Прокоп поклонился, как деревянный, боясь потерять равновесие. В дверях она обернулась и пристально взглянула на него.
- До свидания, - и исчезла.
Прокоп сел и закрыл глаза. Дождевая роса на горжетке, густая, вся в каплях вуаль; тихий голос, аромат, беспокойные руки в тесных, крохотных перчатках; прохладный аромат, ясные глаза под красивыми, четкими бровями - от их взгляда кружится голова. Мягкие складки юбки на круглых коленях, руки, маленькие ручки в тесных перчатках... Аромат, глухой, дрожащий голос, личико нежное, побледневшее... Прокоп закусил дрожащие губы. Грустная, смятенная, отважная. Серо-голубые глаза, глаза чистые, ясные. О боже, боже, как льнула вуаль к ее губам!
Прокоп застонал, открыл глаза. Это - девчонка Томеша, сказал он себе в слепой ярости. "Знала, куда идти, она здесь не впервые. Быть может, здесь... здесь, в этой комнате... В невыносимой муке Прокоп впился ногтями в ладони. - А я, дурак, навязываюсь ехать к нему! Я, дурак, повезу ему письмецо! И что... что мне за дело до нее?"
Тут его осенила спасительная идея. Сбегу домой, в свою лабораторию, в свой домишко на холме!
А она пусть явится... пусть делает что хочет! Пусть... пусть.... пусть едет к нему сама, если... если ей это так важно...
Он окинул взглядом комнату; увидев смятую постель, устыдился, застелил ее, как привык делать дома. Потом ему показалось, что получилось неважно - начал перестилать, приглаживать, а там и за все принялся, убрал комнату, попытался покрасивее уложить складки гардин; потом сел ждать - а голова кружилась и грудь раздирало давящей болью.
V
Ему мерещилось, что он идет по бескрайнему огороду; вокруг - одни капустные кочаны, только это не кочаны, а ухмыляющиеся, облезлые, гнусавые, блеющие, чудовищные, водянистые, прыщавые, лупоглазые человеческие головы; они растут на тощих кочерыжках, и по ним ползают отвратительные зеленые гусеницы.
И через огород бежит к нему девушка - лицо ее закрыто вуалью; слегка приподнимая юбку, онл перепрыгивает через человеческие головы. Но из-под каждой вырастают голые, тощие, мохнатые руки, они хватают девушку за ноги, за юбку. Девушка кричит в беспредельном ужасе, еще выше поднимает юбку, выше округлых колен, обнажая белые ноги, старается перескочить через эти цепкие руки. Прокоп закрывает глаза; он не может видеть ее белых крепких ног и сходит с ума от страха, что эти зеленые головы надругаются над девушкой. Он бросается наземь и срезает перочинным ножом первую голову - та визжит по-звериному, щелкает гнилыми зубами, стараясь укусить его за руку. Теперь вторую, третью... господи Иисусе, когда же он выкосит это огромное поле, чтобы добраться до девушки, которая сражается с головами там, на другом конце бесконечного огорода? И он вскакивает в бешенстве, топчет ужасные головы, пинает, давит ногами; его ноги запутались в тонких, присасывающихся лапках, он падает, его схватили, рвут, душат - и все исчезает...
Все исчезает в головокружительном вихре.
И вдруг, совсем близко, раздается глуховатый голос: "Я принесла пакет..." Он вскочил, открыл глаза: перед ним стоит служанка с Гибшмонки, косоглазая, беременная, с мокрым от стирки животом, и подает ему что-то, завернутое в мокрую тряпку. "Это не она", - замирает с болью сердце Прокопа; вдруг появляется высокая грустная продавщица, она деревянными распорочками растягивает для него перчатки. "Не она!" кричит Прокоп и тут же видит опухшего ребенка на рахитичных ножках, и этот ребенок... этот ребенок бесстыдно предлагает ему себя! "Иди прочь!" - вскрикивает Прокоп, и перед его глазами возникает кувшин, брошенный посреди грядок увядшей, объеденной улитками капусты - видение это не исчезает, несмотря на все его усилия.
Но тут тихонько, как теньканье птички, звякнул звонок. Прокоп кинулся открыть; на пороге стоит девушка в вуали, прижимает к груди пакет и тяжело переводит дыхание.
- Это вы, - негромко сказал Прокоп, почему-то глубоко тронутый.
Девушка вошла, задев его плечом; на Прокопа снова пахнуло мучительно-пьянящим ароматом.
Она остановилась посреди комнаты.
- Прошу вас, не сердитесь, - тихо и как-то торопливо заговорила она, - не сердитесь, что я дала вам такое поручение. Вы даже не знаете, почему... почему я... Но если это в какой-то степени затруднительно...
