Днем Чарли Уокер, управляющий магазином, повел Пейдж смотреть дом его матери. Дом стоял на высоком плато между двумя реками, которые сливались в Баттлфорде. Он располагался за городом, но достаточно близко, так что у Пейдж не будет проблем с хождением в город за покупками.
Дом был одноэтажный и длинный. Перед домом был портик, дальше холл, по одну сторону которого была маленькая гостиная, по другую — большая гостиная. В глубине находились кухня и две небольшие спальни.
Пейдж оглядела портик и большую гостиную с точки зрения, можно ли здесь устроить приемную и кабинет для осмотра больных. Больше трех человек здесь не поместятся, но какого черта! Будет большим везением, если к ней придут одновременно три пациентки, подумала она с горьким юмором.
— Во всех окнах вставлены стекла, как видите, это хороший дом, я сам его строил, — с гордостью заявил мистер Уокер.
Пейдж уже знала, что стекло в Баттлфорд привозить сложно, и поэтому в большинстве домов в оконных проемах висит материя, которая пропускает немного света, но не уберегает от холода. Окна, которыми так гордился Уокер, были не больше квадратного фута. Пейдж подумала о своей квартире, где вся стена представляет собой одно гигантское окно, и чуть не заплакала.
— Вам ничего не надо привозить, вся мебель имеется, — похвастался Уокер.
В доме было безумно тесно, он был так забит всевозможными безделушками, мебелью и просто всяким хламом, что трудно было перебираться из комнаты в комнату. Все доступные плоскости были покрыты вышивками или вязанием, на спинках всех диванов и стульев висели шерстяные пледы, выдержанные в синих, серых и коричневых тонах.
— Мама всегда была чем-то занята, — объяснил Уокер. — Каким-нибудь рукоделием.
Пейдж кивнула. Отсюда придется вынести горы барахла. Ей придется также научиться зажигать масляные лампы и следить за ними.
О Боже, как тут не вспомнить электрический выключатель! Почему она никогда не задумывалась над тайной электричества, когда оно было так доступно? И туалет — отхожее место, как пробормотал Уокер, — находился позади дома.
Однако были и положительные стороны: дом был чистенький, если не считать слоя пыли, стены внутри выкрашены белой краской, а на всех окнах висели тюлевые занавески.
— У вас не будет проблем с отоплением в эту зиму, — похвастался хозяин дома. — В сарае за домом запасены дрова, и кроме того, вы можете вызвать из города мальчиков Маккинзи, чтобы они привезли еще дров, если вам понадобится, по вполне разумной цене.
Пейдж с тревогой посмотрела на печи. Ей понадобится много дров, она уже слышала, как холодно бывает здесь зимой. Уже теперь по ночам случались заморозки.
Конечно, здесь понятия не имеют о центральном отоплении. В комнате, которую Уокер назвал малой гостиной, был камин и на кухне большая плита. В одной из спален имелся даже обогреватель, работающий на дровах, — для тех случаев, когда термометр падает ниже 40 градусов по Фаренгейту, объяснил Уокер, не моргнув глазом.
Пейдж поежилась при одной мысли о такой возможности.
Дом был хорошо обеспечен всем необходимым. В нем имелись лоскутные одеяла, подушки, простыни, полотенца, столовые приборы, тарелки, кастрюли, чайники. У задней двери стояла бочка для дождевой воды, было там и хитрое приспособление в стене кухни, именуемое холодильником, — ящик, открытый для доступа воздуха, в котором, как убеждал Уокер, можно хранить скоропортящиеся продукты — пока они не начнут замерзать, захохотал он.
Позади дома имелся запущенный садик, где, по словам Уокера, растут картошка и репа, если она потрудится выкапывать их. Был там и сарайчик, где старая леди держала козу, и сарай побольше, где раньше обитали куры и поросенок.
Она не собиралась заводить здесь живность, объяснила Пейдж Уокеру, когда тот предложил добыть ей цыплят.
— Цыплята — это хорошее вложение денег. Не так давно яйца продавались по двадцать центов штука, а ухода цыплята никакого не требуют.
Пейдж взвесила возможность заняться разведением домашней птицы. До сих пор ее знакомство с цыплятами ограничивалось маленькими ломтиками в пластиковых пакетах в супермаркете, а яйца она различала только как крупные и средние.
— Я сниму ваш дом, мистер Уокер, если вы будете настолько добры и покажете мне, как обращаться со всеми этими лампами и печами.
