Г.Осипов
КОШМАР В БЕРЛИНСКОМ ПРОЕЗДЕ
(Рассказ Патриота)
- Почему мы позволяем овладевать нами тяжелыми мыслями в духе "а что было бы если:", когда опасность уже миновала и стало ясно, что на этот раз определенно Бог помиловал? Возможно так происходит от того, что мы перед этим ослабили свою волю мыслями из числа приятных "а что если бы", подразумевая успех и славу, и теперь вот не в силах избавиться от бремени мыслей черных.
Гости собрались у Ирины Антоновой, известного в нашем городе хирурга, статной, красивой женщины, чей интерес к оккультному не был ни для кого из присутствующих секретом, по случаю ее дня рождения. Ужин закончился, но многие все еще держали в руках бокалы с превосходным домашним вином, куда было добавлено по совету хозяйки немного ананасового ликера.
Человеку, произнесшему эти слова, на вид было около сорока лет. Седые виски и неправильной формы русский нос, суровые черты лица его как-то не гармонировали с задумчивыми, какими-то цыганскими глазами, в которых время от времени вспыхивали насмешливые огоньки, выдавая изрядный жизненный опыт и чувство юмора. Правая рука его покоилась на перевязи, говорили, что это ранение он получил в недавнем столкновении с врагами Отечества.
Одна из дам, стоявших рядом, предупредительно извлекла из кармана его черной, военного образца рубашки, сигарету, после чего дала прикурить от зажигалки-пистолета. Поблагодарив, гость оглядел присутствующих и продолжил свой рассказ.
- Эта история произошла со мной еще при Андропове, то есть уже почти в прошлом веке. Так вышло, что я оказался в Москве поздней осенью в положении человека, как мне тогда казалось, будущего и почти без средств к существованию, но полного при этом сил и желания направить куда-то революционную энергию, невостребованную сонным обществом, каким-то образом заявить о себе.
В Москве у меня появилась подружка. Она считалась модной портнихой, шила вещи из кожи, помимо этого слыла еще и гадалкой, промышляла составлением гороскопов. Однажды, навещая Галину (так звали мою подругу) я застал в ее доме чету несколько экзотического вида. В комнатке замусоренной кожаными лоскутами, нитками, заклепками и молниями пахло по меньшей мере тремя сортами духов, а за столом помимо хозяйки сидели еще двое. Строгая дама лет пятидесяти со лбом и щеками, сияющими глазурью омоложения. Даму звали, я не ослышался, Региною. Ее голова была увенчана прической из роскошных белых волос, но выросли они не у нее на голове. То же самое можно было сказать и о ее ровных и крупных зубах. Свои тяжелые кулаки, явно знакомые с лыжными палками, Регина держала на скатерти, так что были видны массивные браслеты из серебра в виде свивающихся змей. При этом она носила черные кожаные штаны, предел мечтаний тогдашних металлистов.
Рядом с нею находился ее супруг. Игорь-Гарик, как называли его знакомые, находя такое сочетание остроумным. Это был полноватый шатен лет тридцати с небольшим, его курчавые волосы на лбу уже начали редеть, а брезгливо-иронический профиль выдавал принадлежность Игоря-Гарика к энергичной породе метисов.
Допускаю, что в юности, в пору своей "пражской весны", Игорь-Гарик ничем не походил на облезлого толстяка, каким он стал в дальнейшем. Вполне возможно, что это был загорелый, ближневосточного вида юноша, пленивший фрау Регину где-нибудь в Коктебеле "первой юности красой женоподобной". А "фрау" в ту пору была требовательной и страстной блондинкой, и таила под слоем псевдонордического льда адский огонь.
Но все это осталось в прошлом, теперь же они больше походили на гротескную пару из комедии о богатом транссексуале и докторе-неудачнике. Властный транссексуал должен был бы согласно сюжету срывать на докторишке злобу за плохо проделанную операцию. Фамилия доктора могла быть позаимствована у какого-нибудь знаменитого "Доктор Гарик Эйнштейн". "Игорь Кнопфлер, подмена пола", - надпись на визитной карточке.
