- Где он? Где он живет?
- Не знаю! - не своим голосом крикнул доктор и захлопнул за собой дверь.
Прокоп обернулся к Анчи. Она сидела в каком-то оцепенении, устремив в пустоту огромные глаза.
- Анчи, - лихорадочно забормотал он, - вы должны сказать, где ваш Ирка... Я... мне нужно съездить к нему, понимаете? Дело в том, что... такое дело... В общем, тут дело касается некоторых вещей... я... Прочитайте это, - закончил он поспешно и сунул ей под нос смятый обрывок газеты. Но Анчи видела только какие-то круги.
- Это мое открытие, понимаете? - нервно объяснил он. Меня разыскивают, некий Карсон... Где ваш Иржи?
- Мы не знаем, - шепнула Анчи. - Вот уже два... уже два года он нам не пишет...
- А-ах! - вырвалось у Прокопа, и он яростно скомкал газету.
Девушка окаменела; только глаза ее, казалось, все росли, и каким-то жалобным смятением дышали полуоткрытые губы.
Прокоп готов был провалиться.
- Анчи, - рассек он наконец тягостное молчание, - я вернусь. Через несколько дней... Я... Это очень важное дело. Надо же... надо же все-таки думать... и о своей работе. Ведь у каждого, знаете, есть... определенные обязанности... (господи, вот брякнул!) Поймите, что... Ну, просто я должен! выкрикнул он вдруг. - Мне лучше умереть, чем не поехать, понимаете?
Анчи лишь едва заметно кивнула. Ах, если бы она кивнула ниже - бум! - с громким плачем уронила бы голову на стол, но так у нее только глаза наполнились слезами, остальное Анчи сумела проглотить.
- Анчи, - бормотал растерявшийся Прокоп, в отчаянии ретируясь к двери. - Я даже прощаться не стану; правда, не стоит: через неделю, через месяц я снова буду здесь... Ну, послушайте...
Он не смел даже взглянуть на нее; а она сидела, словно отупев; опусгились ее плечи, глаза сделались незрячими, а носик уже набухал от сдерживаемых слез - смотреть больно!
- Анчи... - сделал он еще одну попытку и тут же смолк. Бесконечной показалась ему эта последняя минута на пороге; он чувствовал - надо было еще что-то сказать или сделать, но вместо всего этого еле выжал что-то вроде "до свидания" и, с мукой в душе, вышел.
Как вор, на цыпочках, покидал Прокоп дом. Заколебался еще у двери, за которой оставил Анчи.
Там до сих пор стояла тишина, сдавившая его невыразимым страданием. Перед выходом из дому вдруг остановился, как человек, забывший что-то, и на цыпочках вернулся в кухню. Слава богу, Нанды нет, и он подошел к полочке. "...АТИТ!.. адрес. Карсон, Гл. почтамт". Это он прочел на газете, которую веселая Нанда выстригла узорным кружевом и постлала на полочку. Там он положил для служанки полную пригоршню денег за ее услуги и исчез.
Прокоп, Прокоп, так не поступает человек, если он собирается вернуться через неделю!
"Идет-идет, идет-идет", - скандирует поезд; но для человеческого нетерпения уже недостаточна его громыхающая, брякающая скор человек - весь нетерпение - ерзаег на скамье, то и дело вытаскивает часы, и движения его резки и нервны. Один, два, три, четыре-это телеграфные столбы. Деревья, поле, деревья, будка обходчика, деревья, откос, откос, забор, -поле. Одиннадцать часов семнадцать минут. Свекольное поле, женщины в синих передниках, дом, собачонка, вбившая себе в голову обогнать поезд, поле, поле, поле. Одиннадцать семнадцать. Господи, неужели время остановилось? Лучше думать о чем-нибудь; закрыть глаза и считать до тысячи; произносить мысленно "Отче наш" или химические формулы.
"Идет-идет, идет-идет!" Одиннадцать восемнадцать.
Боже, что делать?
Вдруг Прокоп очнулся. "КРАКАТИТ" - бросилось ему в глаза - он даже испугался. Где это? Ах, это сосед напротив читает газету, на оборотной стороне ее - все то же объявление. "КРАКАТИТ! Прошу инж. П. сообщить свой адрес. Карсон, Гл. почтамт". Ну его к черту, этого Карсона, - думает "инж. П.", однако на ближайшей станции скупает все газеты, какие только плодит благодатная родина.