Пейдж отогнала ностальгические воспоминания об автоматических термостатах и заплатила своему новому домохозяину арендную плату за месяц вперед: спасибо Флетчерам, у нее осталось еще немного денег на приобретение продуктов. Она уже привыкла к тому, как растягивается доллар в эти времена, так же, как начала понимать, насколько трудно зарабатывать эти доллары.
Возбужденная, она вернулась в город в двуколке Уокера, закупила в магазине кое-что необходимое и попрощалась с Уильямом Суини, единственным настоящим другом, которого она приобрела в этих меблированных комнатах. Лулу где-то отсутствовала, и Пейдж написала ей записку, в которой благодарила за доброту и гостеприимство, в полной уверенности, что хозяйка меблирашек не поймет сарказма.
— Уильям, навещайте меня иногда. — Пейдж улыбнулась тучному мужчине, прежде чем краска залила его лицо и лысину.
— Обязательно, мисс Пейдж! И желаю вам удачи. Если я могу быть чем-то вам полезен, дайте мне знать.
Пейдж будет не хватать его. Единственный раз, когда он заметил на Пейдж что-то из одежды его жены, он выразился весьма вежливо:
— Вы прекрасно сегодня выглядите, мисс Пейдж.
Но, если не брать в расчет Уильяма, расставание с меблированными комнатами Лулу представлялось благословенным подарком.
Она наняла в платной конюшне двуколку, чтобы перевезти свои вещи, и это не заняло много времени.
Наконец она осталась одна в этом маленьком домике. Пейдж зажгла одну из керосиновых ламп, как научил ее Уокер, и повесила ее на крюк над кухонным столом. Она хотела затопить кухонную плиту, но не сумела разжечь достаточно жаркий огонь даже для того, чтобы вскипятить чайник. Там была хитрая штука, именуемая дымовой заслонкой, а Пейдж не могла припомнить, что следует делать с этой глупой штукой.
Она ограничилась тем, что взяла на ужин хлеб с сыром, яблоки и кружку воды для его завершения.
При мягком свете лампы она съела свой незамысловатый ужин и стала раздумывать над новым поворотом своей судьбы. Как бы ни был неудобен этот маленький дом, она хотя бы была здесь одна, у нее появилось собственное жилье. Она, слава Богу, может повесить сушиться свое нижнее белье где захочет, а если она понадобится кому-нибудь среди ночи, никто не будет выражать своего недовольства.
Но, видит Бог, она чувствовала себя одинокой. В доме Лулу Либерман она всегда знала, что внизу в холле есть люди, как это было в ее доме в Ванкувере. Оказаться одной в доме было совершенно новым ощущением — словно ей не хватало этих новых ощущений за последнее время.
Когда спустилась темнота, она закуталась в шаль Летиции и вышла на крыльцо, любуясь огнями фонарей в городе. Конечно, это не огни Ванкувера, подумала она, ощущая комок в горле. Позднее тот далекий город и вообще все, что было ее прошлой жизнью, станет казаться ей сладостным сном, после которого она просыпалась в этой жестокой действительности. Ее новый дом находился недалеко от форта, но оборонительный частокол закрывал все его огни. Она мечтательно подумала о Майлсе.
Чувствовал ли он себя когда-нибудь одиноким? Он казался таким отчужденным, таким самоуверенным, трудно было представить его переживающим, как переживает она, тоскующим по кому-то или чему-то. И все-таки в его защитной броне в тот день, когда она спросила его о семье, о его доме, образовалась брешь.
Потом был этот поцелуй в прерии.
И кроме того, он помогал ей. Это его она должна благодарить за этот дом. Утром она напишет ему записку о том, как она ему обязана. Она пригласит его на чашку кофе.
Пропади все пропадом, возможно, она даже соблазнит достопочтенного Майлса Болдуина. Она припомнила непристойные комплименты Абигайл по его адресу и ухмыльнулась, представив себе, как был бы он шокирован, услышав, что чопорная акушерка считает его сексуально привлекательным.
Она посмотрела на небо, на миллиарды звезд, сверкающих в холодном свежем воздухе. Ночи становились все холоднее, и люди обращали внимание на то, что до сих пор не выпал снег. Осень уже почти подошла к своей черте, и вскоре снег и мороз изменят облик прерии.
Она поежилась, представив долгие и суровые дни, когда будет завывать ветер и снег завалит ее портик. Ей придется покупать теплую одежду, плотное пальто, шарф и варежки — и о, Боже! — нижнее белье чуть ли не до пола, а на все это нужны деньги.
