- Хорошая, дедушка.
- Вот видишь, - удовлетворенно вздохнул тот. - Все будет хорошо. И слава богу, когда так.
Он сложил валежник и, радостно бормоча, развел перед хижиной костер. Опять поискал в повозке, принес котелок, отправился за водой.
- Сейчас, сейчас, - все бормотал он. - Варись, кипи, гость у нас!
Он суетился, как хлопотливая хозяюшка; принес из повозки хлеб и, с наслаждением принюхиваясь, развернул кусок деревенского окорока.
- А соль-то, соль! - хлопнул он себя по лбу, опять побежал к повозке.
Наконец примостился у костра, отделил Прокопу большую половину еды, медленно стал пережевывать каждый кусочек. Прокопу дым, что ли, в глаза попал - он ел, а по лицу его стекали слезы. Старик каждый второй кусок протягивал лошадке, которая склонила над ним озаренную костром морду. И вдруг, сквозь пелену слез, Прокоп узнал его: да это - то старое, морщинистое лицо, которое он изо дня в день видел на дощатом потолке своей лаборатории!
Сколько раз глядел он на него, засыпая! А утром, проснувшись, уже не узнавал его - были только сучки, да ветхость, сырость и пыль...
Старичок улыбнулся:
- Вкусно? Ай-ай, опять хмуришься! Беда... - Он нагнулся к котелку. - Уже закипает.
Поднялся с усилием, заковылял к повозке. Вернулся через минуту с чашками.
1 Сатурн в сочетании с Марсом. Благодарение господу (лат.).
- На, держи.
Прокоп принял чашку из его рук; она была расписана незабудками, венком окружавшими золотые буквы: "Людмила". Прокоп раз двадцать перечитал надпись, и слезы брызнули из его глаз.
- Дедушка, это... ее имя?
Старик смотрел на него грустно, ласково.
- Так знай же - да, ее, - тихо молвил он.
- А... найду я ее когда-нибудь?
Ответа не было; старичок только усиленно моргал.
- Дай-ка, налью. - Голос его прозвучал нерешительно.
Дрожащей рукой подставил Прокоп чашку, и старый осторожно налил ему крепкого чаю.
- Пей, пока не остыло, - мягко сказал он.
- Спа... спасибо... - всхлипнул Прокоп и отпил глоток терпкого настоя.
Старый задумчиво гладил свои длинные волосы.
- Горько, очень горько, правда? - медленно проговорил он. - Сахару хочешь?
Прокоп покачал головой; губы его сводило от горечи слез, но в груди разливалось благодетельное тепло.
Старичок стал громко отхлебывать чай.
- Посмотри-ка, что у меня тут нарисовано, - сказал он, чтоб нарушить молчание, и протянул Прокопу свою чашку; на ней были изображены крест, сердце и якорь.
- Это вера, любовь и надежда. Ну, не плачь больше.
Старик поднялся над костром, молитвенно сложил руки.
- Милый, милый, - тихо заговорил он, - уже не свершишь ты свое наивысшее и не отдашь все. Ты хотел взорваться страшной силой; и вот останешься целым, и мир не спасешь - и не разрушишь. Многое останется в тебе запертым, как в камне огонь; и это хорошо, ибо в этом - твоя жертва. Хотел ты творить слишком великое - а будешь творить малое. И это - хорошо.
Прокоп стоял у костра на коленях и не осмеливался поднять глаза; теперь он знал: с ним говорит бог-отец.
- Это - хорошо, - прошептал он.
- Это хорошо. Сотворишь дела на благо людям. Кто помышляет о наивысшем - отвратил взор свой от людей. За это будешь служить им.
- Это хорошо, - одним дыханием отозвался коленопреклоненный Прокоп.
- Вот видишь, - обрадованно сказал дед и опустился на корточки. - Послушай-ка, на что он, этот твой... как ты назвал свое изобретение?
Прокоп поднял голову.
- Я... забыл.
- Ну, ничего, - утешил его старый. - Придумаешь другое. Постой, что я хотел сказать? Ах, да. На что он, такой большой взрыв? Еще покалечишь кого. А ты ищи, испытывай, может, найдешь... Ну, к примеру, такое что-нибудь: пф-пср-пф. - И старичок попыхтел мягкими губами. - Понимаешь? Чтоб оно только заставляло двигаться какую-нибудь машину, чтоб людям легче работалось. Понял ты меня?
- Вы имеете в виду... какое-нибудь дешевое горючее, да?
- Вот-вот, дешевое, - радостно закивал старичок. - Чтоб пользы было побольше. И чтоб оно светило и грело, ладно?
- Погодите, - задумался Прокоп. - Не знаю... Это ведь придется пробовать... с другого конца.
- Ну да! С другого конца подойти, и все тут. Видишь, и дело тебе сразу нашлось. Но сейчас брось, не думай, еще завтра день будет. А я постелю тебе.
Он поднялся, засеменил к повозке.
- Эй-эй, ма-лая! - запел он у морды лошади. - Спать пойдем.
Вернулся с тощей подушкой.
- Ну, идем, - и, взяв фонарь, вошел в дощатую хижину. Ого, соломы тут хватит на всех троих, - мурлыкал он, стеля. - Слава богу!
Прокоп сел на солому. И вдруг, вне себя от изумления, воскликнул:
- Посмотрите, дедушка!