Полночь уже миновала. Схватки у Джиджет продолжались уже более восьми часов каждые две минуты, и наконец Пейдж поняла, что та готова рожать.
Пейдж и Мадлен были одни с Джиджет — остальные женщины, сделав все приготовления для принятия родов, какие могли, ушли с детьми спать в соседнюю, более просторную пещеру. В одном из углов пещеры горел маленький костер, и дым от него душил Пейдж. Тени мелькали по стенам, как жуткие привидения, и где-то неподалеку лаяли койоты.
— Напрягись, Джиджет. — Мадлен держала молодую женщину за руки, а Пейдж склонилась у соломенной подстилки, стоя между ног у роженицы.
— Я не могу. — За еле слышным ответом Джиджет последовал стон, когда началась очередная схватка.
— Я уже вижу головку твоего ребенка, ты бы видела, какие у него прелестные темные волосики, напрягись еще разок, и он будет здесь, — уговаривала ее Пейдж. — Давай, Джиджет! — Она повысила голос и жестко приказала: — Еще один разок напрягись, вот сейчас!
Пейдж переполняло чувство нереальности происходящего. Святой Боже, что она делает, принимая ребенка в пещере? Эта женщина должна рожать в клинике, она не может вздохнуть достаточно глубоко, чтобы напрячься и вытолкнуть ребенка, между схватками она кашляет кровью, у нее такое неритмичное сердцебиение. Пейдж боялась, что Джиджет может умереть во время родов. Ее стоны все усиливались и перешли в вой.
— Выталкивай, очень хорошо, ну-ка еще, Джиджет, напрягись!
Головка ребенка показалась, его маленькое тельце медленно повернулось в нужное положение, и при следующей схватке маленькая девочка оказалась в подставленных руках Пейдж.
Девочка не плакала, и Пейдж принялась трудиться над ней с привычной отчаянной настойчивостью, вдувая воздух в это хрупкое тельце, возликовав, когда девочка издала слабый плач.
Однако все старания Пейдж в конце концов оказались напрасными, потому что через два часа после родов девочка Райела умерла.
В течение долгих часов после этого, дрожа от влажного холода раннего утра, Пейдж боролась, чтобы Джиджет не последовала за своей дочерью.
Вскоре после рассвета она убедилась, что Джиджет будет жить, но вид мертвого ребенка, лежавшего на одеяле на полу слабо освещенной пещеры, разрывал ей сердце. Она чувствовала себя раздавленной, лишившейся всякой энергии и надежды.
Мадлен обмыла девочку и завернула ее в чистый мягкий кусок фланели.
— Мне так хотелось спасти ее, — шепнула Пейдж Мадлен, когда они прибирали в пещере. — Должно же было быть что-то, что я могла сделать, чтобы спасти ее.
Мадлен покачала головой.
— Замолчите! — твердо приказала она. — Вы не Господь Бог! Вы сделали все, что могли, все, что мог сделать кто бы тут ни был, это все, что каждый из нас может потребовать от себя.
Она передала тельце ребенка матери и нежно погладила маленький безжизненный сверток, который Джиджет прижимала к груди. Слезы медленно текли по ее худенькому лицу.
Как всегда в таких случаях, у Пейдж ожила память о ее собственном ребенке, и на какой-то момент при взгляде на ребенка Джиджет чувство потери вспыхнуло с новой силой.
Она знала, что и Мадлен сейчас вспоминает о своих умерших детях, но, как ни странно, ни одна из них не плакала.
Наверное, подумала Пейдж, обе они выплакались давно. Быть может, обе они понимали, что раны зажили, остались только шрамы.
Впервые Пейдж почувствовала себя неодинокой в своей печали. Когда умер ее ребенок и позднее, когда на руках умирали новорожденные, она всегда ощущала себя одинокой и виноватой.
Здесь, в этой мрачной пещере, она чувствовала себя хорошо, общество этих женщин утешало.
