Прокоп видел - она огорчится, если он не похвалит ее убежища.
- Нравится, - поспешно ответил он.
Княжна обрадовалась, обняла его.
- Ты - милый! Я надевала на голову какую-нибудь кастрюлю - понимаешь, это была корона - и играла одна в суверенную княгиню. "Что изволят приказать всемилостивейшая княгиня?" "Запряги шестерку лошадей, я поеду в Загур". Знаешь, Загур это был мой выдуманный замок. Загур, Загур! Милый, скажи, есть на свете что-нибудь подобное? Давай уедем в Загур! Найди его для меня, ты столько знаешь...
Никогда она не была так свежа и оживленна, как сегодня; он даже приревновал ее к чему-то, в нем закопошилось черное подозрение; он схватил ее, хотел сжать крепко-крепко.
- Не надо, - попросила она, - будь умницей. Ты - Просперо, принц Загурский; просто ты переоделся волшебником, чтобы похитить меня или испытать- не знаю. Но за мною приехал принц Ризопод из царства Аликури-Филикури-Тинтили-Рододендрон, такой противный, мерзкий человек, у него вместо носа церковная свечка и холодные руки - ууу! И он уже должен получить меня в жены, и вдруг входишь ты и говоришь: "Я волшебник Просперо, наследный принц Загурский". И mon oncle Метастазио падает тебе в объятия, и тут начинают звонить колокола, и трубить трубы, и поднимается пальба...
Прокоп слишком хорошо понял, что за милой болтовней княжны скрывается нечто очень, очень серьезное; он остерегался перебить ее. А она обнимала его, терлась благоуханным личиком и ртом о его жесткую щеку...
- Или погоди, не так: я - принцесса Загурская, а ты - Великий Прокопокопак, король духов. Но на мне лежит заклятие, надо мной произнесли магические слова: "Ope, ope, балене, могот малиста маниголене", и поэтому я должна достаться рыбе, рыбе с рыбьими глазами и рыбьими руками и всем телом рыбьим, и она должна увезти меня в рыбий замок.
Но тут прилетает Великий Прокопокопак на своем плаще из ветра и уносит меня... Прощай! - оборвала она внезапно и поцеловала его в губы. Еще раз улыбнулась, ясная и розовая как никогда, и оставила его, хмурого, над ржавыми руинами Загура. Боже мой, что все это значит? Просит, чтоб я помог ей, это ясно; на нее оказывают нажим, и она ждет, что я... что я как-нибудь спасу ее! Господи, что делать?
В глубокой задумчивости Прокоп брел к лаборатории. Видимо... остается только Большой Штурм; но с какой стороны его начать? Он уже подошел к двери и сунул руку в карман за ключом - и тут отшатнулся, страшно выругался: входная дверь в его лабораторию перекрещена железными балками, какими запирают большие ворота. Он яростно затряс балки; они не поддались даже на миллиметр.
На двери висел лист бумаги, на котором было отпечатано на машинке:
"По приказу гражданских властей данный объект закрывается из-за недопустимого скопления взрывчатых материалов без принятия мер безопасности согласно параграфам 216 и 217 d. lit F tr. Z и постановлению 63.507 M. 1889". Неразборчивая подпись.
А ниже чернилами дописано: "Господину инженеру Прокопу впредь до дальнейших распоряжений отводится комната у сторожа Герстенсена; барак III".
Хольц исследовал запоры со знанием дела, но под конец только свистнул и сунул руки в карманы; короче говоря, нельзя было решительно ничего сделать. Прокоп, доведенный до белого каления, обежал весь домик кругом; заминированные ловушки устранили саперы, на окнах и раньше были решетки. Он быстро подсчитал свои боезапасы; пять слабых бомбочек в карманах, четыре крупные гранаты закопаны на Загурском валу слишком мало для военной кампании! Вне себя от гнева, бросился Прокоп в кабинет проклятого Карсона: постой, паршивец, я с тобой поговорю по-свойски! Добежав до конторы, услышал от служителя: господина директора нет и не будет.
Прокоп оттолкнул служителя, проник в контору.
Карсона не было. Он быстро обошел все помещения, приводя в ужас всех служащих комбината, до последней телефонной барышни. О Карсоне - ни слуху ни духу.
