- Да это неважно.
Поцеловала его.
- Ты - милый! Как же неважно?
- Ну, если хочешь - герцог Аргильский... и Девонширский, - неохотно отозвался он.
- В самом деле! - Она глубоко задумалась, морщина пересекла ее лоб. - Никогда я не предполагала, что ученые такие... А ты сказал мне это просто так, мимоходом - хорош! Дотронулась до его груди и плеч, словно он - новый для нее предмет. - А ты... ты тоже мог бы?.. Правда?
- А вот дождись моих похорон.
- Ох, скорей бы! - рассеянно проговорила она с бессознательной жестокостью. - Ты стал бы ужасно красивым, если б сделался знаменитым. Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится?
- Не знаю.
- И я не знаю, - задумчиво протянула Вилле и снова поцеловала его. - Теперь уже не знаю. Теперь, кто бы ты ни был, какой бы ты ни был... - и она беспомощно пожала плечами. Попросту это навсегда, понимаешь?
Прокоп был потрясен таким строгим однолюбием. Она стояла перед ним, закутанная в мех голубого песца, глядела влажными, мерцающими в сумерках глазами.
- Ох, - вздохнула вдруг княжна, опускаясь на краешек стула, - ноги дрожат!
Она стала гладить и массировать их с наивным бесстыдством.
- Как я теперь буду ездить верхом? Приходи, милый, - покажись мне еще раз. Oncle Шарля сегодня нет дома, да если б и был... Мне уже все равно.
Встав, она поцеловала его:
- Прощай.
На пороге остановилась, словно колеблясь, потом вернулась к нему.
- Убей меня, пожалуйста! - произнесла, безвольно опустив руки. - Убей!
Прокоп притянул ее к себе:
- Зачем?
- Чтоб мне не уходить отсюда... и чтоб никогда, никогда больше сюда не приходить!
Он шепнул ей на ухо:
- Завтра?
Взглянула на него - и безучастно опустила голову. Это было... все же это было согласие.
Он вышел в ночной сумрак, когда она давно уже ушла. В ста шагах от двери кто-то поднялся с земли, рукавом отряхивая костюм.
Молчаливый Хольц.
XXXIV
Когда Прокоп явился после ужина, уже не верящий и настороженный, то едва узнал княжну: так она была прекрасна. Она ощутила на себе его восхищенный, ревнивый взгляд - взгляд, которым он обнял ее с головы до ног, - и засияла, так откровенно отдаваясь ему глазами, что он замер. Сегодня в замке был новый гость, по фамилии д'Эмон, дипломат или что-то в этом роде: человек монгольского типа с фиолетовыми губами, обрамленными короткими черными усиками и бородкой. Этот господин, видимо, разбирался в физической химии: имена Беккереля, Планка, Нильса, Бора, Милликена * и других ученых то и дело слетали у него с языка; он знал Прокопа по литературе и очень интересовался его работой. Прокоп дал себя увлечь, разговорился, на минуту забыл смотреть на княжну - и получил под столом такой удар по голени, что чуть не вскрикнул и едва не ответил тем же; вдобавок ему был послан взгляд, пылающий ревностью. А тут как раз надо было ответить на глупый вопрос князя Сувальского - что это, собственно, за энергия, о которой здесь все время говорят. Прокоп схватил сахарницу, метнул на княжну такой бешеный взор, словно собирался запустить ей сахарницей в голову, и стал объяснять: если бы удалось разом освободить всю энергию, заключенную в этом изящном сосуде, - можно было бы взорвать Монблан вместе с Шамони; * но это не удастся.
- Вы это можете сделать, - серьезно и твердо произнес д'Эмон.
Княжна всем телом перегнулась через стол:
- Что вы сказали?
- Что он может это сделать, - с предельной уверенностью повторил д'Эмон.
- Вот видишь, - совсем громко сказала княжна и села с победоносным видом.
Прокоп покраснел, не решаясь смотреть на нее.
- А если он это сделает, - жадно спросила она, - он станет очень знаменит? Как Дарвин?
- Если он это сделает, - без колебаний ответил д'Эмон, короли сочтут за честь нести край его нагробного покрывала. Если к тому времени еще останутся короли.
- Чепуха, - пробормотал Прокоп, но княжна вспыхнула от невыразимого счастья.
Ни за что на свете Прокоп не согласился бы сейчас поднять на нее глаза; он бурчал что-то, весь красный, смущенно ломая пальцами кусок сахару. Наконец отважился: она глядела прямо на него широко открытыми глазами, с огромной силой любви.
- Да? - вполголоса бросила княжна через стол.