Снаружи доносился мерный шум реки, и это как-то успокаивало. Время от времени вспыхивающая перестрелка казалась далекой и несущественной, частью мужского мира войн и кровопролития.
Здесь, в этой мрачной пещере, женщины объединились в ритуале, более древнем даже, чем война, в ритуале рождения, смерти, грусти и наконец приятия.
Через некоторое время Мадлен взяла тело девочки и перенесла его на одеяло в угол. Она разожгла маленький костер и вскипятила немного воды, заварила чай, и три женщины выпили его.
Им совершенно нечего было делать, кроме как ожидать, когда кончится сражение. Джиджет заснула на своей соломенной подстилке, а Пейдж и Мадлен тихо разговаривали, вели обычный женский разговор — о своих семьях, друзьях, о своей жизни, — этот разговор вызвал улыбки на их лицах, увел их куда-то далеко от суровой реальности пещеры, битвы и мертвого ребенка.
В сумерках в узкий проход в пещеру проскользнул Габриэль, который принес с собой немного провизии и несколько одеял. Мадлен тихо заговорила с ним по-французски и показала на труп девочки. Он горестно покачал головой и перекрестился, потом развел руки, и Мадлен подошла к нему. Он прижал ее к себе, похлопав по спине грубоватым жестом, выражавшим утешение и любовь.
Его сверкающие глаза встретились с вопрошающим взглядом Пейдж, и он покачал головой.
— Все кончено, — сказал он по-английски с сильным акцентом. — Мы разбиты. Райел пошел во вражеский лагерь и подписал бумагу о капитуляции. Но без меня. Дюмон никогда не сдастся — они должны для этого сначала убить меня.
Пейдж окатила волна эмоций — облегчение от сознания того, что сражение закончено, смешавшееся с сочувствием к этому сильному храброму метису, который отчаянно сражался против превосходящих сил противника.
— Луи!
Оттуда, где она лежала, Джиджет услышала, что говорил Габриэль. Она снова и снова повторяла имя мужа, и Габриэль подошел к ней и опустился на колени.
— Я отвезу сейчас Мадлен на ферму моего отца, там она будет в безопасности, — сказал он Джиджет. — Луи просил, чтобы ты и дети отправились с нами. Я знаю, что тебе это тяжело, но мы должны спешить. — Его взгляд обратился на маленькое, завернутое в одеяло тельце. — Я сделаю так, чтобы доставить этого ребенка к священнику для надлежащих похорон, но мы не можем ждать. Мы должны немедленно уехать.
Он обернулся к Пейдж.
— Мадам, вы свободны. Я благодарю вас за все, что вы сделали для моего народа. Генерал англесов сейчас в деревне. Я позабочусь о том, чтобы вы в целости и сохранности добрались до него.
— Там есть раненые, Габриэль? Сначала, если вы не возражаете, я сделаю для них все, что смогу.
— Мерси, мадам. Я буду вам весьма благодарен. Трое из моих верных метисов ранены, еще двенадцать убиты. Их отнесли в церковь, англесы всю остальную деревню сожгли.
Пейдж собрала остатки медикаментов, имевшихся у нее, а Мадлен помогала Джиджет встать и одеться. Обе женщины, слабые и плохо одетые, ужасно кашляли на холодном влажном воздухе. Пейдж взяла два одеяла из тех, что принес Габриэль, и набросила им на плечи.
Настал момент, когда Пейдж должна была прощаться с ними.
Она сунула маленький пакет с лекарствами в руки Мадлен — это было все, что она могла дать ей, и обняла эту женщину, которую полюбила, не желая отпускать ее к ожидавшей ее судьбе, про которую Пейдж знала, что она может быть только трагической. Слишком взволнованная, чтобы говорить, она несколько минут держала ее в своих объятиях.
Глаза Мадлен были полны слез. Она оторвалась от Пейдж и, повинуясь какому-то импульсу, сняла медальон, который всегда носила, и повесила его на шею Пейдж.
— Это на счастье вашему ребенку, — произнесла она дрожащим голосом. — С Богом, мой друг!
