"Черт знает. Как это так сразу? Стра-а-нно. Это водка... все водка наделала. Пьян!"
"Водка? - прозвучало в ушах. - Водка ли?"
Вдруг выплыли из тьмы чьи-то родные, ласковые глаза, поманили, усмехнулись, прильнули вплотную, смотрят.
"Что, любишь?"
Отмахнулся рукой. Замолкло, спряталось, притаилось.
Волна за волной шли мысли, то робкие и расплывчатые, то дерзкие и неотразимо влекущие.
Вот возьмет Дуню - красавицу, каких нет в городе. Привяжет ее к себе лаской, умом. Привьет ей любовь к знанию и заживет тихой-тихой, здоровой жизнью. Может быть, уйдет в деревню. Что ж, разве таких оказий не бывает?
- Да, да, в деревню, - думал он вслух... - Понесу туда свет, знание, помощь... А если... А вдруг?
Он не кончил, не хотел кончать: боялся.
Пожар на горе затихал.
- Дуня, дорогая моя...
Вот скатилась с неба звезда и, вспыхнув, исчезла в синем мраке неба.
- Сорвалась звездочка... А я пьян. И не идет Дуня... Краля? Ты говоришь - краля? Допустим... - бормотал, потягиваясь доктор.
Подошла собака, поласкалась, лизнула в лицо, ушла.
Выплывали откуда-то звуки гармошки и песня. Прислушался доктор.
- Должно быть, рекруты...
Голос выводил, а ему, разрывая визг гармошки, подгавкивали другие:
Как во нашем во бору,
Там горит лампадка.
Не полюбит ли меня
Здешняя солдатка.
Залаяли собаки, набрасываясь с остервенением. Хлопнули ворота. Раздались ругань, крик. А затем большой камень, очевидно пущенный в собаку, ударил в заплот. И опять ругань. И опять пьяная песня да лай собак.
- Что пригорюнился? Спать пора...
- Дуня!.. - Доктор вздрогнул и жадно обнял ее теплую, пахнувшую свежим веником.
- Сядь, посидим.
- Да некогда... право... Пусти...
- Сядь, поговорим.
- Нет, пусти... Некогда.
Однако села, склонив голову к его плечу, и заглянула в глаза.
- Вот я хотел сказать тебе, - начал доктор, чувствуя, как дрожь овладела им и как стучат от волнения зубы. - Хотел сказать, что полюбил тебя горячо...
- Горячо-о-о? Не обожги смотри.
Она засмеялась тихим, хитроватым смехом.
- Хочешь ли, я возьму тебя с собою? Ты будешь моей подругой. Я покажу тебе хорошую жизнь... Хочешь?
- Ох, мутишь ты меня, барин. И зачем тебя нелегкая принесла сюда?
- Я тебя люблю... Приворожила, что ль, ты меня?
- В куфарки зовешь али как? Поди, жена али зазноба есть?
- Нету, Дуня, нету. Никогда, никто...
- Ах, бедный ты мой, бедный! Дай пожалею. - Она высвободила руку из-под накинутой на плечи шубы и стала нежно гладить его волосы, лицо.
- Один, как сыч. Столько лет без любви, без ласки. Ах, как тяжело...
А Дуня ласково, нараспев, говорила, обнимая доктора:
- Милый ты мо-о-й... ребеночек мо-о-й. Да-кась поцелую тебя.
Вот скрипнула в сенцах дверь: кто-то поставил на пол ведра и стал шарить по стене.
Дуня шмыгнула на улицу и притаилась, припав к стене крыльца.
Доктор сидел молча, не двигаясь, словно боясь спугнуть сладостный сон.
Опять скрипнула дверь: закряхтел кто-то, икнул, завозился, и вдруг из темноты сеней раздался старушечий шепелявый окрик:
- Ай! Кто тут? Ты штой-то хваташь?!
- Да это я... Саквояж ищу. Чемодан...
Дуня прыснула, узнав голос купца, и плотней запахнулась в шубу.
- Чиквая-а-н? Я те такой чикваян покажу. Язви те! Ишь облапал...