Объявление - во всех, и всюду одно и то же: "КРАКАТИТ! Прошу инж. П..." Ах, леший тебя побери, - удивляется "инж. П.", - как они меня разыскивают! Зачем я им нужен, если Томеш уже все им продал?
Но вместо того чтобы решать эту важную загадку, Прокоп огляделся - не следят ли за ним - и, кажется, в сотый раз вынул знакомый нам разорванный, набитый деньгами пакет. Долго вертел он его, подкидывал, взвешивал на ладони, всячески стараясь растянуть для себя огромное удовольствие - ждать; наконец вынул то письмо, драгоценное письмо, напианное энергичным, сложившимся почерком.
"Пан Томеш, - в который раз жадно перечитывал Прокоп, - я делаю это не ради вас. а ради сестры. С того мгновения, как вы прислали ей то ужасное письмо, она сходит с ума. Она хотела продать все свои платья и драгоценности, чтобы послать вам деньги; мне стоило большого труда удержать ее от поступка, который она не могла бы скрыть от своего мужа. То, что я вам посылаю, мои собственные деньги; знаю, вы примете их без излишнего смущения, и прошу не благодарить меня. Л."
А ниже торопливо приписано:
"Богом прошу, оставьте М. в покое! Она отдала все, что имела; отдала вам больше, чем принадлежало ей. Я замираю от ужаса, что будет, если все обнаружится. Заклинаю вас всем на свете, не злоупотребляйте своим страшным влиянием на нее! Было бы слишком подло, если бы вы..." - окончание фразы было зачеркнуто, а далее следовала еще приписка: "Поблагодарите за меня вашего друга, который вручит вам это. Мне не забыть его доброты ко мне в минуту, когда я больше всего нуждалась в человеческой помощи".
Прокопа прямо душил избыток тяжкого счастья.
Значит, она не принадлежала Томешу! И ей не на кого было опереться! Храбрая девушка и энергичная - сорок тысяч достала, только бы спасти свою сестру от... видимо, от какого-то позора! Вот эти тридцать тысяч - из банка: они еще оклеены бандеролью - в таком виде она получила их... черт, почему на бандероли нет названия банка? Остальные десять тысяч она собрала бог весть где и как; тут попадаются мелкие банкноты, жалкие грязные пятерки, обветшалые бумажки, прошедшие несчетное количество рук, смятые бумажки из дамских сумочек; господи, какой отчаянной беготни ей стоило собрать вот эту горстку денег! "Мне не забыть его доброты..." В эту минуту Прокоп готов был до смерти избить Томеша, бессовестного, гнусного негодяя! Но вместе с тем прощал ему все... ведь она не была его любовницей! Она не принадлежала Томешу, а это по меньшей мере означает, что она - ангел чистейший, совершеннейший, святыня.
И было у него ощущение, словно какая-то неведомая. рана в сердце заживает так стремительно, что причиняет боль.
Да, найти ее; прежде всего я должен... должен вернуть ей деньги (он даже не устыдился столь прозрачного повода) и сказать ей, что... что, одним словом... она может на меня рассчитывать, в отношении Томеша и вообще... "Мне не забыть его доброты". Прокоп даже руки сложил, как для молитвы: боже, да я готов сделать что угодно, лишь бы заслужить эти слова...
О-ох, как медленно тащится поезд!
ХV
Добравшись до Праги, Прокоп помчался к Томешу на квартиру. Возле Музея * остановился: проклятье, где же, собственно, живет - Томеш?, Я шел тогда... да, шел, дрожа от озноба, к трамвайной остановке у Музея; но откуда? С какой улицы? Бесясь и ругаясь, бродил Прокоп вокруг Музея, в тщетных попытках определить направление, но так ничего и не вспомнил и отправился в полицию, в адресный стол. Иржи Томеш, - листал в книгах запыленный чиновник, - инженер Томеш, это - на Смихове *, такая-то улица. Видимо, это был старый адрес, но Прокоп помчался на Смихов, на такую-то улицу. Привратник, выслушав его вопросы, лишь покачал головой. Да, жил .здесь такой, но уже год с лишним как съехал; где он живет сейчас никто не знает; впрочем, он оставил тут разные долги...