В середине мая в прерию пришла весна, и жители Баттлфорда начали оправляться от того месяца, который они провели в осаде. Пока они отсиживались за стенами форта, многие их дома и большинство ферм за пределами города оказались сожжены мародерами-индейцами.
Магазин Компании Гудзонова залива был разграблен и сгорел дотла.
Дом Пейдж, стоявший на холме и вдалеке от города, каким-то чудом оказался одним из немногих зданий, переживших осаду, которые остались нетронутыми, может быть, из-за своей близости к форту.
Майлс наезжал туда, но не мог жить там в одиночестве. Он снова занял свою комнату в госпитале и проводил там бессонные ночи, читая, меряя шагами комнату, стараясь думать или, наоборот, не думать о Пейдж.
Единственная для него возможность не сойти с ума была в том, чтобы не верить, что ее нет в живых. Он уверял себя, что ее держат заложницей и что когда восстание кончится, она вернется домой.
Несколько дней назад до Баттлфорда дошло известие о капитуляции Райела, значит, восстание закончилось.
А ее все не было. Днем и ночью Майлс ждал известий о ней. Он расспрашивал каждого раненого солдата, каждого разведчика, которые добирались до форта, не видели ли они ее или слышали что-нибудь о ней, но никто не мог ему ничего сообщить.
Настало время, когда надежда почти истаяла, и он пришел в совершенное уныние. Он проводил свои дни за писанием срочных рапортов комиссару с просьбой прислать медикаменты, одеяла, кухонные принадлежности, инструменты, кровати: командиры в форте отдали поселенцам все, что могли.
Майлс заставлял себя заниматься делами, ухаживать за ранеными, писать рапорты, следить за чистотой, занимаясь учетом всего того, что осталось в его аптеке, но голова его была занята совсем другим.
Он не мог избавиться от ужасного чувства, что напрасно ждет Пейдж, что она погибла где-то в прерии.
Это случилось перед наступлением вечера. Он шел по двору казармы, направляясь к резиденции комиссара, чтобы передать ему донесения, когда произошло какое-то движение у ворот. Он услышал окрик часового, после чего ворота открылись.
Двое всадников были мужчины. Майлс глянул на них и потом перевел взгляд на третьего всадника.
— Пейдж! — Его крик эхом разнесся по всему форту. — Пейдж!!!
Он выронил все, что было у него в руках, и бросился к ней.
Она соскользнула со спины Минни в его объятия.
Ему понадобились немалые усилия, чтобы удержать рыдания, лишившие его на время способности говорить, пока он держал ее в своих руках, он ощупывал ее голову, нежный изгиб ее спины.
Он поцеловал ее яростно, потом еще и еще раз, теперь уже нежно. Ее губы потрескались, лицо потемнело от солнца и ветра. Волосы сильно отросли и падали непослушными кудрями на плечи, ее лицо и руки были настораживающе худыми. Она трепетала, как осиновый лист, в его объятиях, ее руки обвились вокруг его шеи так, словно она собиралась никогда не отпускать его.
Она подняла голову, чтобы посмотреть на него, и сквозь слезы, струившиеся по ее лицу, она рассмеялась и сморщила свой загорелый веснушчатый нос, зеленые глаза огромны.
— Доктор, вы отрастили бороду. Вы должны побриться, а то она ужасно щекочет, когда вы целуете меня.
Его голос дрогнул, но он успел вернуть себе самообладание.
— Здесь ты командуешь. Я сейчас же побреюсь.
Спустя несколько часов они лежали в своей постели, сжимая друг друга в объятиях. Фитиль лампы был приспущен, и огонек бросал длинные тени на знакомую комнату. Своими телами они выстроили мост через то время, когда были разлучены, и теперь заполняли словами пустоты.