Прокоп кинулся к Загурскому валу - спасти хоть последние гранаты. И вот тебе: весь вал вместе с зарослями кустов и Загурской свалкой окружен ежами колючей проволоки - настоящее заграждение военного времени. Прокоп попытался снять проволоку, но только ободрал в кровь руки, ничего не добившись. Всхлипывая от бешенства, не обращая ни на что внимания, пролез под проволокой - и не нашел своих четырех больших гранат: они были вырыты, унесены. Он чуть не взвыл от сознания своего бессилия. Вдобавок с неба моросила какая-то дрянь. Прокоп выбрался обратно, изорвав костюм в клочья, и, с окровавленными руками и лицом, помчался в замок - видимо, рассчитывая найти там княжну, Рона, наследника, кого-нибудь! В вестибюле дорогу ему загородил уже знакомый русоволосый гигант, полный решимости не сдаваться, хоть на части его рви. Прокоп вынул одну из своих жестянок и предостерегающе загремел. Гигант заморгал, но не отступил; внезапно рванувшись вперед, он схватил Прокопа за плечи. Хольц изо всей силы ударил его револьвером по пальцам; гигант взревел от боли и выпустил Прокопа; еще трое выросли словно из-под земли и ринулись было на бунтовщика, по остановились в нерешительности, и оба героя успели прижаться спиной к стене: Прокоп подняв руку с жестянкой, готовый швырнуть ее под ноги первому, кто двинется с места, и Хольц (окончательно революционизированный), наставив револьвер на врага; против них - четыре бледных человека, слегка наклонившиеся вперед, трое из них - с револьверами в руках; быть заварухе! Прокоп изобразил обманное стратегическое движение, будто собирается взбежать по лестнице; и те четверо начали перемещаться туда же, кто-то сзади обратился в бегство; настала грозная тишина. "Не стрелять!" - свистящим шепотом приказал кто-то. Прокоп слышал тиканье своих часов. А вверху, на втором этаже, - веселая смесь голосов, там никто ни о чем не подозревает; выход теперь свободен - и Прокоп отступает, пятясь, к двери, прикрываемый Хольцем. Четверо мужчин на лестнице не двигаются, словно вырезанные из дерева. И Прокоп вырвался из замка.
Сеется холодный, противный дождик; что теперь?
Прокоп быстро оценил обстановку; можно бы укрепиться в купальне, на пруду - но оттуда не виден замок. Приняв внезапное решение, Прокоп со всех ног побежал к домику привратника; Хольц - за ним. Они вломились в сторожку как раз, когда старик привратник обедал; бедняга никак не мог понять, за что его выгоняют "силой, угрожая смертью". Долго крутил он головой, потом отправился в замок - жаловаться. Прокоп был в высшей степени доволен завоеванной позицией; он тщательно запер решетчатые ворота, ведущие из парка, и с превосходным аппетитом доел обед старика; потом собрал в сторожке все, что хоть в какой-то мере походило на химикалии: уголь, соль, сахар, олифу, засохшую масляную краску и тому подобные сокровища, и стал соображать, что можно из них сделать. Хольц тем временем то караулил подходы, то оборудовал окна под бойницы - что было, пожалуй, лишним, если учесть, что у него оставалось всего-навсего четыре шестимиллиметровых патрона. Прокоп же развел на кухонной плитке целую лабораторию; вонь поднялась неимоверная, зато в конце концов получилась несколько тяжеловесная взрывчатка.
Вражеская сторона не предпринимала никаких атак; вероятно, не желала скандалов в присутствии высокого гостя. Прокоп ломал голову над тем, как взять замок измором. Телефонные провода он, правда, перерезал, но оставалось еще три калитки, не считая дорожку к комбинату через Загурский вал. Пришлось скрепя сердце отказаться от плана осадить замок со всех сторон.
Дождь лил не переставая. Окно княжны открылось, светлая фигурка чертила в воздухе огромные буквы. Прокоп не в состоянии был расшифровать эти письмена, но все же вышел из сторожки и тоже принялся писать в воздухе ободряющие слова, размахивая руками, как ветряк. Вечером к повстанцам перебежал доктор Краффт; весь во власти благородного порыва, он забыл захватить с собой хоть какое-нибудь оружие, так что это подкрепление носило скорее моральный характер. Когда стемнело, приплелся Пауль, притащил в корзине роскошный холодный ужин и множество бутылок красного вина и шампанского; старичок твердил, что его никто не посылал. Тем не менее Прокоп настоятельно велел передать - не говоря, кому именно, - что он "благодарит и не сдается". За богатырской трапезой доктор Краффт впервые в жизни отважился пить вино - вероятно, чтобы доказать свою мужественность. В результате он впал в блаженную лунатическую немоту, а Прокоп с Хольцем взялись горланить солдатские песни. Оба, правда, пели на разных языках и совершенно разное, но издали, особенно в темноте, наполненной шелестом моросящего дождика, все это сливалось в довольно устрашающее и мрачное звукосочетание. В замке кто-то даже открыл окно, чтобы лучше слышать, потом попытался сопровождать их рев на рояле, но аккомпанемент вскоре вылился в "Героическую сонату", а затем неведомый аккомпаниатор попросту начал бессмысленно барабанить по клавишам. Когда замок погас, Хольц завалил дверь изнутри мощной баррикадой, и три богатыря преспокойно уснули. Только утром разбудил их основательным стуком Пауль - он принес им три чашки кофе, стараясь не разлить его по подносу.
XL
Дождь не прекращался. Под белым флажком парламентера явился толстый кузен и предложил Прокопу оставить эту затею; ему, мол, вернут лабораторию и так далее. Прокоп заявил, что не двинется отсюда, разве что его взорвут вместе со сторожкой; но прежде он сам сделает такое, что у них глаза на лоб полезут! С этой-то неопределенной угрозой и вернулся кузен восвояси; в замке, видимо, тяжело переживали тот факт, что их собственные ворота оказались блокированными, но не хотели поднимать шума.