Удрученный, забрел Прокоп в какое-то кафе, "КРАКАТИТ", бросилось ему в глаза с последней полосы газеты. "Прошу инж. П. сообщить свой адрес. Карсон, Гл. почтамт". Ба, конечно, он знает о Томеше, этот Карсон; ну да, между ними есть какая-то связь. Ладно, черкнем открытку: "Карсону, Главный почтамт до востребования. Приходите завтра в полдень в такое-то кафе. Инж. Прокоп". Едва он написал это, как в голову пришла новая мысль: "Долги!" Прокоп схватился, побежал в суд, в отдел розыска ответчиков. Действительно, здесь очень хорошо знали адрес Томеша: целая груда неврученных повесток, судебных исполнительных листов и так далее; однако похоже на то, что упомянутый Томеш Иржи исчез бесследно, не сообщив о своем новом месгопребыва6* 83 нии. И все же Прокоп бросился по последнему известному адресу Томеша. Привратница, чью память освежило приличное вознаграждение, тотчас узнала Прокопа: да, один раз он ночевал здесь; затем она преохотно доложила, что инженер Томеш - обманщик и негодяй; что он уехал в ту самую ночь, оставив его, пана Прокопа, на ее, привратницы, попечение; что она трижды поднималась к нему - осведомиться, не надо ли чего, но он, пан Прокоп, все спал и разговаривал во сне, а после полудня - исчез. Спрашивается, где же господин Томеш? Да уехал тогда же, оставил все как есть и до сих пор не возвращался; только деньги прислал откуда-то из-за границы, но уже начался новый квартал, и он опять должен за квартиру. Говорят, если он не объявится к концу месяца, судебные исполнители продадут с аукциона все его пожитки. Долгов, говорят, наделал больше четверти миллиона, вот и сбежал.
Прокоп подверг эту превосходную женщину подробному допросу: известно ли ей что-нибудь о некоей особе, которая как будто была в некоторых отношениях с паном Томешем, и кто вообще сюда приходил, и тому подобное. Привратница не знала ровным счетом ничего; а что до баб, то их ходило сюда штук двадцать, и с вуалями на физиономии, и без них, и намазанные, и всякие прочие; говорю, срам был на всю улицу!
Прокоп уплатил ей за квартал из своих денег и получил ключ от квартиры Томеша.
В комнате стоял затхлый запах давно заброшенного, почти мертвого человеческого жилья. Только теперь Прокоп заметил роскошное убранство той комнаты, где он мучительно боролся с горячкой.
Везде персидские ковры, бухарские или еще какие-то подушки, по стенам - обнаженные натуры и гобелены, Восток и европейские кресла, смесь роскоши и пошлости, распутства и безалаберности. И здесь, посреди всего этого свинства, стояла в тот день она, прижимая пакет к груди; она потупила чистые, полные горя глаза - но вот, боже мой, поднимает их, в мужественной, искренней доверчивости... Господи, что она должна была подумать обо мне, встретив в этом вертепе! Я должен разыскать ее, хотя бы... хотя бы для того, чтобы вернуть ей деньги; хотя бы ради этого, если не ради чего-то другого, большего... Ее просто необходимо найти!
Легко сказать - найти; но как? Прокоп закусил губу, усиленно соображая. Знать бы по крайней мере, где искать Ирку, - подумал он. Его рассеянный взор наткнулся на груду корреспонденции, ожидавшей Томеша. Большая часть ее по виду напоминала деловые письма, вероятно счета. Потом несколько личных писем - он нерешительно рассматривал их, вертел в руках. Быть может, в одном из них есть какойнибудь след, адрес или хоть что-нибудь, что могло бы привести к нему.-., или к ней! Он героически сопротивлялся искушению вскрыть хоть какое-нибудь из писем; но он был совсем один, отделенный от мира мутными стеклами окон, а здесь все дышало мерзкой, постыдной тайной. И, разом отбросив все колебания, Прокоп принялся рвать конверты и читать письмо за письмом. Счет за персидские ковры, за цветы, за три пишущих машинки; настойчивое напоминание о том, что прошел срок рассчитаться за вещи, сданные на комиссию; какие-то загадочные операции, касающиеся лошадей, иностранной валюты и двенадцати вагонов кругляка, стоявших где-то под Кремиицей *.