Вздохнув, Пейдж вернулась в дом, к постели, где застелила чистые простыни и теплое одеяло. Поеживаясь в холодной спальне, она натянула на себя длинную ночную рубашку Майлса, зажгла свечу, которую сегодня купила, и решительно погасила лампу.
Забравшись в постель, она глубоко вздохнула и задула свечу. Маленькая спальня погрузилась в чернильную темноту. Окно осталось чуть приоткрытым, и она чувствовала на лице дуновение ветра.
За стенами дома ухали совы, завывали койоты, лаяли собаки. В доме потрескивала деревянная мебель, большие часы на туалетном столике тикали, как бомба с часовым механизмом. Никогда в своей жизни Пейдж не чувствовала себя такой заброшенной и одинокой.
Прошло немало времени, прежде чем она заснула.
На следующий день появился Роб Камерон, ведя в поводу рядом со своей лошадью серую в яблоках кобылу.
Пейдж сидела в портике и пила чай, отдыхая от генеральной уборки дома, которой она занималась с раннего утра. Она перетаскала в подвал кучу вещей, и теперь стало возможным свободно передвигаться из комнаты в комнату.
— Роб, вы мой самый первый гость, — крикнула она ему, когда он подъехал. — Приветствую вас в моем новом доме.
Он спешился, его широкое загорелое лицо расплылось в улыбке.
— А я к вам на новоселье с маленьким подарком от Конной полиции, — объявил он, показывая на кобылу. — Ее зовут Минни, это доброе и спокойное существо.
Пейдж в изумлении уставилась на него.
— Роб, я не могу принять такой подарок…
— Тихо! — скомандовал он, махнув рукой. — Минни оставили в форте, потому что она хромала, бедняжка, а доктор Болдуин стал ее лечить, и теперь она в полном порядке, но он говорит, что ее нельзя оставить в полиции, она недостаточно вынослива. Ей нужен хороший дом, сказал он, а вам нужна лошадь, если вы собираетесь оставаться здесь жить. — Он обвел рукой поля вокруг дома Пейдж. — Здесь для нее полно трав, пока не выпадет снег. Все, что от вас требуется, это спутывать ей ноги, и все будет хорошо. — Он обошел вокруг дома и вернулся явно довольный. — Там за домом есть сарай, где ей будет тепло и сухо зимой. Я сделаю ей стойло и привезу мешок овса.
Пейдж понимала, что в эту эпоху лошадь равноценна автомобилю в ее время: она обеспечивает возможность передвигаться. Лошади здесь дорогие и весьма ценятся, как машины в ее время. Щедрость Роба вызвала у нее слезы на глазах, и она начала благодарить его.
— Это было предложение доктора Болдуина.
Опять Майлс. Она ощутила эмоциональный шок.
— Вы умеете ездить верхом? Я постараюсь достать дамское седло…
— Брат учил меня ездить верхом, но про дамское седло забудьте. Я буду сидеть по-мужски. И не осмотрите на меня с таким потрясенным видом, Роб Камерон. Я вам никогда не рассказывала, что в мое время в Конной полиции служат и женщины?
Смотреть на его усатое лицо нельзя было без удовольствия.
— Заходите, садитесь и выпейте чашку чая, прежде чем упадете в обморок. А еще лучше будет, если вы сначала покажете мне, что я делаю неправильно с этой проклятой плитой, а то я никогда не смогу довести воду до кипения.
Прошла неделя. Пейдж истратила три доллара в магазине Компании Гудзонова залива, купив там пару мужских хлопчатобумажных брюк, которые надевала во время прогулок ранними утрами на Минни. Брюки сидели на ней не так хорошо, как ее сшитые по заказу джинсы, оставшиеся дома, но в общем устраивали ее. Они хорошо облегали бедра и живот, обшлага она подвернула и на поясе приспособила ремень.
Она старалась чем-то занять себя, чтобы не замечать, что почти все время проводит в одиночестве.
Роб приезжал дважды. В первый свой визит он смастерил стойло для Минни, а в следующий раз привез седло, которое, как он объяснил, неофициально одолжил на складе у интенданта. Он привез также два мешка овса, и Пейдж решила не спрашивать, не взят ли овес тоже в долг.
Роб учил ее верховой езде, объяснял, как определять направление в открытой прерии по солнцу и ветру.