Овладев разговором, супруги многословно судачили про новинки литературы, время от времени прерываемые восторженными возгласами Галины, они рассказали о письме от лично им знакомого писателя Аксенова, которого пациентка доктора Эйнштейна называла, хохоча, Аксилий Васенов. Доктор Эйнштейн в это время виновато улыбаясь ел пирожное, подражая, видимо, поэту Мандельштаму. О пристрастии последнего к сладкому, я вычитал в книге, которую мне дала Галина. Говоря о трудностях отъезда на Запад, они сообщили, что какой-то Шпунт, известный будто бы всей инакомыслящей России, получил таки разрешение и собирается ехать со своей "Шпунтихой" в Израиль:
На этом месте рассказчик в последний раз за вечер усмехнулся и погасил окурок в бронзовой пепельнице-ладони.
Сестра именинницы, балерина по имени Наташа, внесла, шелестя платьем, и поставила на стол вазу, наполненную фруктами.
Потрогав здоровой рукой незажженные свечи на фортепиано, гость пригладил волосы и возобновил свой рассказ.
Будучи предельно далек от кругов фрондирующей богемы, я просидел весь тот вечер в их компании почти не раскрывая рта, лишь отмечая время от времени наиболее яркие высказывания Регины, как например: "Человека делает интеллигентом его отношение к женщине и евреям!. Запомнился еще какой-то "старик Гольдфарб", пытавшийся вывезти в своей протезной ноге "секретные штаммы", и изобличенный на таможне он сильно подвел этой выходкой все движение отказников. О "старике Гольдфарбе" поведал Игорь-Гарик.
- А что такое "штаммы"? - спросила балерина Наташа.
- Это культура микроорганизмов, - коротко пояснила ее ученая сестра.
Мы распрощались довольно приветливо, Регина даже весьма лестно отозвалась о моей внешности, что, похоже, не слишком пришлось по душе грустному Гарику. Я остался ночевать у Гали, среди незаконченных кожаных "прикидов" и цветного плаката, на котором демонстрировал свой проклепанный зад, привстав с сидения мотоцикла, американский "Ангел Ада".
Тем не менее, когда я снова появился у Галины через пару дней, моя приятельница встретила меня подчеркнуто холодно, даже уклонилась от привычного поцелуя на пороге.
- Зачем ты обижаешь моих друзей, - промолвила она, глядя перед собою и подергивая головой, - разве ты незрячий, не видишь, что за люди перед тобой? Нет, ты все равно продолжаешь нести свою изуверскую ересь, как будто кому-то это ах как приятно слушать. Найди себе таких же и перед ними выступай: идиот, - закончила Галина трагическим полушепотом и принялась массировать виски своими мышиными лапками.
- Галя, если я чем-то обидел этих людей, ты, конечно, извини, но все-таки укажи мне, что я, например, такое мог сболтнуть, чтобы впредь тебя не подводить, - предложил я смущенно.
- Как что?! - снова вскинулась моя портниха-гадалка. - Кто тебя тянул за язык брякнуть, что подлинная наука существовала исключительно в Третьем Рейхе, а наши ученые занимались не поиском истины, а организацией клубов самодеятельной песни! Каково это выслушивать Регине, когда ее мужем до Гарика был известный бард Рознатовский.
- Ты говорила, что он повесился, - напомнил я. - Да, и это ужасно, его просто затравили черносотенцы, распуская грязные сплетни о его личной жизни - то, что ты называешь "арийской наукой", то есть. А у Гарика, которого ты так глупо прозвал доктор Эйнштейн, папа и мама честнейшие ученые-бактериологи, в числе их друзей Сарра Бабенышева и Белла Мельгром-Лугози. Помнишь облепиховое масло - я доставала его для жены Сахарова! - с гордостью подчеркнула мой подружка, о которой я, как оказалось, многого не знал, - с какой стати у моих верных, старых друзей должна болеть от тебя голова?!
