- Взорвалось.
- Взорвалось. Просто налет, щепотка пыли, рассыпал немного. Его и не видно было. Лампочка - далеко, за целый километр. Это не из-за нее. А я - в кресле как колода. Устал, понимаешь. Слишком много работы. И вдруг - трррах. Меня швырнуло на землю. Выбило окна, лампочку - вдребезги. Детонация как - как целый патрон лиддита. Страстрашная взрывная с-сила. Я... я сначала думал, лопнула эта фафрораф...форфра... фар-фо-ровая, фафроровая, фафро-ровая, фафро - господи, ну как это, белое такое, ну, изолятор, как это называется? Силикат кремния...
- Фарфор.
- Баночка. Я думал, лопнула та баночка со всем содержимым. Зажег спичку, а она там, цела, а она - целая! Стою столбом, даже спичкой обжегся. И - прочь оттуда, через поле... впотьмах... в Бржевнов, не то в Стршешовице... И-и где-то по дороге мне пришло в голову это слово. Кракатоэ. Кракатит. Кра-катит. Не-не-нет, это было не-не-не так. Когда взорвалось, я полетел на пол, кричу: "Кракатит! Кракатит!" Потом забыл. Кто тут? Вы... вы кто?
- Твой коллега Томеш.
- Ах да, Томеш. Вот паршивец! Лекции выклянчивал. Не вернул мне одну тетрадь по химии. Томеш... а как его звали?
- Иржи.
- Да, вспомнил, Ирка. Ты - Ирка, знаю. Ирка Томеш. Где моя тетрадка? Погоди, я тебе что-то скажу. Если взорвется остальное - дело плохо. Понимаешь - разнесет всю Прагу. Сметет. Сдует - ффффу! Это - если взорвется та фарфоровая баночка.
- Какая баночка?
- Ты - Ирка Томеш, я знаю. Иди в Карлин, в Карлин или на Высочаны и погляди, как взорвется. Беги скорей, скорей!
- Зачем?
- Я ведь изготовил центнер. Центнер кракатита. Нет, кажется только грамм сто пятьдесят. Он там, в фар-фо-ро-вой баночке. Если она взорвется... Нет, лостой, это невозможно, это какая-то бессмыслица... - бормотал Прокоп, хватаясь за голову.
- Ты о чем?
- По... поче... почему не взорвалось то, что было в баночке? Раз этот просыпанный порошок... сам собой... Погоди, на столе - цин... цинковый лист... лист... Отчего взорвалось на столе? Погоди, сиди тихо, - еле ворочал языком Прокоп. Потом, шатаясь, встал.
- Что с тобой?
- Кракатит, - пробормотал Прокоп, повернулся всем телом и в обмороке рухнул наземь.
II
Первое, что ощутил Прокоп, очнувшись, была тряска - все тряслось, дребезжало, и кто-то крепко держал его за талию. Страшно было открыть глаза - казалось, что-то грохочущее несется прямо на него.
Но тряска и дребезжание не прекращались, и Прокоп открыл глаза - перед ним был мутный четырехугольник, за которым проплывали туманные пятна и полосы света. Он не мог объяснить себе, что это такое, и смятенно смотрел на проплывающие мимо, подпрыгивающие призраки, безвольно подчиняясь судьбе. Потом понял: непрестанный грохот - от колес экипажа, а за окошком мелькают в тумане обыкновенные фонари. Утомленный напряженным наблюдением, Прокоп снова сомкнул веки и пассивно отдался движению.
- Сейчас ты ляжешь, - тихо произнес кто-то над его головой, - примешь аспирин, и тебе станет лучше. А утром я приглашу доктора, ладно?
- Кто это? - сонно спросил Прокоп.
- Томеш. Ты ляжешь у меня, Прокоп. Ты весь горишь. Что у тебя болит?
- Все. Голова кружится. Так, знаешь, кру...
- Лежи смирно. Я вскипячу чаю, а ты пока выспишься. Это от волнения, понимаешь? Просто нервная лихорадка. К утру все пройдет.
Прокоп наморщил лоб, стараясь что-то припомнить.
- Я знаю, - озабоченно сказал он, помолчав. - Слушай, надо, чтобы кто-нибудь бросил эту баночку в воду. Чтоб не взорвалась.
- Не беспокойся. И не разговаривай.
- А... я, пожалуй, могу сидеть. Тебе не тяжело?
- Нет, лежи, лежи.
- ...А у тебя осталась моя тетрадка по химии, - вдруг вспомнил Прокоп.
- Да, да, я отдам. А теперь - лежи смирно, слышишь?
- Ох, какая у меня тяжелая голова...
Тем временем наемный экипаж громыхал вверх по Ечной улице. Томеш, негромко насвистывая какую-то мелодию, поглядывал в окно. Прокоп дышал хрипло, с еле слышным стоном. Туман оседал влагой на тротуары, его слизкая сырость проникала даже под пальто. Было темно и безлюдно.
- Сейчас приедем, - громко произнес Томеш.
Экипаж быстрее задребезжал по площади и завернул направо.
- Погоди, Прокоп, - можешь пройти несколько шагов? Я помогу...
Томеш с трудом втащил своего гостя на третий этаж. А Прокопу казалось, что он совсем легкий, невесомый, и он позволил чуть ли не нести себя по лестнице; но Томеш совсем запыхался, он то и дело вытирал пот.
- Правда, я как перышко? - удивился Прокоп.
- Как бы не так, - буркнул Томеш, еле переводя дух, и отпер свою дверь.
Пока Томеш раздевал его, Прокоп чувствовал себя совсем малым ребенком.
- Моя мамочка... - начал он что-то рассказывать. - Когда моя мамочка, а это уже... это было давно... папа сидел за столом, а мамочка уносила меня в кроватку - слышишь?
Наконец Прокоп в постели, одеяло натянуто до подбородка, но зубы все еще стучат от озноба; он смотрит, как Томеш торопливо растапливает печку.
От жалости к себе и от слабости растроганный Прокоп чуть не плакал и без конца лепетал что-то; он успокоился, когда на лоб ему положили холодный компресс. Тогда он стал молча рассматривать комнату; в ней пахло табаком и женщиной.
- А ты безобразник, Томеш, - серьезно проговорил он. Все-то к тебе девки ходят.
- Ну и что? - повернулся к нему Томеш.
- Ничего. А чем ты, собственно, занимаешься?
Томеш махнул рукой.
- Плохи мои дела, дружище. Денег ни гроша.
- Кутишь?