Майлс пытался уговорить ее отдохнуть, настаивая на том, что у них масса времени впереди на разговоры. У нее под глазами лежали темные тени, обеспокоившие его, но, когда он стал просить ее заснуть, она продолжала говорить, и он понял, что ей необходимо выплеснуть весь ужас и страх последних недель. Вперемешку со слезами, путаными фразами она рассказала ему о Батоше, о Мадлен и о пещерах, о Джиджет и умершем ребенке, о трагическом поранении мужественных людей, которыми она восхищалась.
Майлсу оставалось только держать ее в своих объятиях, понимая, что ей нужно выговориться.
— А теперь ты должен рассказать мне, что происходило здесь, пока меня не было. Пожалуйста, Майлс, я должна все знать.
Он боялся этого момента, понимая, какую боль причинит ей, но было очевидно, что она не успокоится, пока он ей все не расскажет. В конце концов с тяжелым сердцем он приступил к рассказу.
Он рассказал ей о том дне, когда приехал домой и обнаружил, что она исчезла, и как Роб Камерон предложил ему свою помощь. Он начал запинаться, когда дошел до нападения индейцев и о детях, которые спаслись, и голос его стал хриплым, когда он описывал гибель Роба.
Она вздохнула и передернулась, как от удара. Он прижал ее к себе еще теснее, когда у нее потекли слезы.
— Он был мне таким дорогим, таким хорошим другом, — всхлипывала она. — Роб был первым человеком, которого я встретила в тот день в прерии. Он… он даже однажды просил меня выйти за него замуж.
Ее сотрясали рыдания.
— А что… что стало с детьми, Майлс?
— Клара и Тео взяли Данни и Мисси. — Он испытывал облегчение, когда мог сообщить ей что-то хорошее. — Клара настаивает на том, что Элли нужны братья и сестры, а не то она вырастет избалованным ребенком, хотя, судя по всему, Клара и Тео балуют всех троих малышей. Они очень хорошие люди, эти Флетчеры. Данни и Мисси не могли бы найти себе лучших родителей. Их дом оказался разграблен и сожжен, но хотя бы остался амбар. Они сейчас вернулись туда и занимаются весенними полевыми работами.
— Это замечательно!
Он почувствовал, что у него отлегло от сердца, но ее следующий вопрос заставил его сердце сжаться.
— Ты видел Танни? Как ее ребенок? Это мальчик, как мы предполагали? Она и Деннис приезжали в форт, когда осада была снята?
Майлс прикрыл глаза и попытался продохнуть, голос его стал ровным и пустым:
— У них мальчик, но Деннис Куинлан мертв, Пейдж. Его убили неделю назад.
И снова ее тело затряслось в его объятиях, он прижал ее еще тесней, стараясь смягчить удар, хотя сам он так и не мог смириться с потерей друга.
— Но почему, Майлс? Как это случилось? — Ее прерывистый шепот терзал его. — Почему индейцы убили Денниса? Он через свою женитьбу стал им родственником. Они не стали бы совершать такое против Танни, правда?
Он гладил ее плечи, задержав руку на ее груди и слушая неритмичное биение ее сердца.
— Тананкоа клянется, что это были не индейцы, любимая моя. — Его голос стал хриплым. — Она сказала мне, что те люди были белые. Она думает, что это были солдаты канадской армии. Они были в форме.
В нем снова поднялась ярость, и он перевел дыхание, чтобы сдержать желание найти этих людей, отомстить убийцам своего друга. Но армия, состоявшая из подонков, теперь распущена, люди разъехались, опознать их никто не может.
— Но почему?
Этот мучительный вопрос он задавал и себе.
— Танни говорит, что они издевались над Деннисом и убили его, потому что он женат на ней. Они называли его «обожателем индейцев». Они сожгли дом и все хозяйственные постройки и убили его, когда он пытался сопротивляться. Танни спряталась вместе с ребенком. Потом она села на лошадь и прискакала в форт, но, когда я привел ее к инспектору, чтобы завести дело по обвинению армейских людей, он не поверил в ее историю.
Майлс тогда чуть не ударил своего коллегу-офицера.