Прокоп не верил своим глазам; судя по этим документам, Томеш был или крупный контрабандист, или агент по продаже персидских ковров, или спекулянт валютой, а скорее всего - и то, и другое, и третье; помимо того, он перепродавал автомобили, экспортные сертификаты, канцелярскую мебель да, вероятно, все на свете. В одном письме шла речь о каких-то двух миллионах, в то время как другое, грязное, нацарапанное карандашом, грозило судом за то, что Томеш выманил у его автора фамильную драгоценность ("старинный Ring 1 мово деда"). Короче, все вместе обнажало длинную цепь мошенничеств, растрат, подделки экспортных документов и касалось
1 перстень (нем.).
прочих параграфов уголовного кодекса, насколько мог судить Прокоп; просто удивительно, как это все до сих пор не выплыло наружу. Какой-то адвокат лаконично доводил до сведения, что такая-то фирма подала на пана Томеша в суд за растрату сорока тысяч крон; пану Томешу, в его собственных интересах, надлежит явиться в контору и т. д. Прокоп ужаснулся: когда все наконец лопнет - куда могут долететь брызги, этой невыразимой грязи? Он вспомнил и тихий дом в Тынице и ту, что стояла однажды здесь, в отчаянной решимости спасти этого человека. И он собрал всю деловую переписку фирмы "Томеш" и бросился к печке - жечь. Печка была набита обугленными бумажками; видимо, перед отъездом сам Томеш тем же способом разрешал свои проблемы.
Ну хорошо, это были деловые бумаги; осталось еще несколько сугубо личных писем, одни написанные изящным почерком, другие - жалкими каракулями. И снова стоит над ними Прокоп, не смея решиться. Но что еще, во имя всех чертей, могу я сделать? И вот, сгорая от стыда, он торопливо принялся вскрывать оставшиеся конверты. Здесь - несколько липких интимностей - "котик... помню... новое свидание..." - и так далее. Некая Анна Хвалова с трогательными орфографическими ошибками сообщает, что Еничек помер "от сыпи". А вот кто-то предупреждает, что знает "такое, чем могла бы заинтересоваться полиция", но готов пойти на переговоры, так как пану Томешу, конечно, известна цена подобной деликатности; тут же - намек на "тот самый дом по Бржет, ул., пан Томеш сам знает, кого там спросить, чтобы все осталось шито-крыто".
И снова о какой-то деловой операции, о проданных векселях; письмо подписано: "Твоя Ружа". Та же Ружа сообщает, что ее муж уехал. Тот же почерк, что и в первом письме, на этот раз - послание с курорта; сплошь коровьи сентименты, разнузданная эротика немолодой дебелой блондинки, подслащенная бесконечными ахами, упреками, изъявлениями чувств, и ко всему этому - "котик", "сумасшедший дикарь" и прочие мерзости; Прокопу стало тошно. Письмо понемецки, инициал "G", продажа валюты - "продай те бумаги, erwarte Dich, P. S. Achtung, К. aus Hamburg eingetroffeu" '. To же самое "G" под торопливым, оскорбленным посланием, леденящее обращение на вы: "Верните те десять тысяч, sonst wird К. dabinterkommen" 2... гм!
Прокопу до смерти противно проникать в пахучую полутьму всех этих постельных делишек, но теперь уже поздно останавливаться. Наконец - четыре письма, подписанные инициалами "М": письма слезливые, лихорадочные, мучительные, дышащие тяжкой, страстной историей какой-то слепой, душной, рабьей любви. Были тут отчаянные мольбы, пресмыкание в прахе, безумные обвинения, ужасающее навязывание и еще более страшное самобичевание; упоминание о детях, о муже, просьба взять у нее еще взаймы, неясные намеки и слишком очевидное унижение женщины, измученной любовью. Так вот она какая, ее сестра! У Прокопа было ощущение, словно он видит насмешливые жестокие губы, колючий взгляд, барски-надменное, самоуверенное и самовлюбленное лицо Томеша; он готов был ударить по нему кулаком. Но что толку - эта обнаженная, скорбная любовь женщины не сказала ему ни слова о той... другой, для которой у него до сих пор нет имени и искать которую положила ему судьба.
Стало быть, остается только найти Томеша.
XVI
Найти Томеша - о, словно это так просто! Прокоп еще раз произвел генеральный обыск во всей квартире; он перерыл все шкафы и ящики, не обнаружив, кроме старых запыленных счетов, любовных писем, фотографий и прочего холостяцкого хлама, нияего, что могло бы пролить хоть малейший свет на загадку исчезновения Томеша. Впрочем, конечно у кого рыльце в пуху, тот постарается скрыться подальше!
1 жду тебя, постскриптум: К. приехал из Гамбурга (нем.).