Когда он в первый раз увидел ее в брюках, то ничего не сказал. Он только сглотнул слюну и старался смотреть ей только в лицо, словно она забыла одеть на себя какую-либо одежду ниже пояса. Пейдж не могла удержаться от того, чтобы немножко поддразнить стеснительного молодого полицейского.
— Поверите вы или нет, Роб, но там, откуда я, женщины все время ходят в таких брюках, только еще более облегающих, чем мои.
Она медленно повернулась, а он выглядел шокированным.
— Лучше не одевать их в церковь, — посоветовал он с непроницаемым лицом и смешинкой в глазах.
Две передние комнаты Пейдж переделала в удобную комнату для ожидания и кабинет для осмотра, где в настоящее время имелись только два стула и буфет, который Роб перетащил из кухни. В нем она будет хранить лекарства и инструменты, решила Пейдж, сказав себе, что она неисправимая оптимистка. Может, лучше поинтересоваться, не нужна ли им продавщица в дамском магазине Роуз Рафферти, ворчала она. Здесь можно умереть с голоду в ожидании несуществующих пациенток, чтобы осматривать их с помощью несуществующих инструментов.
Однажды утром после прогулки верхом Пейдж уселась за стол с календарем и чашкой кофе и стала подсчитывать, сколько прошло недель с того рокового дня, когда она прибежала на поле Тони, чтобы посмотреть на круг в пшенице.
Сегодня было пятое октября. Она находится в Баттлфорде шесть недель. За окном падали снежинки. Благодаря терпеливым инструкциям Роба она знала все секреты этих капризных печей, и теперь в ее доме было тепло и уютно — если только она не забывала подбрасывать дрова в их прожорливые пасти.
И — еще раз спасибо Робу! — она освоила кое-какие самые примитивные приемы приготовления пищи. Со смехом и шутками он показал ей, как варить фасолевый суп, овсяную кашу и печь лепешки. Она даже освоила приготовление бисквитов, что требовало некоторого умения и несколько расширило ее меню.
Сейчас она почувствовала себя более спокойной, чем когда-либо за эти шесть недель, если не считать постоянной заботы о деньгах.
Она осталась без единого цента. Не следовало далее обманывать себя, она должна выйти из дома и отправляться искать работу, любую работу. Она подумала о социальных программах ее времени и усмехнулась.
Она платила огромные налоги, помогавшие поддерживать эти социальные программы, а теперь, когда ей самой нужна помощь, никто об этих программах и понятия не имеет.
Резкий стук в дверь заставил ее подпрыгнуть.
Она побежала в холл, открыла дверь, и сердце ее заколотилось.
Там стоял Майлс, его красный мундир и широкополая шляпа засыпаны снегом. В одной руке он держал медицинскую сумку, а в другой большой тяжелый мешок.
— Майлс, заходите. Как хорошо, что вы заглянули ко мне!
В некотором смысле она ждала его. Она недвусмысленно пригласила его в своей благодарственной записке, а теперь, когда он приехал, она разволновалась. Все, о чем она могла думать, глядя на него, это о том, как его губы ласкали ее рот.
Держись, Рандольф!
— Приятно снова видеть вас. Заходите, у меня готов кофе, если вы не откажетесь от чашки.
Ей вдруг стало не хватать воздуха. При виде его, высокого и изящного, улыбающегося ей, Пейдж охватила необъяснимая радость.
Он пригнул голову, чтобы не задеть притолоку двери, а, оказавшись внутри, заставил холл выглядеть еще меньше, чем обычно. Он опустил сумки на пол и снял шляпу и перчатки. Она приняла их из его рук.
— Этот дом предназначен для людей маленького роста, — сказала она, укладывая перчатки на дно его шляпы и вешая ее на старую вешалку, установленную ею в холле. — Будьте осторожны или ваши мозги останутся на притолоке. Даже я уже пару раз стукнулась.
Она провела его в кухню. Ладони у нее вспотели.
— Садитесь, — предложила она, достала с полки чашку и налила кофе из эмалированного кофейника, стоявшего на плите. — Кофе только что приготовлен, вам повезло.
Пейдж вернулась от плиты и поставила чашку на стол перед ним, она уже забыла все, что только что говорила.
— Что?
Он уставился на синие хлопчатобумажные брюки, обтягивающие ее бедра и ноги. Она так привыкла ходить дома в брюках, что и забыла о них.
— Черт возьми, я и забыла, что женщины еще не начали носить брюки! Почему — я этого никогда не пойму. Эти идиотские длинные юбки тяжелы и неудобны.
Он все еще смотрел на нее, его серые глаза сузились, лицо стало непроницаемым, и она разозлилась.