— Он решил, что Танни покрывает своих соплеменников. Все настроены против индейцев из-за убийства и грабежей, которые прокатились по всей округе. Когда Танни услышала то, что он сказал, она села с ребенком на своего коня и уехала в деревню Повелителя Грома. С тех пор она там.
— Ты ее видел?
Майлс кивнул.
— Я отправился в резервацию на следующий же день, чтобы посмотреть, не могу ли я чем-нибудь помочь ей. — Он вздохнул. — Она отказалась разговаривать со мной. Она разозлена, а сейчас у нее есть для этого и другие причины.
От продолжения этой истории его просто тошнило.
— Кроме того, что она потеряла Денниса, а инспектор назвал ее лгуньей, два ее кузена, молодые воины из ее деревни, арестованы канадской армией по обвинению в убийстве. Они находятся в тюрьме, здесь, в форте, ожидая казни. Их приговорили к повешению.
— О Боже! Майлс, это какой-то кошмар! А эти обвинения законны? Они на самом деле кого-то убили?
Он пожал плечами и вздохнул.
— Кто может сказать? Это была война. Индейцы, метисы, солдаты — все стреляли во всех. Я до сих пор уверен, что индейцев и метисов спровоцировали действия правительства. Канадская армия одержала победу, но это была не та легкая победа, как они ожидали. Я убежден, что они хотят сделать козлов отпущения из Повелителя Грома и тех двух индейских воинов. Я изложил все эти соображения в рапорте комиссару с просьбой помиловать их, хотя знаю, что на мой рапорт не обратят никакого внимания. — В голосе его были горечь и сарказм. — Естественно, что Конная полиция должна поддерживать армию. А Танни и ее народ преданы.
Между ними воцарилось молчание.
— Я должна поехать и повидать ее, Майлс. Немедленно!
Майлс провел пальцем по впалым щекам Пейдж, обеспокоенный тем, как плотно облегает кожа ее прелестные скулы.
— Не так сразу. Ты должна отлежаться в постели, пока я не увижу, что ты в состоянии путешествовать, — сказал он резко, не оставляя места для споров. — И поедешь ты только, если я смогу сопровождать тебя. Ты должна набрать вес, который потеряла. Меня беспокоит, что ты так похудела.
Он почувствовал, как у нее перехватило дыхание, а потом она вздохнула.
— Я теперь долгое время не буду толстой, Майлс. — Она взяла его руку и положила себе на живот, одновременно повернув голову так, чтобы смотреть ему прямо в глаза. — Прислушайся. Я уверена, что ты почувствуешь. О Майлс, я беременна. У нас будет ребенок.
На какое-то мгновение ее слова лишили его дара речи. Он был не в состоянии ни думать, ни дышать, ни реагировать. У него было такое ощущение, словно его ударили в солнечное сплетение. Наконец он пробормотал:
— Но я… я не думал, что ты можешь забеременеть.
— Я тоже не думала. — Ее голос напрягся, и она резко отодвинулась от него, в ее голосе послышались обида и злость. — Мне очень жаль, если ты разочарован, Майлс. Наверное, я должна была употреблять те проклятые губки, которые я так щедро раздавала моим пациенткам.
— Замолчи! — Он притянул ее к себе, в голосе зазвучало бешенство. — Черт тебя побери, Пейдж, не будь такой скоропалительной дурой! Неужели ты хоть на мгновение могла подумать, что я разочарован? Я просто потрясен. Я никогда не мечтал, что у нас может быть ребенок. Ты говорила, что это невозможно, и не раз, и я поверил тебе.
Как он мог не заметить, когда они совсем недавно занимались любовью? Он чуть с ума не сошел от облегчения, что она вернулась. Он несколько удивился полноте ее грудей при том, что вообще она похудела, но, когда он снял с нее последние одежды, она попросила его что-нибудь набросить на нее.
Он понизил голос, и страсть, которую он испытывал, заставила его голос дрогнуть.
