День и ночь мальчик Бокля читает, много совсем ему непонятного было вначале, но когда ключ был найден, этот новый закон, то очень интересно было перечитывать и все подводить под него.
В том законе, которому учат в гимназии, есть какое-то "вдруг!", все учителя очень любят это слово: ... - "и вдруг!" или... "а вдруг!", бывает даже: "вдруг - вдруг!". Каждый из учеников ходит в класс и учится, как машина, от часу до часу, но всегда ожидает над собой, или под собой или возле себя это: "...вдруг!". Надзиратель Заяц постоянно под страхом... "и вдруг" оглядывается, прислушивается, лукавится. Козел, самый умный, и то бывает, ни с того, ни с сего, мелко-мелко перекрестится, и Алпатов узнает в этих крестиках свое детское в саду, в полях, когда, бывало, идет по дорожке... и вдруг начинает из кустов такое показываться, чего отродясь не видал.
А если по новому закону жить, то никаких "вдруг" быть не может, всему есть причины. Так он, читая и думая, потом подобрался и к богу, что он есть тоже причина, но вспомнил о причастии, когда священник говорит: "со страхом божиим и верою приступите", вот тут-то и может быть больше всего это "вдруг", об этом страшно и думать, и кажется, сюда не подходит новый закон.
Каждую большую перемену Алпатов ходит теперь с Несговоровым из конца в конец, восьмиклассник сверху кладет ему руку на плечо, Алпатов держится за его пояс, и так они каждый день без-умолку разговаривают.
- Последнее - это атом, - говорит Несговоров.
- Но кто же двинул последний атом, - бог?
- Причина.
- Какая?
- Икс. А бог зачем тебе?
- Но ведь богу они служат, наши учителя, из-за чего же совершается вся наша гимназическая пытка?
- В бога они верят гораздо меньше, чем мы с тобой.
- Тогда все обман?
- Еще бы!
- Я сам это подозревал, но неужели и Козел не верит?
- Козел очень умный, но он страшный трус и свои мысли закрещивает, он - мечтатель.
- Что значит мечтатель!
- А вот что: у тебя была мечта уплыть в Азию, ты взял и поплыл, ты не мечтатель, а он будет мечтать об Азии, но никогда в нее не поедет и жить будет совсем по-другому. Я слышал от одного настоящего ученого о нем: "если бы и явилась та забытая страна, о которой он мечтает, так он бы ее возненавидел и стал бы мечтать оттуда о нашей гимназии".
- Но ведь это гадко, - почему же ты говоришь, что он умный.
- Я хочу сказать: он знающий и талантливый.
- А умный, по-моему, - это и честный.
- Еще бы!
После этого разговора стало очень страшно: про это свое, что ему страшно, Алпатов ничего не сказал Несговорову, - как про это скажешь, этот страх еще хуже, чем в лесу бывало: там догадываешься, а тут известно, что это старшие сговорились между собой и обманывают всех, - как тут жить среди обмана?
Раз он идет из гимназии и слышит, говорят два мещанина:
- Смотри!
- Нет, ты смотри!
- Господь тебя покарает!
- А из тебя на том свете чорт пирог испечет.
Сразу блеснула мысль Алпатову, что они считаются маленькими в гимназии и их обманывают богом, а ведь эти мещане тоже маленькие, и мужики, и другие мужики соседней губернии, и так дальше, и еще дальше, - значит их всех, всех обманывают?
- Кто же виноват в этом страшном преступлении? - спросил он себя. Вспомнилось, как в раннем детстве, когда убили царя, говорили, что царь виноват, но где этот царь, как его достанешь?..
- Козел виноват! - сказал он себе.
За Козлом были, конечно, и другие виноваты, но самый близкий, видимый, конечно, Козел-мечтатель.
- Что же делать, как быть дальше? - спросил он себя, входя к себе.
- О, мой милый мальчик, - сказала ему добрая Вильгельмина, - зачем, зачем ты остригся, ты стал теперь такой умный.
- Чем же это плохо быть умным?
- Всему свое время, у тебя были такие красивые каштановые волосы, тебе надо бы танцовать, а ты по ночам книжки читаешь.
И от доброй Вильгельмины Алпатову так показалось: хорошо это время, когда он хотел танцовать, и как хорошо казалось тогда узнать тайны, а вот узнал и что теперь делать? В эту ночь в первый раз он узнал, что такое бессонница, долго провертелся на кровати и только под утро уснул.
- Auf, auf! в гимназию! - звала его Вильгельмина.
А он все лежал и лежал. Какая тут гимназия, разве в гимназии дело? И ему захотелось хоть гадость какую-нибудь, но делать сейчас же, немедленно!.. Вспомнилось, как в саду его братья выстраивались возли бани вместе с деревенскими мальчиками и занимались обыкновенным пороком, - как и он тогда пробовал, но у него ничего не получалось. Теперь он тоже захотел это сделать, но опять ничего не вышло. "Этого даже не умею!" подумал он с досадой, и сильное раздражение явилось, хоть бы кого-нибудь обидеть, но невозможно было сказать дерзость доброй Вильгельмине с двойным подбородком.
- Милый мой мальчик, - говорила она, - отчего ты такой бледный сегодня? О, зачем ты остригся!
Смутно бродил он мыслью в разные страны, как-то ни во что ею не упираясь, будто пахал облака. В гимназию не пошел, а прямо в городской сад, на самую отдаленную лавочку и стал там думать о последней, казалось ему, неизвестной и большой тайне, - вот бы и это узнать. В классе была целая группа учеников, во главе с Калакутским, они между собой всегда говорили про это и знали все. Но это раньше так чуждо было Алпатову, что он их сторонился и даже боялся, - вот бы теперь их расспросить! И так случилось, что путь Калакутского из гимназии домой как раз был через городской сад мимо этой лавочки. Алпатов задержал его и прямо спросил про это.
- Можно, - сказал Калакутский, - только тебе первый раз надо выпить для храбрости.
- Ну, что же, давай напьемся.
- Приходи ко мне в сумерки.
Началось ожидание вечера. Страх не выдержать и осрамиться борол его. "Ничего, - борол он свой страх, - когда напьюсь, страшно не будет". И всю надежду возложил на водку. С тех пор еще, как он бежал в Азию и напился с Кумом, не пил он ни разу, но воспоминание о действии водки было связано с большой белой теплой подушкой и крепким сном - хорошее воспоминание! Водка может совершать чудеса.
Как только смеркалось и стали зажигать фонари, он явился к Калакутскому.
- Ну, пойдем?
- Куда пойдем? - спросил Калакутский.
Алпатов покраснел, стыдясь напомнить. А Калакутский был такой: у него всегда в одно ухо вскочит, в другое выскочит, и что-нибудь делать с ним можно только в тот самый момент, когда в одно ухо вскочило, а из другого еще не выскочило.
- А! - вспомнил он вдруг, - водки не купил, нельзя было, у нас сегодня гости.