— Бога ради, Майлс, вам не приходило в голову, что под всем этим дерьмом, которым они прикрывают нижнюю часть своего тела, у женщин есть ноги?
Его взгляд поднимался, пока он не посмотрел ей в глаза, и, к ее изумлению, она увидела, что он сердится. Если говорить точнее, то он разгневался. Гнев закипал в его глазах, и в его мягком южном акценте появилась сталь.
— Вы живете здесь одна, Пейдж, вдали от города. Вы молоды и красивы.
Это не было комплиментом, судя по тому, как он произнес эти слова. Они прозвучали скорее как обвинение.
— Знаете ли вы это или нет, но здесь все еще граница. Половина мужчин в городе воспримут вашу манеру одеваться как откровенное приглашение изнасиловать вас. — Его серые глаза поблескивали, как лед, и она почувствовала, как жар поднимается по ее шее и заливает щеки. Она уже открыла рот, чтобы обругать его, но он не дал ей этой возможности. — Я предупреждаю вас, если вы хотите заниматься врачебной практикой здесь, вы должны подчиниться условностям этого города. Уже по одному тому, что вы женщина и врач, вы бросаете вызов всему тому, что люди считают приличным для женщины.
Он протяжно вздохнул и продолжил:
— Если вы настаиваете на том, чтобы разгуливать в этих брюках, мадам, я гарантирую вам, что у вас никогда не будет ни одного пациента. Вы подвергнетесь полному остракизму со стороны женщин и окажетесь в серьезной опасности со стороны значительной части мужского населения.
Пейдж взволнованно фыркнула.
— О Боже, я не могу в это поверить! — взорвалась она. — Я одеваю эти брюки, когда езжу верхом, а совсем не для того, чтобы, видит Бог, кататься по главной улице Баттлфорда.
Ее темперамент взыграл, хотя разумная ее часть признавала, что в том, что он говорит, есть логика.
Логика, будь она проклята! Каждая косточка в ее теле вопила в ярости от сознания несправедливости того, что он говорил.
— В своем доме я ношу то, что хочу. — Ее голос возвысился, и она перегнулась через стол, глядя ему в глаза. — И вообще, хотела бы я знать, почему женщина не может носить то, что хочет?
Он оглядел ее своими сузившимися глазами, его рот сжался в тонкую, жесткую линию.
— Женщины будут свободны делать все, что захотят, в идеальном мире. К сожалению, мир, в котором мы живем, таковым не является.
Он поднялся резким движением, оттолкнув стул, который чуть не упал.
— А теперь, мадам, если вы извините меня, я должен вернуться в форт.
Злость, охватившая Пейдж, была вызвана ее горьким разочарованием. Он уезжает, а они даже не поговорили. Ей так хотелось посидеть с ним в ее уютной кухоньке часок-другой, поговорить обо всем и ни о чем, вместе посмеяться.
Он был так нужен ей! Почему, во имя Бога, они так часто спорят?
Но будь она проклята, если попросит его задержаться! Она стояла, выпрямившаяся и высокая, вызывающая в своих узких брюках. Она даже нарочно засунула руки в задние карманы брюк, понимая, что выглядит по-детски, но ей было все равно.
Майлс молча посмотрел на нее и чопорно поклонился. Он прошел к холлу, взял свою шляпу и перчатки и уже закрывал за собой дверь, когда она сообразила, что он оставил свои сумки на коврике у двери.
Какой-то демон, сидевший в ней, шепнул ей: «Пусть уходит. Ему придется вернуться за ними, так ведь?»
Она помедлила, колеблясь, потом выругалась и взяла обе сумки. Ей потребовался какой-то момент, чтобы открыть дверь.
Майлс уже сидел на своем жеребце.
— Подождите! — крикнула она. — Майлс, подождите минутку, вы забыли ваши вещи.
Она подняла медицинскую сумку. Он повернул своего гнедого коня и поднял руку к шляпе в четком салюте.
— Это все ваше, Пейдж. Может быть, они принесут вам удачу.
Он тронул поводья своего Майора и не оглядываясь поскакал, исчезая в вихре белых снежинок.
Окаменевшая, Пейдж следила за ним, пока могла различить его очертания, потом медленно закрыла дверь. Она опустилась на колени на ковре в холле и дрожащими пальцами открыла медицинскую сумку. Потом начала извлекать ее содержимое.