Прокоп прекрасно понял: "Любишь, да?" - но сделал вид, что не слышит, и поскорее устремил глаза на скатерть. Господи, девчонка сошла с ума - или она нарочно?
- Да? - громче, настойчивее донеслось до него.
Он поспешно кивнул, посмотрел на нее глазами, пьяными от радости. К счастью, под общий говор никто ничего не расслышал; только выражение лица господина д'Эмона было слишком сдержанным и отсутствующим.
Разговор принимал то одно, то другое направление; потом господин д'Эмон, видимо обладавший универсальными знаниями, принялся рассказывать фон Грауну его родословную до тринадцатого столетия.
Княжна слушала с необычайным интересом; тогда новый гость начал перечислять ее предков - имена так и посыпались.
- Довольно! - воскликнула Вилле, когда д'Эмон дошел до 1007 года; * в тот год первый из Хагенов основал в Эстонии Печорский баронат, предварительно кого-то убив; дальше этого генеалоги, конечно, не добрались. Но господин д'Эмон продолжал: этот первый Хаген, или Агн Однорукий, был бесспорно татарский князь, захваченный в плен при набеге на Камскую область. Персидские историки знают о хане Агане, сыне Гив-хана, короля туркменов, узбеков, сартов и киргизов, который в свою очередь был сыном Вейвуша, сына Литай-хана Завоевателя. Император Ли-Тай упоминается в китайских источниках как властитель Туркмении, Джунгари, Алтая и западного Тибета вплоть до Кашгара, который Ли-Тай сжег, вырезав до пятидесяти тысяч людей; в их числе погиб китайский властитель, которому стянули голову намоченной веревкой и затягивали до тех пор, пока череп не лопнул, как орех. О предках Ли-Тая ничего не известно, пока науке недоступен архив в Лхассе. Сын Ли-Тая Вейвуш, слишком дикий даже для древних монголов, был убит в Кара-Бутаке жердями от юрт. Его сын Гив-хан опустошил и разграбил Хиву, распространив свое ужасное владычество до Итиля - ныне Астрахани; там он прославил свое имя тем, что велел выколоть глаза двум тысячам людей, привязать их к одной веревке и выгнать в Кубанские степи. Аган-хан следовал по стопам родителя, совершая набеги на Булгары - нынешний Симбирск; где-то в этих местах его взяли в плен, огрубили правую руку и держали заложником до тех пор, пока ему не удалось бежать в Прибалтику, к ливонской чуди. Здесь он был крещен немецким епископом Готиллой или Гутиллой и, видимо в припадке религизоного усердия, зарезал в Верро на кладбище шестнадцатилетнего наследника Печорского бароната, после чего женился на его сестре; позднее с помощью двоеженства, установленного документально он расширил свои владения до озера Пейпус. Смотри об этом летопись Никифора, где он называется уже "князь Аген", в то время как эзельская запись титулует его "rex Aagen" 1. Потомки его, - тихо закончил господин д'Эмон,
1 король Ааген (лат.).
были изгнаны, но никогда их не свергали с трона...
Тут д'Эмон встал, поклонился и больше не сел.
Нельзя себе представить, какую это произвело сенсацию. Княжна прямо впитывала в себя каждое слово д'Эмона, как если бы длинный ряд татарских головорезов был величайшим явлением в мире. Прокоп с ужасом следил за ней; Вилле и бровью не повела, услыхав о двух тысячах пар выколотых глаз; он невольно отыскивал в ее лице татарские черты. Она была прекрасна, стала как-то выше ростом и замкнулась в почти королевском величии; все вдруг почувствовали такое расстояние между нею и собою, что выпрямились, как на придворном обеде, и сидели не шевелясь, не спуская с нее глаз. Прокоп испытывал огромное желание стукнуть по столу, сказать грубость, разбить это растерянное оцепенение. А она сидела, опустив глаза, словно ожидала чего-то, и на ее гладком лбу легкой тенью скользнуло нетерпение: ну, долго я буду ждать?
Господа вопросительно взглянули друг на друга, на вытянувшегося д'Эмона и один за другим начали вставать. Прокоп тоже поднялся, не понимая в чем дело. Черт побери, что это значит? Все стоят, как свечи, руки по швам, смотрят на княжну; только теперь поднимает она глаза, кивает головой, как человек, отвечающий на приветствие или дающий разрешение сесть. И в самом деле, все садятся. Только усевшись, удивленный Прокоп понял: отдавали дань почтения особе царского рода. И тут он вскипел яростным гневом: господи, и я участвовал в этой комедии! Да разве это возможно, неужели не рассмеются они удачной шутке, вообразимо ли, чтобы кто-нибудь принял всерьез подобный розыгрыш?