Что тут можно было возразить? Ума не приложу каким образом пухленький Гарик пронюхал о своем прозвище, ведь в слух я его так, насколько помню, не называл его ни разу, так про себя что-то подобное думал. Не припоминал я и высказываний, породивших мигрень у соратников героического Шпунта, однако еще раз попросив прощения за оплошность, я тихо удалился, как мне казалось, надолго.
Я ошибался, и приблизительно дней через десять, она сама, к моему изумлению, разыскала меня, ютившегося в многодетном семействе знакомого дьяка.
- Тебе совсем негде жить, - начала она, по обыкновению с тревогой и сочувствием в голосе, подражая дикторам радио "Свобода", - между тем ты бы мог спокойно читать, писать, сочинять в квартире Регины с Гариком, они уезжают до нового года в Выборг: Тебе нравится Остров Мертвых? Ах, ты же там не бывал ни разу, что я говорю! Ну и вот на время своего отсутствия они готовы тебя приютить в качестве дворецкого.
- Я могла бы тебя навещать, - добавила она, жеманясь, - это очень уютное место, правда там холодновато, но зато тихо. Впрочем, что я тебя уговариваю.
Положение мое и в самом деле было безвыходное, выбирать не приходилось, поэтому три дня спустя я прибыл по указанному адресу с ключом в кармане.
На приличном расстоянии от других построек возвышалось это здание с единственным подъездом - "дом-башня", как было указано в записке. Задрав голову и поставив сумку на носки сапог, чтобы не промочить ее дна, я неясным беспокойством оглядывал темные окна квартир, населенных незнакомыми мне и, кто знает, возможно враждебными жильцами. Первый этаж занимали прачечная и радиоателье, там горел "дневной" свет.
Две бездомные собаки лежали возле скамейки, на которой в хорошую погоду должны сидеть пенсионеры. Грустные собачьи глаза смотрели на меня вопрошающе.
- Виноват, собачки, пока мне вас угостить нечем, - сказал я им без улыбки.
Едва я вошел в вестибюль, как от почтовых ящиков отделился, направляясь к лифту, рослый старик с "Правдой" в дрожащей руке. В кабине лифта я рассмотрел на лацкане его пиджака значок в виде чернильного пера - эмблему Союза журналистов.
- Второй этаж не работает, - произнес старик, не разомкнув губ. Мы доехали до третьего, затем спустились по лестнице. Меня поразили надписи на стенах - Saxon, Kiss, черт знает кто еще; на загаженном стекле вентиляционного окошка даже красовалась Свастика с добавленными каким-то антифашистом буквами "Уй", и множество девичьих имен. Наличие подростков среди обитателей "дома-башни" как-то не соответствовало ветхому облику моего спутника.
Подойдя к нужному мне номеру (коридор напомнил мне нечто среднее между лечебницей и общежитием), я замешкался на пороге, вынимая ключи, и оглянулся. В нескольких шагах от меня дедушка с "Правдой" в руке застыл перед своей дверью, наблюдая за мной довольно бесцеремонно.
Первым делом я решил осмотреть свое временное убежище. Повесив куртку на спинку стула, я прошел на кухню. Она была соединена с гостиной балконом, где хранился снаряд для занятий серфингом. Скользить по водной глади наших рек и озер сделалось особым шиком у советских "пляжных мальчиков" незадолго до смерти Брежнева.
В отдалении, там, где троллейбус совершал поворот, наблюдалось скопление одинаковых машин - вероятно стоянка такси. Скинув сапоги, я принялся за осмотр гостиной. В неком подобии ниши располагался покрытый фиолетовой накидкой диван, рядом с балконной дверью стоял гардероб, а напротив него секретер - оба были заперты. На приглядной подвесной полочке я увидел кассетный магнитофон и картонку с кассетами. Машинально я перебрал несколько наугад - Окуджава, Высоцкий, Элвис Пресли. Ну да, для продления жизни в кадаврах типа Регины, а вот кассета совсем без надписи, наверное здесь записан Галич или что-нибудь крамольное...