Поблескивающий стетоскоп, вводное зеркало, серебряный диск, который она определила как примитивную выскабливающую кюретку, набор зажимов, бинты, другие перевязочные материалы, термометр и даже несколько пар коротких резиновых перчаток — все это выглядело архаичным по сравнению с тем, с чем она привыкла работать, но она понимала, что медицинская сумка щедро снабжена по стандартам 1880-х годов.
Парусиновый мешок содержал в себе прочный ящик, внутри которого Майлс тщательно упаковал наиболее употребительные в его времена лекарства: хинин, настойка опия, хлороформ, настойки трав, о которых она никогда не слышала, и большая уродливая бутылка карболки.
— О Майлс, — прошептала она, когда комок застрял у нее в горле.
Он вложил в мешок и книгу в черном переплете с золотыми буквами на переплете — «Современная медицинская практика». Она пролистала ее, улыбнувшись старинной терминологии, но с облегчением обнаружив, что книга дает точные дозы лекарств, подробные указания в применении хлороформа пациентами разного веса, инструкции по употреблению инструментов.
Когда она трогала пальцами эти сокровища, привезенные Майлсом, слезы капали на бутылки, ампулы и коробочки, и она хлюпала носом и вытирала его рукавом.
Здесь были все исходные материалы, в которых она так отчаянно нуждалась, чтобы зарабатывать на жизнь, инструменты, купить которые сама она не могла, медицинская информация, позволяющая ей использовать последние методы лечения.
Его подарок был самым продуманным из всех, какие она когда-либо получала. А они, подумала она, и у нее все сжалось в груди, ввязались в глупую ссору раньше, чем он успел лично вручить ей свой подарок.
Расстроенная, она сжала кулаки и уронила их на колени.
Черт тебя возьми, Майлс, за то, что ты такой заносчивый, самоуверенный, упрямый, сварливый, старомодный… Ее ладони разжались и плечи опустились. Экстравагантный, внимательный, добрый, красивый джентльмен…
И сексуальный, напомнила она себе с болезненной честностью. Не забудь его сексуальность. Будь она проклята, но Майлс Болдуин не более сексуален, чем любой другой мужчина, на которого она когда-либо положила глаз — в любом столетии! Почему она не встретилась с ним? Она прикрыла глаза и затрясла головой от собственной глупости.
Она никак не могла встретить Майлса Болдуина в те времена, которым принадлежала. Он умер за многие годы до того, как она родилась.
Майлс дал Майору свободу, предоставив жеребцу самому выбирать дорогу по припорошенной снегом прерии.
Где-то внизу от реки серебряным облаком поднимался пар. Майлс глубоко вздохнул и выдохнул пар. Воздух охладил его легкие, но он чувствовал себя так, словно подступающая лихорадка начинает прокладывать свой горячий след.
Пейдж. Пейдж Рандольф.
Он весь горел, желая ее. Вот и сейчас он мог видеть мысленным взором четкие очертания ее мягких бедер, видел, как пояс этих проклятых брюк облегает ее талию и подпирает ее мягкие груди, представлял себе, как его руки могли бы расстегнуть этот пояс…
Он вновь видел ее ягодицы, выдающиеся соблазнительными холмами, заметными под плотным покровом брюк. Его ладони зачесались, и когда он представил себе, как возьмет ее в руки, прижмет к себе, ощутит, как эти длинные ноги сожмутся вокруг его ног, когда он…
Будь она проклята, она доведет его до безумия!
На следующий день в дверь Пейдж раздался стук.
Все утро она была занята приятным делом — стерилизовала и раскладывала инструменты и медикаменты в шкафчике в первой от входа комнате, в которой хотела устроить свою приемную.
Она перетащила туда длинный узкий стол, накрыла его одеялом, поверх одеяла постелила белоснежную простыню, решив, что это будет стол для врачебного осмотра — если когда-нибудь придет время, когда реальному человеку понадобится, чтобы она его осмотрела, в чем Пейдж начала серьезно сомневаться.
Она помешивала в кастрюле на плите фасолевый суп, когда раздался стук в дверь, и первая ее мысль была о Майлсе. Сердце ее затрепыхалось от волнения.
Он вернулся, она знала, что он вернется. Она попыталась пригладить свои упрямые кудри, развязала передник и бросила его на стул, оглядела блузку, нет ли на ней пятен, разгладила складки на юбке.
Пейдж улыбнулась самой себе. По крайней мере сегодня она в юбке — это должно доставить удовольствие старому ханже.
Она прошла холлом к двери и распахнула ее с приветливой улыбкой на лице.