Тогда Анчи, бледная, перепуганная, боязливо моргая красивыми длинными ресницами, бросается к Прокопу в поисках защиты; возле него она пережидает, когда кончится эта ужасная операция. Но вот мальчишка убегает с протяжным воем, и Анчи с милой неловкостью пытается замять свою сентиментальную трусость.
Конечно, совсем другое дело, когда у докторского дома останавливается телега, устланная соломой, и двое дядек осторожно вносят по лестнице тяжелораненого. У него раздроблена рука или нога сломана, а то и голову размозжила копытом лошадь; холодный пот стекает по его смертельно бледному лбу, и он стонет тихо, героически сдерживаясь. Тогда на весь дом ложится трагическая тишина; в кабинете бесшумно вершится что-то страшное; веселая толстая служанка ходит на цыпочках, у Анчи глаза полны слез, пальцы ее дрожат. Доктор врывается в кухню, с криком требует рому, вина или воды, удвоенной грубостью маскируя мучительное сострадание. И после этого еще целый день он ни с кем не разговаривает, постоянно раздражается и хлопает дверьми...
Но бывает и великий праздник, веселая ежегодная ярмарка в жизни деревенского доктора: прививка оспы. Сотни мамаш покачивают на руках свои хныкающие, ревущие, спящие сверточки, заполняя все - амбулаторию, коридор, кухню и садик. Анчи как одуревшая, ей хочется нянчить, качать, перепеленывать всех этих беззубых, орущих малышей, покрытых нежным пушком это какой-то припадок восторженного стихийного чувства материнства. Да и у старого доктора как-то особенно задорно поблескивает лысина, с самого утра он ходит без очков, чтобы не пугать малюток, и глаза у него тают от утомления и радости.
Иной раз среди ночи раздается нервозный звонок.
Потом в дверях слышны невнятные голоса, доктор ругается, и кучеру Иозефу приходится запрягать.
Где-то в деревне светится окошко - рождается новый человек. Доктор приезжает домой под утро, усталый, но довольный, и от него на десять шагов разит карболкой; но таким его больше всего любит Анчи.
Есть в доме и другие личности; толстая хохотушка Нанда в кухне, - Нанда целый день поет, гремит посудой и надрывается от смеха. Затем важный кучер Иозеф с обвисшими усами - историк; он постоянно читает книги по истории и очень любит рассказывать, например, о гуситских войнах или об исторических загадках родного края. За ним следует господский садовник - невероятный бабник; он каждый день забегает в садик доктора, прививает его розы, подстригает кусты и повергает Нанду в опасные приступы смеха. Затем живет здесь уже упомянутый выше косматый, развеселый Гонзик - он сопровождает Прокопа, ловит блох, гоняется за курами и обожает кататься на козлах докторской коляски.
А Фриц - это старый вороной конь, уже начинающий седеть, степенный и добродушный, приятель кроликов; погладить его теплый, чувствительный храп - верх удовольствия. Есть еще смуглый адъюнкт из имения, влюбленный в Анчи, которого последняя в союзе с Нандой разыгрывает самым бессовестным образом. Потом управляющий имением, старый лис и вор - этот является к доктору играть в шахматы.
Доктор волнуется, приходит в ярость и проигрывает.
Наконец еще несколько лиц и в том числе - необыкновенно скучный помешанный на политике гражданский землемер, который по праву коллегиальности отравляет Прокопу настроение.
Прокоп много читает - или притворяется, что читает. Его покрытое шрамами тяжелое лицо мало что говорит окружающим, а тем более не обнаруживает, какую отчаянную борьбу ведет втайне Прокоп с нарушенной памятью. Особенно пострадали последние годы работы; самые простые формулы и процессы испарились без следа, и Прокоп на полях книг записывает обрывки формул, которые вдруг всплывают в памяти, когда он меньше всего о них думает. Потом он встает и идет играть с Анчи на бильярде; это игра, во время которой не нужно много говорить. И его чопорная, непроницаемая серьезность ложится тенью на Анчи; она играет сосредоточенно, целится, строго сдвинув брови, но когда шар, будто назло, катится совсем не туда, куда надо, - открывает от удивления ротик и язычком показывает нужное направление.
Вечера у лампы. Больше всех болтает доктор, восторженный натуралист без каких-либо познаний в этой области. Его особенно восхищают последние мировые загадки: радиоактивность, бесконечность пространства, электричество, теория относительности, происхождение материи и возраст человечества. Он - отъявленный материалист и именно потому тонко чувствует таинственный, сладкий ужас неразрешимого.
Иной раз Прокоп не удерживается и начинает поправлять бюхнеровскую * наивность его взглядов. Старик слушает его с неподдельным благоговением и в эти минуты безмерно уважает Прокопа - особенно там, где перестает понимать его, например, в области потенциала резонации или квантовой теории. Анчи - та просто сидит, упираясь в стол подбородком; она, пожалуй, уже великовата для такой позы, но после смерти матери эта девушка, видимо, забыла взрослеть. Затаив дыхание, она переводит немигающий взгляд расширенных глаз с отца на Прокопа. А ночи - ночи здесь мирные и необъятные, как всюду в деревне. Порой брякнет цепь в коровнике, да близко или далеко залают псы; по небу скользнет падучая звезда, вешний дождь прошумит в саду, да с серебристым звоном стекают капельки из крана садовой колонки. Чистым, глубинным холодком тянет в раскрытое окно, и человек засыпает благословенным сном без сновидений.