Ни телевизора, ни обычных в домах культурных людей икон, в комнате не было. Телефон? Ах да, телефон же стоит на кухне! Словно в ответ на мою мысль оттуда раздался звонок. Это звонит моя благодетельница Галина, решил я и, подняв трубку, просто сказал: "Алло". Не получив ответа, я был вынужден повторить это слово еще раз, после чего немолодой, но довольно развязный голос проговорил: "Ну что, "Але", ты еще не надумал смыться?"
- Что вам угодно? - собрался я спросить у незнакомца, но в трубке были слышны уже одни гудки.
Закурив сигарету из пачки на холодильнике, я вернулся в гостиную. Неужели это дедушка-журналист развлекается таким хулиганским способом? На "органы" вроде бы непохоже. Почему-то анонимный звонок, возможно ошибочный, оставил в моей душе крайне неприятный осадок.
Заметив, что пепел с моей сигареты вот-вот упадет на паркет, я принялся искать глазами подходящий сосуд, куда бы я мог его стряхнуть, и в этот момент мой взгляд наткнулся на предмет, заставивший меня содрогнуться! Пепел свалился на пол.
В темном углублении над изголовием дивана был подвешен некий предмет. С первого взгляда его можно было принять за лампу-ночник, но это была не лампа, а шоколадного цвета слепок с человеческого лица, посмертная маска или что-то вроде, пустые глазницы, наполовину прикрытые выпуклыми веками, и слегка оскаленный рот придавали ей выражение высокомерного и насмешливого превосходства, но было в тоже время в ней нечто зловещее и мстительное, нечто от поверженного идола, вновь обретшего способность внушать страх.
В памяти тотчас воскресло пластиковое, бескровное лицо Регины с наклеенными родинками из сургуча, а также ее несуразные брюки из фальшивой кожи, но главное, что взволновало меня больше всего, это сходство черт маски на стене с чертами лица Игоря-Гарика. Я вновь услышал его глуховатый и высокий голос, которому он, сдавливая горло, тщетно пытался придать более мужественное звучание, от чего голос становился все глуше и писклявей. Его пошлейшие высказывания о "правах человека" вперемежку с солдафонскими восторгами перед Америкой, высказанные его "фрау", похожей на Сахарова в белокуром парике, показались мне в эту минуту особенно отталкивающими. Пара особей из абсолютно чуждого, потустороннего для нас мира.
Еще раз взглянув на маску, я заставил себя улыбнуться ей, как будто моя улыбка смогла бы изменить ее выражение, торжествующе-угрожающее и коварное, но черты жуткой личины и не подумали смягчиться. Напротив, холодный луч осеннего солнца, выглянувшего на мгновение перед закатом, скользнув по ее губам прибавил маске жестокого лукавства. Она все больше напоминала мне нечто вроде рекламы конфет для лакомок с того света.
Наверно такие шоколадные барашки в былые времена похищали, рискуя своей странной жизнью, а также младенцев, необходимых при их кровавых ритуалах, но почему именно в "былые", мне приходилось слышать от красавицы-бабушки о каких-то темных делах на Украине, которые покойному деду приходилось расследовать уже после войны.
Вот поблескивает медными руками шифоньер, какие "прикиды" могут быть развешены на плечиках внутри него? Разумеется, сегодня они сменили высокие головные уборы жрецов на бейсбольные козырьки, внушающие скорее презрение, нежели страх, но за этим убогим щегольством стиляг из гетто шевелятся грозные средства устрашения, готовые покарать вас за нанесенную доктору Эйнштейну обиду. Где находится мистический запад? Он всегда за сутулой спиной еврея. Иудейский карлик отбрасывает гигантскую уродливую тень. Недочеловеки обидчивы и мстительны - задев одного из их числа, вы оскорбляете всех, и тогда, в ответ на раздражение, каркас каждого урода сотрясает судорога негодования.
Я представил как глазированную поверхность лица Регины, доведись ей прочесть мои мысли, покрывает паутина мелких трещин, и покривился.
Раздавив окурок в металлическом ежике, чьи лапки покоились на обложке журнала "Время и мы", я со смутною еще тоской пожалел, что не смогу сию же минуту собраться и уйти прочь из этого места.