— Моя прекрасная женщина, иметь тебя моей женой — это больше, чем я когда-либо мог мечтать. А иметь еще и нашего ребенка…
От этой мысли у него мурашки пробежали по спине. Он приподнялся, опираясь, на локоть, и благоговейно положил ладонь на едва заметную округлость на ее животе.
— А как будет с родами, Пейдж? — Врач взял в нем верх над гордым отцом, и он нахмурился. — Ты говорила, что, когда ты в первый раз рожала, были серьезные осложнения. Как это повлияет на этот раз?
Она отвернулась от него, но он успел заметить страх в ее глазах. У него упало сердце.
— Пейдж? Скажи мне, не отстраняй меня. — Он взял ее за подбородок и заставил посмотреть на него. — Мы в этом деле вместе. Я врач, так же, как и ты. Это наш ребенок. Если есть проблемы, мы можем обсудить их.
Она кивнула, по лицу пробежала дрожь.
— Все будет сложно. Наверняка придется прибегнуть к кесареву сечению. — Она заметила ужас на его лице и торопливо добавила: — Ты можешь проделать это, Майлс. Это сравнительно несложная операция.
Говорила она уверенно, но замаскировать свой страх она не могла.
Он прекрасно понимал, что она не договаривает. Кесарево сечение в будущие времена может стать повседневным делом, но сейчас, в его время, оно проделывается только в самых исключительных случаях, и при этом мать или ребенок чрезвычайно редко выживают.
У него нет образования, о котором рассказывала ему Пейдж, и тех возможностей. И оперировать самому собственную жену, собственный ребенок…
Воспоминания о Бет, о кровоизлиянии, которое он не смог остановить, о сыне, родившемся преждевременно, вспыхнули перед его взором. Как он может заставить себя разрезать Пейдж, вынуть ребенка из ее матки?
Он вздрогнул, и холодный пот заструился по его спине. Дурное предчувствие овладело им, хотя он заставил себя выдавить уверенную улыбку и запечатлеть на потрескавшихся губах своей жены нежный поцелуй.
— У нас еще много времени, чтобы подготовиться. Когда нашему ребенку придет время появиться на свет?
— В конце сентября или начале октября.
Всего пять месяцев. Он повернулся на бок и приспустил фитиль в лампе. Благословенная темнота укрыла их, он откинулся на подушку и устроил голову Пейдж на своем плече.
— Вместе мы справимся с этим, дорогая. — Ему потребовалось неимоверное усилие, чтобы придать уверенность своему голосу. — Все, что ты должна сейчас делать, это отдыхать, есть и набираться сил на благо нашего ребенка. Сейчас имеет значение только одно — то, что ты вернулась ко мне в целости и сохранности. — Он погладил ее по волосам, баюкая своим голосом. — То, что ты здесь, в моих объятиях, значит для меня все. А теперь спи, любовь моя.
Она вздохнула и устроилась поудобнее рядом с ним, ее рука на его груди, и вскоре он почувствовал, как ее тело совершенно расслабилось и она задремала.
А он долгое время лежал без сна, уставившись в потолок, сердце его стучало.
Он перестал верить в Бога, когда умерла Бет, но сейчас он закрыл глаза и старался припомнить, как надлежит молиться.
Майлс испытывал огромное удовлетворение от того, что Пейдж вняла его совету в течение нескольких недель стараться ничего не делать, а только есть и спать.
С наступлением июня лето завладело прерией, и дни стали жаркими.
Пейдж занималась пациентами, которые приходили к ней, но энергия, которая всегда била у нее через край, улетучилась. Ребенок, зревший в ее чреве, делал ее вялой и ленивой.
В первые же дни после своего возвращения Пейдж послала весточку Тананкоа, выражая ей соболезнование по поводу гибели Денниса и спрашивая, когда она могла бы приехать и увидеть Тананкоа и ребенка, но ответа не получила.
На вторую ее записку пришел короткий ответ: «Я вернулась к своему народу», — это был все, что написала Танни.
