшей темы для уничижения найти трудно.
Может вымочить их в воде и выпить ее? Так и сделаю. Не получится — придумаю что-нибудь другое».
Приняв решение, я пошел к Эдгару-Эдичке. — он лежал в углу комнаты, неотрывно глядя на тело Натальи.
— Я решил уйти к ней, — сказал я, присев перед ним и погладив. — Ты как на это смотришь?
Эдичка посмотрел одобрительно. То есть на секунду прикрыл оба глаза.
— Когда освободишься, сделай что-нибудь с ними, хорошо?
— Разумеется, — ответил он движением усов.
— Жизни только не лишай, лучше как граф Монтекристо, ладно?
Кот не ответил. Мне показалось — он давно решил, что делать с людьми, убившими обожаемую им девушку.
— Эдгар-Эдичка… — произнес я, унесшись в прошлое и увидев первую нашу встречу с Натальей. — Не забывай, как мы тебя звали. Первое имя дал я, второе — она. В них мы будем жить с тобой. Когда же придет твой черед, беги сразу к нам, мы будем ждать.
Кот посмотрел пристально, побуждая действовать, но не каркать, и я, погладив его на прощание, направился к Вове с Володей.