- Я поеду, - хрипло выговорил Прокоп.
Девушка устремила на него свои серьезные чистые глаза.
- Не думайте обо мне дурно. Я только боюсь, как бы пан... как бы ваш друг не совершил чегонибудь, что могло бы потом до гроба мучить другого человека. Я так верю вам... Вы его спасете, правда?
- С огромным удовольствием, - воскликнул Прокоп каким-то чужим, неверным голосом, настолько опьяняло его восхищение. - Мадемуазель, я... все, что вам угодно...
Он отвел глаза - боялся, что сболтнет лишнее, что она услышит, как стучит его сердце, и стыдился своей неуклюжести. Его смятение передалось девушке; она вспыхнула, не зная, куда девать глаза.
- Благодарю, благодарю вас, - начала она тоже каким-то неуверенным голосом, а руки ее судорожно мяли запечатанный пакет.
Настала тишина, от которой у Прокопа сладко и мучительно закружилась голова. Мороз пробежал у него по спине, когда он почувствовал, что девушка украдкой изучает его лицо; но, внезапно взглянув на нее, Прокоп увидел, что она потупилась, чтобы не встретиться с ним взглядом. Он понимал - надо что-то сказать, чтобы спасти положение, но только беззвучно двигал губами и трепетал всем телом.
Наконец девушка шевельнула рукой, шепнула:
- Вот пакет...
Прокоп совсем забыл, зачем он все время прячет руку за спиной, и протянул ее к пакету. Девушка, побледнев, отшатнулась.
- Вы ранены! - вырвалось у нее. - Покажите...
Прокоп быстро убрал руку.
- Пустяки, - поспешно заверил он. - Просто... просто немного воспалилась... воспалилась маленькая ранка... понимаете?
Девушка, все еще бледная, втянула в себя воздух сквозь зубы, словно сама ощутила его боль.
- Почему вы не идете к доктору? - воскликнула она. - Вы никуда не можете ехать! Я... я пошлю кого-нибудь другого.
- Она уже заживает, - запротестовал Прокоп, словно у него отнимали самое дорогое. - Честное слово, все уже... почти в порядке, просто царапинка, и вообще глупости, почему бы мне не поехать? И потом, мадемуазель, в таком деле... Ведь не можете вы послать постороннего, правда? Да она и не болит, смотрите. - И он тряхнул рукой.
Девушка сдвинула брови в строгом сострадании.
- Вам нельзя ехать! Почему вы мне не сказали? Я... я не позволю! Я не хочу...
Прокоп почувствовал себя глубоко несчастным.
- Послушайте, мадемуазель, - горячо заговорил он. Ей-богу, это ерунда; я привык. Вот смотрите. - И он показал ей левую руку, на которой не хватало почти целого мизинца, а на суставе указательного пальца вздулся узловатый шрам. Такое уж мое ремесло! - Он не заметил, что девушка отступила, что губы ее побелели, что она смотрит на широкий шрам, пересекающий его лоб от глаза к виску. - Раздается взрыв, вот и все; я как солдат. Поднимаюсь - и снова в атаку, понимаете? Ничего со мной не случится. Ну, давайте!
Он взял у нее пакет, подбросил и снова поймал.
- И не беспокойтесь! Поеду, как барин. Я, видите ли, давно уже нигде не бывал. Вы знаете Америку?
Девушка молча смотрела на него и хмурила брови.
- Пусть говорят, что существуют новые теории, - лихорадочно болтал Прокоп. - Погодите, я им еще докажу, когда закончу расчеты. Жаль, вы в этом не разбираетесь; вам я рассказал бы, вам я верю, вам - верю, а ему - нет. Не верьте ему, - настойчиво попросил он. - Остерегайтесь его! Вы так прекрасны! - восторженно выдохнул он. - Там, на холме, я никогда ни с кем не разговариваю. Это просто деревянный домишко, знаете? Ха-ха, как вы боялись этих голов! Но я вас в обиду не дам, будьте уверены; не бойтесь. Я вас не дам...
Ее глаза расширились ог испуга.
- Вы не можете ехать!
Прокоп стал грустным и сразу обмяк.
- Нет, не слушайте меня. Я наболтал чепухи, правда? Просто я хотел, чтобы вы не думали больше о моей руке. И не боялись. Теперь все прошло.
Он превозмог волнение, сдержанный и хмурый от усилия сосредоточиться.
- Я поеду в Тынице и найду Томеша. Отдам ему этот пакет и скажу, что его послала девушка, которую он знает. Правильно?
- Да, - нерешительно отозвалась она, - но вы не можете...
Прокоп попытался просительно улыбнуться, и вдруг его тяжелое, все в шрамах лицо стало почти прекрасным.