Как и предупреждал ее Майлс, было очевидно, что Тананкоа не хочет иметь больше ничего общего с кем-либо из белых. Огорченной Пейдж оставалось только принять решение ее подруги.
В начале июля в одну из жарких ночей Абигайл Доналд прислала к ней обезумевшего молодого мужа с просьбой как можно скорее приехать на отдаленную ферму, где жена этого фермера только что родила их первого ребенка.
— Люси просто истекает кровью, — бормотал муж. — Миссис Доналд просила вас поторопиться.
— Я еду с тобой, — заявил Майлс.
Он запряг лошадей в двуколку, которую недавно купили, они отправились в путь по прерии.
Эта дорога напомнила Пейдж ту ночь, когда Клара рожала Элли, и она понадеялась в глубине души, что нынешняя поездка кончится так же счастливо, как и та.
Но когда они с Майлсом вошли в маленькую спальню скромного домика, сердце Пейдж упало.
Новорожденная девочка лежала в колыбельке, не выкупанная, небрежно завернутая в одеяло. Абигайл, обычно хладнокровная и невозмутимая, была явно расстроена.
Молодая мать лежала без сознания, несмотря на все усилия Абигайл остановить этот поток, кровь хлестала из нее мощной струей, заливая постель и матрас, образуя лужицы на грубом деревянном полу.
— Роды прошли нормально, ребенок здоровый, — сообщила Абигайл, пока Пейдж и Майлс размывали руки в тазу, стоявшем в углу. — Послед вышел, но матка не сокращается. Я уж давала спорынью, но она не помогла.
Пейдж осмотрела молодую женщину. Та потеряла очень много крови и находилась в шоке.
— Мы должны срочно удалить матку, — решила Пейдж.
Всю оставшуюся часть ночи Пейдж и Майлс боролись за жизнь молодой женщины. С помощью Майлса Пейдж проделала операцию так быстро и искусно, как только было возможно, кровотечение остановили, но почти с самого начала стало очевидно, что Люси потеряла слишком много крови.
Она умерла вскоре после рассвета.
Пейдж и Майлс, подавленные, помогли Абигайл навести здесь кое-какой порядок. Они выкупали прекрасную девочку и вручили ее всхлипывающему отцу, потом Пейдж помогла обмыть и приготовить тело Люси для погребения.
Абигайл обещала оставаться там, пока овдовевший муж не найдет какую-нибудь женщину, которая поселится здесь и будет помогать с ребенком, и теперь, когда делать уже было нечего, Майлс и Пейдж уехали.
Некоторое время они молча ехали по прерии, потом Майлс спокойно спросил:
— Если бы это случилось в твое время, можно было бы что-то предпринять, чтобы спасти ее?
— Переливание крови, — сердито сказала Пейдж и стукнула кулаком по сиденью двуколки. — Все, что ей было нужно, — это паршивое переливание крови.
Упряжь позвякивала, птицы вокруг пели, суслики пронзительно свистели.
— Тебе потребовалось переливание крови, когда ты рожала?
Он задал этот вопрос как бы случайно, но Пейдж знала, насколько важен будет ее ответ.
— Да. Мне делали переливание крови. — Она оглядела прерию и вытерла пот со лба. — Но это вовсе не означает, что мне оно потребуется и на этот раз. — Голос ее звучал воинственно, маскируя страх. — Ты знаешь так же хорошо, как и я, что одни роды никогда не бывают такими же, как предыдущие.
Майлс остановил лошадей, закрепил поводья и обнял Пейдж.
Наступило напряженное молчание, потом он сказал:
— Я не могу сделать тебе кесарево сечение, Пейдж. Просто не могу. У меня нет никакого опыта, а ты сама знаешь, как рискованно для врача иметь дело с кем-то, кого он любит. Ты согласишься поехать и рожать в больнице в Торонто?
Она вырвалась из его объятий и в ужасе воззрилась на него.