Доктор Краффт, этот пацифист, был набит до отказа разными воинственными и дикими идеями: перерезать электропровода; отключить воду; изготовить какой-нибудь удушливый газ и пустить его в замок... Хольц отыскал старые газеты, выудил из своих таинственных карманов пенсне и целый день читал, как две капли воды похожий на доцента университета. Прокоп томился от неукротимой скуки; он горел желанием совершить нечто великое, но не знал, с чего начать. Наконец он оставил Хольца сторожить привратницкую и вместе с Краффтом отправился в парк.
В парке не было ни души; как видно, вражеские силы сосредоточились в замке. Прокоп обошел замок и добрался до той стороны, где помещались сараи и конюшни.
- Где денник Вирлвинда? - спросил он вдруг.
Краффт показал ему окошко метрах в трех от земли.
- Обопритесь о стену, - шепнул Прокоп и забрался Краффту на плечи, чтоб заглянуть внутрь.
Краффт едва устоял под его тяжестью; а Прокоп вздумал еще плясать у него на плечах - что он там делает? Увесистая рама грохнулась на землю, со стены посыпался песок; Краффту вдруг стало совсем легко; с изумлением поднял он голову и едва не вскрикнул: высоко над ним болтались две длинные ноги, постепенно втягиваясь в окошко...
Княжна как раз подала Вирлвинду кусок хлеба и задумчиво глядела на его красивый темный глаз, когда в окошке раздался треск, и в теплой полутьме конюшни она различила знакомую изуродованную руку - рука эта выламывала раму с проволочной сеткой. Вилле зажала себе рот, чтобы не вскрикнуть.
Руками и головой вперед Прокоп сполз в денник Вирлвинда; вот он уже спрыгнул, он здесь, пусть поцарапанный, но целый и невредимый, хоть и запыхался - пытается улыбнуться.
- Тише, - в ужасе шепчет княжна, - за дверью - конюх, - и тут же бросается Прокопу на грудь, - Прокопокопак!
Он показал на окошко: скорей, бежим!
- Куда? - шепчет княжна и ластится к нему, целует.
- В сторожку.
- Глупенький! Сколько вас там?
- Трое.
- Вот видишь, ничего не получится. - Она гладит его по лицу. - Но ты не огорчайся...
Прокоп торопливо обдумывал другие способы похищения; но в конюшне - полутьма, а запах лошадей как-то возбуждает; глаза их вспыхнули; они прильнули друг к другу жадным поцелуем. Княжна дрогнула, отшатнулась, бурно дыша:
- Уходи отсюда! Иди!
Так они стояли, дрожа, лицом к лицу; чувствовали: страсть, охватившая их, - нечиста. Прокоп отвернулся, выломал доску в яслях - только это позволило ему овладеть собой. Снова взглянув на княжну, увидел - она изгрызла, изорвала в клочья свой платочек; порывисто прижав платочек к губам, молча протянула ему - в награду или на память.
За это он поцеловал то место на яслях, где только что покоилась ее трепетная рука. Никогда еще не любили они с такой дикой силой, как в эту минуту, когда им нельзя было заговорить, когда они боялись коснуться друг друга. На дворе под чьими-то шагами заскрипел песок; княжна дала знак, и Прокоп вскочил на ясли, ухватился за какие-то крючья под потолком и ногами вперед просунулся в окошко. Когда он спрыгнул на землю, доктор Краффт радостно обнял его.
- Вы перерезали коням сухожилия? - кровожадно прошептал он; такое действие он считал, видимо, совершенно оправданной военной мерой.
Прокоп молча побежал к сторожке, терзаемый заботой о Хольце. Еще издали он понял грозную действительность: двое молодцов стоят в дверях сторожки, садовник разравнивает песок, уничтожая следы борьбы, решетчатые ворота приоткрыты, а Хольц исчез; у одного из молодцов рука завязана платком, очевидно, его укусил Хольц.
Прокоп, мрачный, безмолвный, отступил в парк.
Краффт, воображая, что его начальник кует новые планы военных действий, не беспокоил его; а Прокоп с тяжким вздохом опустился на пенек и углубился в созерцание разодранной кружевной тряпочки. На дорожке появился работник с тачкой, полной опавших листьев. Краффт, обуянный подозрением, набросился на него и больно отколотил; при этом он потерял пенсне и не мог уже найти его невооруженным глазом. Тогда он отнял тачку и как военную добычу приволок ее к своему вождю.
- Убежал! - доложил он, победоносно сверкая близорукими глазами.
Прокоп только буркнул что-то в ответ, продолжая перебирать то нежное, беленькое, что трепетало у него в пальцах. Краффт занялся тачкой, размышляя, какую пользу можно извлечь из этого трофея.
Наконец ему пришло в голову перевернуть ее, и он весь просиял.