Да, дело шло на поправку: с каждым днем к Прокопу мелкими шажками возвращалась жизнь. Только в голове его стоял туман, как будто все, что он видел, происходило во сне. Оставалось только поблагодарить доктора и отправляться восвояси. Он хотел сказать об этом как-то после ужина, но именно в этот вечер все молчали, словно набрав в рот воды. Потом старый доктор взял Прокопа под руку и увел к себе в кабинет. И там, походив вокруг да около, он со смущенной грубостью объявил, что Прокопу вовсе незачем уезжать, ему еще надо отдохнуть, выздоровление его не полное, и вообще пусть остается, и точка.
Прокоп вяло возражал; но факт оставался фактом: он еще не чувствовал себя в форме, и к тому же несколько избаловался. Словом, разговорам об отъезде пока был положен конец.
После обеда доктор всегда запирался в кабинете.
- Приходите как-нибудь ко мне посидеть, - мимоходом бросил он однажды Прокопу.
И Прокоп зашел и застал доктора над множеством пузырьков, ступочек и порошков.
- Понимаете, в Тынице нет аптеки, - объяснил доктор, - и мне самому приходится изготовлять лекарства.
И он дрожащими толстыми пальцами принялся отвешивать какой-то порошок на ручных весах. Руки плохо его слушались, весы раскачивались и крутились; старик сердился, фыркал, и на носу у него мелкими капельками выступил пот.
- Что поделать, плохо вижу, - оправдывал он старческую слабость своих пальцев.
Прокоп некоторое время смотрел, потом, ни слова не говоря, забрал - у него весы. Стук, стук - и порошок отвешен с точностью до миллиграмма. И вторая доза и третья. Чувствительные весы так и плясали в пальцах Прокопа.
- Нет, вы только посмотрите! - изумлялся доктор, с восхищением следя за руками Прокопа, изломанными, узловатыми, с уродливыми суставами, обломанными ногтями и обрубками на месте нескольких пальцев. - Сколько же ловкости в ваших руках, голубчик!
Вскоре Прокол уже растирал какую-то мазь, отмеривал капли и подогревал пробирки. Доктор, сияя, налеплял ярлычки. Через полчаса все лекарства были готовы, да еще отвешена про запас целая горка порошков. А через несколько дней Прокоп уже с легкостью читал докторские рецепты и безмолвно заменял провизора. Bon! 1
Как-то под вечер доктор копался на одной из грядок в своем саду. Вдруг - громовой удар в доме, и тотчас после этого со звоном посыпались стекла.
Доктор бросился в дом, столкнулся в коридоре с перепуганной Анчи.
- Что случилось? - гаркнул он.
- Не знаю, - еле слышно ответила Анчи. - Это в кабинете...
Доктор вбежал туда и увидел Прокопа - ползая на четвереньках, тот собирал с полу осколки и бумаги.
- Что вы здесь натворили? - закричал старик.
- Ничего, - ответил Прокоп, поднимаясь с виноватым видом. - У меня пробирка лопнула...
- Да что вы, в самом деле, черт... - взревел было доктор и осекся: из левой кисти Прокопа ручейком стекала кровь. - У вас что, палец оторвало?
- Простая царапинка, - запротестовал Прокоп, пряча руку за спину.
- А ну-ка, покажите, - крикнул старый врач и потащил Прокопа к окну. Половина пальца висела на узенькой полоске кожи. Доктор кинулся
1 Хорошо! (франц.)
к шкафчику с инструментами за ножницами и увидел в дверях смертельно бледную дочь.
- Тебе что надо? - обрушился он на нее. - Марш отсюда!
Анчи не двинулась. Она прижимала руки к груди с таким видом, будто готова была упасть в обморок.
Доктор вернулся к Прокопу; сначала делал что-то с ваткой, потом звякнули ножницы.
- Свет! - крикнул он дочери; та бросилась к выключателю, зажгла лампу.
- Да не стой здесь! - гремел старый врач, окуная иглу в бензин. - Нечего тебе тут делать! Подай нитки!
Анчи подбежала к шкафчику, достала ампулу с нитками.
- А теперь уходи!
Анчи взглянула на спину Прокопа и поступила наоборот: подошла и обеими ладонями обхватила раненую руку, приподняв ее. Доктор в это время мыл руки; он повернулся к Анчи с намерением снова взорваться, но вместо этого проворчал:
- Так, а теперь держи крепче! И ближе к свету!
И Анчи держала, зажмурив глаза. Было тихо - слышалось только сопение доктора; тогда девушка отважилась поднять веки. Внизу, где работал отец, виднелось что-то кровавое и безобразное. Анчи скорее перевела взгляд на Прокопа; он отвернулся, веки его дергались от боли. Анчи цепенела от этой чужой боли и глотала слезы; ее начало мутить.
Тем временем рука Прокопа разбухала: груды ваты, батист Бильрота * и, верно, целый километр бинта - доктор все наматывал и наматывал его, пока не получилось нечто огромное, белое. Анчи держала руку Прокопа, а колени ее дрожали, и ей казалось - этой страшной операции не будет конца. Внезапно у нее закружилась голова, потом она услыхала голос отца:
- На, выпей скорей!
Открыв глаза, она увидела, что сидит на стуле, отец подает ей мензурку с какой-то жидкостью, а сзади стоит Прокоп, улыбается и, как ребенка, держит у груди забинтованную руку, похожую на гигантский бутон.