— Ты с ума сошел? Ты знаешь не хуже меня, что я не доверю никому, кроме тебя, делать мне такую операцию. Здешние больницы находятся на самом примитивном уровне, ты сам говорил, что там очень высокий процент заражения и детской смертности. Я ни за что не поеду в больницу, чтобы там рожать.
Ее лицо вдруг сморщилось, и вся ее наигранная храбрость улетучилась.
— Я так боюсь, — застонала она. — Я вспоминаю те мои роды и, видит Бог, я так боюсь! Я хочу этого ребенка так сильно, как ничто другое. О Майлс, я не переживу, если этот ребенок тоже умрет. Я этого не переживу, и я не могу придумать, что предпринять, чтобы предотвратить это.
Ее плач перерос в примитивный вой, она повисла на Майлсе, плача, глотая воздух открытым ртом. Майлс понимал, в каком она ужасе.
Он уже какое-то время назад знал ответ, хотя не позволял себе сформулировать его в словах.
Он достал носовой платок и прижал его к ее лицу.
— Ты должна попробовать вернуться в твое время, дорогая.
Какой-то момент она не могла осознать, что он хочет сказать, и сердито посмотрела на него сквозь слезы.
Его голос был спокоен, до безумия разумен, но она видела, насколько напряжено его лицо.
— Я убежден, что если ты останешься здесь, один из вас или вы оба умрете. — Он провел по ее вспыхнувшей щеке пальцем, смахнув слезу. — Я предпочитаю потерять тебя, если ты вернешься в тот, свой мир, чем видеть тебя умирающей в этом мире, моя дорогая. Я попытаюсь найти путь, как отправить тебя обратно в ту твою, другую жизнь, чтобы у тебя и у ребенка был шанс.
— Но я… я не хочу возвращаться. — Комок ужаса застрял в ее горле. — Я не вернусь туда! Я хочу остаться здесь, с тобой. Вот и все!
Он зарылся лицом в ее волосах, закрыв глаза.
— Моя упрямая, невозможная жена, неужели ты не знаешь, как я хочу, чтобы ты была со мной? Неужели ты не понимаешь, что я готов отдать свою жизнь, чтобы жили ты и наш ребенок? — У него от волнения срывался голос. — Я думал и думал, и, когда эта бедная женщина только что умерла, я принял решение. Это единственная возможность спасти тебя и нашего ребенка.
Этот план, должно быть, давно созревал в его подсознании, потому что он оказался вполне оформившимся.
— Я намерен повидать Хромую Сову. Я буду просить ее отослать тебя в то, твое время. Если она сможет это сделать, то, может быть, есть шанс, что ты и ребенок сможете вернуться ко мне. В конце концов один раз ведь это случилось, не так ли?
Он попробовал улыбнуться, но тщетно.
— Тогда ты должен отправиться со мной, Майлс. — Ее подбородок выдавал ее решимость, в глазах светилось упрямство. — Я соглашусь на это только в том случае, если ты будешь со мной.
Он ненадолго задумался.
— Я попробую. Я поговорю с Хромой Совой и попрошу ее, если это в принципе возможно. Но в любом случае ты, Пейдж, должна отправиться. Со мной или без меня, но ты знаешь, что это единственный наш шанс.
— Если ты не сможешь отправиться вместе со мной, заставь ее пообещать, что она вернет меня сюда.
Она не могла справиться с истерической нотой в голосе.
Теперь он улыбнулся ей грустной улыбкой, ранившей ее сердце.
— Даю тебе слово.
— Мне не казалось, что Хромая Сова сама совершает этот обряд. — Стыдясь своей недавней слабости, Пейдж постаралась улыбнуться, но без особого успеха. — Но вы, доктор, в любом случае должны быть готовы принять вашего ребенка.
Глаза у него стали затравленными.
— Если это случится, мы сделаем все, что в наших силах.
Она тронула пальцем медальон Мадлен, висевший у нее на груди.
— Божья воля, — прошептала она. — Мадлен сказала бы, что на все воля Божья. Ты в это веришь, Майлс?